Забудь о мраке и твори!

«Твори! Невидимые цитры
Бодрят твой дух, как луч зари.
Любуясь радугой палитры,
Забудь о мраке и твори!»

Игорь Северянин. «Художнику»

Ох, уж эта история искусства! Случается, что творческая личность была когда-то востребована, а теперь никто не вспоминает фамилию того, кто приглашался в богатые хоромы и писал миллионеров. Бывает и так, что умерший в бедности, никем не признанный автор вдруг резко «выстреливает» после смерти. Нужна ли артисту (в широком смысле этого слова – от art) посмертная слава? Сей вопрос риторический - для творца гораздо лучше быть любимцем публики при жизни. Что же касается зрителей, то наши вкусы изменчивы и подвержены влиянию.

Коллективная память о художнике, поэте, драматурге или, композиторе вовсе не избирательна, ибо нам только кажется, что мы деловито отсеиваем шлак и оставляем лучшее. На всё – мода, в том числе на живопись, музыку, слово. Шедевр – понятие, мало связанное с гармонией. Учебники искусствознания полны «детективными» рассказами о том, как старинное произведение N вдруг оказалось найдено, очищено от пыли и – явлено восхищённой публике. А до этого оно где-то валялось или торчало в запасниках.

Или вообще фраппировало, как, допустим, «Неизвестная» Ивана Крамского, в которой современники видели изображение куртизанки. Павел Третьяков отказался покупать сомнительную вещь, и она, пройдя все круги ада, очутилась в собрании предпринимателя Павла Харитоненко. Уже после Революции его коллекция была национализирована и отдана в Третьяковку – вместе с опальной «Неизвестной».

Почему я остановилась на этом эпизоде? Затем, чтобы проиллюстрировать всю относительность затверженных понятий в мире искусств? Всё сложнее. Портрет упомянутого Павла Харитоненко - один из центральных экспонатов на уникальнейшей выставке «Миражи» Александра Савинова, что ныне проходит в Музее русского импрессионизма. Большинству имя автора ни о чём не говорит, хотя, его картины часто размещаются в сборных экспозициях.

Александр Савинов был одним из ведущих живописцев отечественного Ар нуво и тот факт, что сам Харитоненко, богатейший сахарозаводчик Европы, меценат и человек большого ума, дружил с ним, говорит, пожалуй, о многом. Коллеги называли художника «умиротворённым Врубелем», подчёркивая, что есть общее в технике, но излучаемые энергии строго противоположны. Меж тем, Врубель на слуху и почитается великим, а Савинов? Конечно, можно заняться теоретизированием и доказать, что «певец Демона» - титан, а Савинов – умелый ремесленник, но, повторюсь: мнение о гениальности «арта» в 99 из 100 лишено объективности.

Музей русского импрессионизма уже не впервой «открывает» забытых виртуозов – Николая Фешина с Павлом Беньковым, этих друзей-соперников или, скажем, Сергея Виноградова.

На очереди Александр Иванович Савинов (1881 – 1942) – сын купца, он, тем не менее, производил впечатление классического интеллигента «из благородных». Сдержанные манеры и жесты, изысканная простота речи, тонкое лицо – ничто не указывало на его родство с норовистой, двужильной породой волжских лесоторговцев. Место рождения – город Саратов, большой и потрясающе цельный, но – столь нарочито-провинциальный во все века, что в «Горе от ума» название выкрикивалось, как приговор: «В деревню, в глушь, в Саратов!»

Борис Пильняк, один из племянников Савинова, очертил то замечательное место: «Там, на Волге, — каждую весну буйничали Волга, воды, сирени. Дом стоял на взвозе и внизу, под забойкой буйничала человечья толпа, в пудах, штуках, тюках, в визге свистулек, в зное небес, облитых глазурью как свистульки». Хоть и «глушь» со свистульками, но именно саратовская земля дала миру и Кузьму Петрова-Водкина, и Виктора Борисова-Мусатова, и как выяснилось, Александра Савинова – корифеев русского Модерна. Вот «Окно» (1909) – скромная и очень тёплая вещь, несмотря на бледность красок. Это – Саратов, город детства, приходящий во снах. Картина была написана во время краткого визита – между столичными разъездами и путешествием в Италию. Однако мы забежали вперёд – всё это будет, но там, в туманно-прекрасном будущем, а пока – штудии.

Талантливого парня ждал поезд в Петербург, к лучшим наставникам. Тогда образованные купеческие дети массово ехали учиться ваянию, живописи, зодчеству – тут и вера Мухина, и братья Веснины, и казанская художница-меценатка Ольга Сапожникова – муза Николая Фешина, и многие иные. Савинов избрал для себя Высшее художественное училище при Императорской Академии художеств, что было и правильно, и …не вполне, потому что на тот момент Петербургская Академия слыла этаким оплотом застывшего классицизма. Уже в 1932 году Савинов напишет о своей Alma Mater нелестные строки: «Обтекаемая взбаламученным искусством разнообразных позднейших формаций, живым в своей анархии и поиске утраченных культурных основ, политически черносотенная, враждебная ко всему новому и, в свою очередь, презираемая нарождающимся обществом, придворная Академия».

На его автопортрете 1902 года мы видим типового чеховского «искателя истин». В этой работе ещё нет ничего личного, своего – почерк уже твёрдый, но не сформированный. Студенту всего двадцать один год, но хочет выглядеть старше. Он серьёзен и настойчив; он учится у Дмитрия Кардовского – одного из тех, кого академическое начальство терпеть не могло за «репинщину», но всё же терпело, как великолепного ментора и отменного рисовальщика. Савинов с золотой медалью завершает курс наук, и тут же становится участником выставок. О нём заговорили – так, его нахваливал сам Илья Репин.

У Савинова появляется, точнее выкристаллизовывается своя манера, действительно похожая на врубелевскую – этот прозрачный, тревожащий символизм, полутона, розы на фоне камней. Есть что-то и от Борисова-Мусатова с его прекрасными дамами в романтической обстановке. Вторичность? О, нет. Живопись – это не лишь техника, но и – ощущения. Те самые миражи, что вынесены в название выставки. Борисов-Мусатов и Врубель – в миноре, а Савинов – чаще всего мажорный. Он отрицал мрак, с которым в Серебряном веке было модно заигрывать. «Девушка и парус» (1906) – это ожидание счастья. Это – обещание будущего, и даже унылый забор не мешает грёзам. «Женщина в пёстром платке» (1900-е гг.) – словно тайные мечты о неведомых странах и большой любви, какой не бывает в реальности.

У Савинова – изумительные фемины. И символическая «Женщина с филином» (1907), напоминающая мифологические образы, и «Портрет дамы» (1900-е гг.) с причёской а-ля Клео де Мерод, когда волосы разделены на прямой пробор, уши закрыты и всё собрано в низкий пучок, и «Девушка, освещённая солнцем» (1900-е гг.), в которой угадывается сестра художника Лизавета, и портрет чуть надменной аристократки Марии Андриевской (1911) – всё-то дышит восхищением женской натурой.

Савинову открылись пути в Европу – людей посмотреть, себя показать. Тогдашняя молодёжь стремилась в Париж, а Савинов избрал Рим, Флоренцию, Неаполь. Сказалось академическое воспитание – Ренессанс нужно и должно вызубрить, как Отче Наш. Художник с жадностью впитывал красоту, гармонию, солнце. «Римский балкон, увитый цветами» (1910) – поток радости, льющийся отовсюду. «Розы» (1909) – благорастворение ароматов, которые удалось передать автору. «Запах солнца? Что за вздор! / Нет, не вздор. / В солнце звуки и мечты, / Ароматы и цветы», - писал Константин Бальмонт, а Савинов отображал эти звуки, песни солнца. «Купальщицы в апельсиновой и оливковой рощице» (1909 - 1911) – здесь нет реализма, это - декоративное панно, повествующее о прямо-таки языческой дольче-вита. Савинов с интересом погружается в местную жизнь. «Мальчик - итальянец» (1911) – это простота и грация, ветка апельсинового дерева в руке, нарядный костюм. Торговцы, дети, сеньориты. Слишком яркое небо, под которым даже нищета видится живописной.

Здесь художник встретил свою любовь – не знойную итальянку, а соотечественницу Лию Цитовскую. Иконописные глаза, мягкий овал лица, ладная фигура. Приехала из Глухова, чтобы учиться на врача в Неаполитанском университете. Отныне все восторги перед белль-фам сосредоточились на ней – единственной и неповторимой. Жена мастера – это и почётно, и тяжело, и волнующе. Возвышенная муза и - обслуга. Савинову повезло – ему досталась мудрая «половинка». В экспозиции представлен целый ряд изображений Цитовской – она то богиня на фоне природы, цветов, плодов, то – почти Мадонна кватроченто, то – хозяйка, одетая по-домашнему, словно в перерывах между хлопотами.

По возвращении Савинов начинает педагогическую деятельность, он продвигается по карьерной лестнице, его высоко ценят, но и – бранят. Остроумный и хлёский Александр Бенуа высказался в привычном для него духе: «Совсем отдельно стоят два художника - типичных академика новой формации - блестящие виртуозы, умелые на пять с крестом техники, но художники слишком лёгкие и поверхностные: Савинов и Бродский». (Напомню, что Исаак Бродский в 1920-х годах будет писать Владимира Ленина, тем самым задав стандарты Ленинианы, что говорит о недальновидности Бенуа).

Александр Савинов тоже не был мотыльком. Его серьёзность подтверждается росписями храма Спасителя в Натальевке – харьковском имении того самого Харитоненко, углядевшего особый, духовный дар «легкомысленного академика». На выставке – эскизы тех росписей. Вот – панахранта, Богоматерь, сидящая на троне с младенцем Иисусом на коленях. Объединилось всё – и русская душа, и ренессансные лики, и поиски новых форм в рамках Модерна. Не забывает Савинов и о пейзажах – наши малороссийские виды хороши. Пейзаж «Натальевка» (1913) – это чудеса зелёной краски, точнее всех оттенков зелёного – от весёленького до умиротворённого.

Харитоненко умер в 1914 году, и его вдова заказала Савинову портрет мужа – посмертный, по фотографиям. Художник отступает от своих стилистических фантазий, и этот портрет диссонирует со всем остальным творчеством: чёткая, скрупулёзная прорисовка деталей и каждого предмета не свойственны его обыкновению. «Кабинет Павла Ивановича был средоточием самых разнообразных предметов: тут были и бронза, и майолика, и изделия из яшмы, и оружие, и картины, но, так как все эти вещи фильтровались, и не только хозяином, но и компетентными его советниками, ни одна вещь сомнительного качества не проникала в этот кабинет», - перечисляла Татьяна-Аксакова-Сиверс, бытописательница дворянской и купеческой Москвы. На картине всё именно так, но даже на фоне вещей не теряется их значительный хозяин.

Войны и революции застали Савинова в голодном и холодном Петрограде. Но то была эпоха, выраженная строками из «Интернационала»: «До основанья, а затем… Мы наш, мы новый мир построим». Александр Савинов на распутье: позади свершения, впереди – неведомые дороги. Но рассусоливать некогда. Он включается в реорганизацию Академии, становится профессором Петроградских свободных художественных мастерских (аналоге московского Вхутемаса). Его стиль претерпевает небольшие изменения и становится жёстче – достаточно взглянуть на портреты Надежды Неслуховской (1924) и скульптора Василия Симонова (1924), чтобы это понять.

Савинов не угодлив и не подмазывается к большевикам, но при всём том не пытается уйти в свою нишу. Он – общественник. Вступил в Ленинградский Союз Художников в 1932 году, то есть сразу после его возникновения, писал статьи, произносил речи на собраниях. Жил!

В предвоенные годы было так много солнца, что даже Ленинград казался южным городом – летом все фланировали в белом, и лишь пионерские галстуки пламенели праздничными огоньками. Страшны безоблачные картины Питера 1938 – 1940-х годов! С большой вероятностью, эти люди умрут или же будут хоронить отцов и детей, а то и соседей по коммуналке. «Детская площадка», «Парк культуры», «Горнист», созданные в конце 1930-х – начале 1940-х – это концентрированное счастье. В преддверии ужаса.

Александр Савинов, оставшийся в блокадном городе, продолжал трудиться. Но силы уже не те – на излёте кромешной зимы 1942 года он скончался. Но мрак его не поглотил – солнце картин невозможно скрыть. Какая долгая жизнь уместилась в этих шестидесяти годах - свет, любовь, отцовство, путешествия, слава, работа. Почему же Савинов «потерялся» и долгие годы значился где-то в третьестепенном ряду, кажется, неясно даже крупным искусствоведам. Ирония судьбы? Впрочем, как было сказано выше – лучше, когда слава и регалии прижизненные, а потомки когда-нибудь раскопают!