Скромное солнце русского авангарда

«Само, раскинув луч-шаги,
шагает солнце в поле».

Владимир Маяковский

Русский космос и русский авангард имеют общую стратегию – желание вырваться за грань реальности. Отсюда стихотворные опыты Велимира Хлебникова с его нестерпимой жаждой Будущего; и «Даёшь небо!» у Маяковского, а заодно – его же разговор с трудягой-солнцем; и преобразованный хаос Кандинского, где цвет обращается в звук, а чёрная бесконечность – молчит, как «великое ничто». Клином красным – к Луне. Эль Лисицкий будто бы зашифровал ракету в своей лозунговой вещи, где красное острие пронзает белый круг. Война кончится - и мы полетим к далёким звёздам. Неслучайно Евгений Замятин в жестоком романе «Мы» смоделировал общество, устремлённое в космос: «Через 120 дней заканчивается постройка Интеграла. Близок великий, исторический час, когда первый Интеграл взовьется в мировое пространство. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах – быть может, еще в диком состоянии свободы». Даже академисты, вроде Константина Юона, давали волю бешеной фантазии – "Новая планета", пожалуй, самое лучшее выражение XX столетия. Архитекторы всерьёз ваяли грёзы. Так, Георгий Крутиков предлагал концепцию «летающих космо-городов» и «домов-коммун в стратосфере». Он убеждал, что человечеству надо оставить землю для труда и досуга, а жильё перенести в надземные поселения, зафиксированные высоко в пространстве. Его рисунки – пугают и завораживают. Парящий город никуда не летел, он стоял на месте – в звёздном безмолвии, а летать пришлось бы самим обитателям чудо-поселений — в специальных капсулах. Смесь жёсткого рацио и запредельной мечты о ковре-самолёте.

Русский авангард – явление планетарного значения. На престижных арт-рынках ценятся два феномена from Russia – иконы и авангард. Ни рококо Елисавет Петровны, ни александровский ампир, ни сталинский Grand maniere не обладают магией популярности, тогда как славяно-византийские лики из глубин праистории и революционные сполохи футуро-мечты вызывают желание постичь «загадочную русскую душу». Симптоматично – иконы и авангард связаны с понятием «небо». Космизм и космос - они также ассоциируется именно с Россией, Вернадским, Циолковским и наконец - Гагариным. Триединство русского духа – прошлое, будущее, вселенная. Россия – архаично-футуристичная птица-тройка, точнее Жар-Птица-ракета.

Есть громкие фамилии – Родченко, Лисицкий, Малевич, Леонидов, Татлин и, разумеется, Кандинский. Их любят и в Америке, где предпочитают своё-родное, тогда как европейцев пускают в свои «пантеоны» весьма неохотно и дозировано. Есть имена, памятные в России – Ладовский, Веснины, Голосов, Попова, Степанова. Но случаются и «провалы» в коллективной памяти, белые пятна в истории искусств. В Государственной Третьяковской Галерее (здание на Крымском валу) сейчас проходит выставка уникального русского авангардиста Ивана Кудряшова, чьё имя оказалось фатально зачёркнуто, но теперь у нас есть возможность его вспомнить.

Иван Кудряшов родился в 1896 году в селе Троицкое Калужской губернии. Его отец изготавливал деревянные модели ракет и аппаратов для самого Константина Циолковского. Помимо технических идей, «калужский мечтатель» выражал мысли о хомо-сапиенсе будущего – о «лучистом человечестве». Быть выше и чище. Отмеривать луч-шаги, как Солнце. Подразумевалось, что развитие науки и техники подтолкнёт и социальный прогресс, а там и рукой подать до превращения сирого землянина во всемогущего, доброго и светлого гражданина обитаемой галактики. Вторил и Владимир Вернадский: «Вид Homo sapiens — вовсе не вершина эволюции, и человек будущего будет резко отличаться от современного, и структуры мозга будут изменены по существу». Короче говоря, Ваня рос в атмосфере научно-творческих дерзаний – отблески того «лучистого» мира падали и на сына ремесленника. Отец без колебаний отправил мальчика в Москву, в Якиманское городское училище. С фотографии конца 1900-х глядит обычный круглоголовый пацан, да смотрит не на зрителя, а как бы вглубь себя. Или ищет воображаемый и недостижимый космос?

Изучив общий курс наук, Иван поступает в Строгановское, но пробыв там всего один год, выбирает для себя Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Эра была неспокойная – война, потом – революция, все куда-то бегут, а искусстве – борьба наглых футуристов и прочих «-истов» с ретроградами в манишках. Дурацкую манишку предлагалось выкинуть прочь – туда же, куда и Венеру с дорическим ордером. Кудряшов буквально заражается модными идеями. Уже сформировавшийся художник, Иван пробует себя, как новатор, выступая с абстрактными экзерсисами.

«Кубофутуристическая композиция» считается одной из самых ранних вещей Кудряшова-«беспредметника», равно как и «Портрет девушки». Здесь – восторженное подражательство и молодёжная прыть в едином порыве. Вот – юношеское фото и опять тот взгляд «в себя». Скромное солнышко русского авангарда.

На выставке можно увидеть картины его будущего ментора Казимира Малевича – "Туалетная шкатулка" и "Станция без остановки. Кунцево", познакомиться с ведущими течениями 1910-х и прочесть на стенде высказывания самого Кудряшова, почерпнутые из его записных книжек: «Искусство полностью отдаётся народу – искусство отделено от государства». На деле всё было гораздо интереснее. Революция многое поставила с ног на голову – возмутители и хулиганы, жрецы чёрных квадратов и сектанты жёлтых блуз мигом обратились в передовой отряд большевизма (та же коллизия произошла в 1980-х годах с русским роком, вынырнувшим из полуподполья и взбежавшим на официальные трибуны Ускорения и Гласности).

Пролеткульт, крепко настоянный на авангарде, затребовал энергичную форму и кричащее содержание. Быть одновременно в далёком будущем и – в незапамятном прошлом! Летающим пролетарием и – орущим дикарём. Малевич ещё в 1913 году писал, что современный живописец должен «…вернуться к чистому действу великого опыта, достигая через свои внутренние природоестественные побуждения новых конструкций мировыявления». Он звал постигать цвет, свет и звук, будто их никогда и не было, ибо только так рождается первозданный «супремус» - наивысший. То есть космический. Кудряшов становится учеником Казимира Малевича, организовавшего группу Уновис (Утвердители Нового Искусства). На выставке – целый ряд картин и рисунков мастеров Уновиса – Натана Певзнера, Густава Клуциса, Веры Ермолаевой. Становится понятен эпохальный размах – авангардисты брались за всё – от конструирования реальности до оформления города к праздникам. В их манифесте сообщалось: «Мы не можем новый смысл запирать в катакомбы прошлых вещей». То есть надо выбраться из-под земли и – помчаться в небо.

Многие композиции Малевича напоминали космические станции, парящие в беспредельности, а сам он вычерчивал свою линию макро- и микрокосма: «Человек тоже космос, возле которого вертятся солнца и их системы, так, возле него в вихре вертятся все созданные им предметы, он, как Солнце, руководит ими и влечет за собою в неведомый ему путь бесконечного в звоне беспредметного движения ритмического вихря Вселенной». Проучившись у Малевича всего один год, Кудряшов был откомандирован в Оренбург для создания там свободных мастерских наподобие тех, что вёл его учитель. Замечу, на дворе стоял 1920 год – шла Гражданская война и, тем не менее, Советы озаботились творческой обстановкой на периферии.

Общественная жизнь там била ключом – на экспозиции представлены афиши громких мероприятий, вроде концерта-дискуссии (sic!), где заслушивался доклад о течениях в живописи. Приезжал сюда и Малевич с лекцией, о чём свидетельствует плакат-реклама. Планировалась и соответствующая «передовая» застройка в духе современных веяний, а потому центральными экспонатами выставки являются эскизы росписи Первого Советского Театра в Оренбурге. Главный эскиз напоминает портал в незнаемую даль, где привычные для супрематиста фигуры, преодолев хаос, воссоздают ритм движения планет. Замысел не был реализован, однако, на выставке мы наблюдаем отлично выполнный макет – как это могло быть.

Вернувшись в Москву, Кудряшов жадно работает, печатается в арт-изданиях, ездит за границу – в те годы русская тема была на подъёме. В 1920-х он выпестовал фантастический стиль, выйдя за рамки супрематизма. "Конструкция прямолинейного движения", "Траектория полета Земли вокруг Солнца", "Вспышка" — это упоение безмерностью и попытки выразить невыразимое. То, о чём говорил Циолковский – лучистое сознание: «Бесконечность времени и пространства есть акт высшего творчества». Какая-то светящаяся изнутри, магическая геометрия, спирали, хвосты комет. Это - сказочные картины, дающие поток живой энергии.

В 1930-х годах возобладала совсем другая эстетика, да и футуристический прорыв стал казаться чем-то, вроде бесплодной ахинеи. Кудряшова, как и многих, обвиняли в формализме, то есть в любовании формой, враждебно оторванной от насущных потребностей. В живопись вернулся реализм а-ля Передвижники, а в дизайне и архитектуре начался период сталинской неоклассики. Авангардисты срочно «перековывались» - некоторые достигли высот, как, например, бывший конструктивист Илья Голосов, создавший ампирное чудо – знаменитый «дом с фигурами» на Яузском бульваре. Казимир Малевич и тот написал автопортрет в почти ренессансном духе! Кудряшов был наивнее большинства коллег – он так верил в свою космическую музу, что не осмелился изменить ей. До конца 1930-х его не особенно третировали и позволяли преподавать, однако в 1939 году в ходе образцово-показательной чистки Кудряшова изгнали Московского Союза Художников. Нет, не посадили! Это какая-то детская страшилка либералов – утверждать, что всех, кого исключали из партии, комсомола и творческих союзов, тут же увозили в направлении Колымы.

Художник действительно бедствовал – в материальном плане. Кем он только не работал, даже тюремным надзирателем, о чём повествует хозяйственно-юридический договор, представленный на одном из стендов. Конечно, успел и повоевать, как все советские граждане. После войны тихо трудился на должности оформителя. Все эти годы его поддерживала супруга – Надежда Тимофеева, когда-то проявившаяся, как небездарная рисовальщица, но посвятившая себя мужу и семье. Картины 1950-1960-х вызывают откровенную печаль – вроде бы тут и Спутник, и символическая фигурка Юрия Гагарина, и ещё какой-то парад планет, но видно, что мастер выдохся и чудовищно устал. В 1962 году Кудряшова «открыл» коллекционер Георгий Костаки – на волне Оттепели сделались актуальны русские авангардисты 1910-1920-х годов, тогда как сталинское ампиро-барокко подвергалось жесточайшей критике. Иные думали, что Кудряшова давно нет в живых. Таким образом, он был при жизни «похоронен» и чудом «воскрес». Более того – ему было отмерено ещё десять лет жизни. Он умер только в 1972 году. Разве что лучистого человечества он так и не дождался.

Загл. илл. Супрематическая композиция, 1920 г.