Свежий взгляд

«Входило солнце
в город солнца.
И воздух был прозрачный,
ранний,
просвечивающий изнутри».

Белла Ахмадуллина

Кроме несравненного Юрия Пименова, подарившего миру очарование Оттепели с её новостройками, девушками в юбках-колокол и дорогой в будущее, что шла через постижение трудностей, в СССР имелась целая когорта мастеров, славивших настроение дня.

Тому пример - Владимир Гаврилов (1923 – 1970), чьё столетие со дня рождения отмечает Третьяковская галерея (здание на Крымском валу). К сожалению, эти юбилейные проекты, инициированные Новой Третьяковкой, несут на себе печать обязаловки и мероприятий «для галочки». Вместо расширенной экспозиции мы наблюдаем несколько работ в проходном зале номер 28 и хорошо, если кто-нибудь остановится и прочтёт скудную информацию на стенде. Ровно так же было с Борисом Неменским и с братьями Ткачёвыми. Коснуться до всего слегка. Дескать, мы помним. А вспомнят ли зрители? Если не знать, так и пройдёшь мимо. Гаврилов достоин того, чтобы о нём говорили.

Вместе с тем, картины подобраны с большим вкусом, и это нельзя не отметить. Полотно «Свежий день» (1958) – это ветер, воздух, ожидание грядущего. Смеющаяся девушка на фоне воды, искрящейся солнцем. В самом названии – знак эпохи. Свежий день и - свежий восторг от всемерной полноты бытия. Общество жило в состоянии радости, и она воспринималась, как преддверие ещё большего счастья. Понятие «социальный оптимизм», которым так любили оперировать бойцы нашего агитпропа, был реален в 1950-1960-х годах. Восставшая из пепла страна в считанные годы вырвалась вперёд, сделав космос навеки русским. Отсюда – тот фестивально-юный дух творчества.

Один из приёмов Гаврилова – смещение композиции, и всё то, что по идее должно быть в центре, у него – с краю или боку, словно художник ловит моменты движения. Нечто подобное было тогда в фото- и киноискусстве, и даже в литературе, когда важно состояние потока, но при этом сохраняется гармония устойчивости. Девушка в белой юбке смещена влево, да ещё и «попала в кадр» не вся – её ноги и лодка, в которой она стоит, нам не видимы. Ощущение зыбкости – героиня завязывает косынку, и покачивание лодки буквально передаётся внимательному созерцателю.

Дерзкую композицию мы наблюдаем и на полотне «За родную землю» (1959), где солдат и провожающая его мать находятся по краям холста, образуя некую раму, тогда как центральную часть занимает группа воинов, идущих вдали. Низкое, строгое небо, жёсткие и скупые мазки, патетический минор. Эра Оттепели – это не только солнечный восторг, но и суровый стиль – направление, задачей коего было говорение чистой правды о грязных сапогах. Возникла и окопная, «лейтенантская» проза о том, что подвиг – это не столько феерия триумфа, сколько запачканные бинты и желание покурить да выспаться.

Внимание привлекает жанровая сцена «Кафе. Осенняя непогода» (1962) с одинокой девушкой, сидящей спиной к зрителю. Общественные пространства, будь то площадь, заводской цех, дом культуры, всегда были в центре внимания у советских мастеров, однако, в период Оттепели ненадолго появился новый объект - кафе-стекляшка, место молодёжных встреч, которые ещё не назывались тусовками. Там, за тонконогими столиками сидели физики и лирики, выясняя модные истины: правы ли экзистенциалисты, есть ли жизнь на Марсе и «нужна ли ветка сирени в космосе?».

Болтали о высоких материях с таким ироничным видом, будто всё-то по плечу, особенно кибернетика. Эти стекляшки, воспетые в кинокомедии Эльдара Рязанова «Дайте жалобную книгу» (1964), уже в следующем десятилетии превратились в забегаловки с липкими столами и хмурой уборщицей, беззлобно и вяло покрикивавшей на едоков. А пока – аромат пластика и чистенькие окна, за которыми льёт дождь. Но что это? Темноволосая героиня одинока и расстроена. Мы не видим её лица – только абрис фигуры с осиной талией.

Здесь вырисовывается кинематографическая фабула. Две рюмочки с коньяком и брошенная пачка сигарет. Некто, нам не видимый, отошёл – быть, может, заказать кофе – любимый напиток на тех посиделках. Или - ушёл, оставив девушку в смятении? Оттепель породила, как светлые, весенние чувства, вспыхивавшие на студенческих вечеринках и в турпоходах, так и осенние расставания, безо всяких обязательств. Как у Евгения Евтушенко: «Я разлюбил тебя… Банальная развязка. / Банальная, как жизнь, банальная, как смерть».

Неслучайно в СССР были популярны романы Франсуазы Саган с её печальными троеточиями вместо финальной свадебки под фанфары. «Кафе. Осенняя непогода» - одна из бесспорных удач Гаврилова. Художнику удалось совместить минор с мажором в той ценной пропорции, какая случается лишь в минуты подлинного вдохновения. Дождливый вечер, плач природы за окнами контрастирует с яркостью помещения и каким-то волшебным переливом от густо-оранжевого к ярко-жёлтому. Особый штрих - уютные огни соседних домов. Как в песне: «Московских окон негасимый свет».

Тот же приём с вечерними окошками – на картине «Мастер спорта СССР Елена Тяжелова» (1967). В те годы популярной была гимнастика - спортивная и художественная. Неслучайно Иван Ефремов в своём «Лезвии бритвы» (1963) делает гимнасткой одну из ведущих героинь - Симу Металину. Грация, пластика, телесное совершенство – такими рисовались эталонные люди Оттепели, строители коммунизма. Всё чаще повторялась фраза из пьесы Антона Чехова: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». При том яростно отрицалась эротичность див западного шоу-бизнеса и рекламный шик суперменов. Но вернёмся к портрету! Перед нами изящная гимнастка в чёрном трико на алом ковре. Она увидена в момент сложного пассажа – и тут Гаврилов не изменяет себе, смещая центр композиции чуть вправо. Портрет Елены Тяжеловой интересен ещё и тем, что экспонируется впервые, являясь своего рода искусствоведческим открытием.

Трогательный мотив «Лесные колокольчики» (1965) – результат ежегодной работы в доме творчества «Академическая дача» под Вышним Волочком. Сдержанная красота русской природы, тёплый вечер и – так называемые «сиреневые» сумерки – в них очертания предметов словно бы растворяются. В своих натюрмортах Гаврилов раскрывался, как великолепный колорист, чувствовавший цвет и его оттенки, волны, капризы. Похоже, что и мы осязаем шершавость стола и вдыхаем тот лесной воздух, который бывает только летом и только в Средней Полосе.

«Ожидание. Начало жизни» (1962) чем-то напоминает …религиозный сюжет, как ни странно это звучит. Беременная женщина в белом платье держит в руках столь же белую лилию – один из символов Богородицы. Мужчина рядом с ней, явно старше по возрасту, смотрит не на жену, а в пространство, да и она сосредоточена всё больше на своих думах и на цветке. Это выглядит, как изображение Марии с Иосифом, идущим в Вифлеем, если бы такое было возможно в атеистическом СССР, да ещё в 1960-х годах. Впрочем, тот атеизм водился исключительно в цитатах да звонких отчётностях – Русь продолжала верить, а подобные картины – тому свидетельство.

Тема счастливого материнства – одна из популярных в советском искусстве. «Молодые матери» (1970) – это гимн стабильности и обещание дивного будущего. Это рассказ не только о мамах, но и о малышах. Тот, кто родился в период с 1968 по 1973 год, может смело называть своё детство – лучшим. Ни до, ни после оно не выглядело настолько праздничным – с одной стороны ушли все тяготы века, а с другой – ещё не наступила Перестройка с её раздраем и распадом. Три мамы и – солнечный зимний день, причём в трактовке теней и снега чувствуется влияние Константина Юона и, в большей степени, Игоря Грабаря.

Собственно, эта выставка – ещё одно подтверждение, что соцреализм – это не стиль, а метод, позволявший использовать практически любые течения – импрессионизм, фовизм, сезаннизм. Полотна Гаврилова – это череда «впечатлений», impressions, да и по манере его легче назвать импрессионистом, а не реалистом. Гаврилов много трудился над постижением природы, выезжая на пленэр, однако, на выставке представлена единственная работа - «Весенний ручей» (1970). Дух пробудившейся почвы, талая вода, что вот-вот станет потоком и - небо. Тот оттенок серого, что не вызывает уныния.

Итак, маленькая выставка всё же даёт представление об авторе. Сопроводительная табличка гласит, что Гаврилов относился к поколению творцов, чьё детство пришлось на довоенную пору, а становление — на годы войны. Работал на фронтах в качестве фронтового художника – тут имеется общая точка сборки с Борисом Неменским и одним из братьев Ткачёвых! Кстати, у Гаврилова с Неменским есть совместная вещь – «По родным местам» (1944). Жаль, что не удалось увидеть её в экспозиции. Если не придираться, то замысел Третьяковки – интереснейший. Это не лишь временной промежуток - столетие. Тут – мысль поглубже: явить мастеров, что выкованы Победой.

Гаврилов не был оставлен Фортуной – в его послужном списке масса наград, включая золотую медаль и диплом Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Вене в 1959 году за картину «Свежий день». В отличие от своих коллег, Гаврилов прожил недолгую жизнь – краткие, но такие долгие, насыщенные 47 лет. Ушёл на пике творческой активности. Но его «Свежий день» и – свежий взгляд всегда с нами.