Страна героев

«В буднях великих строек,

В весёлом грохоте, в огнях и звонах,

Здравствуй, страна героев,

Страна мечтателей, страна учёных!»

Из песни "Марш энтузиастов"

Социалистический реализм до сих пор вызывает споры, начавшиеся в годы Перестройки. Ставился вопрос о пересмотре этой «неповоротливой» системы или, как тогда витиевато говорили: «прокрустова ложа». Потом случился 1991 год и соцреализм закономерно выпал из горящей повестки дня. Шло время. Советская империя всё чаще возникала в памяти – она рисовалась неоднозначной, как та Русь в поэме борца-поэта Некрасова: убогая, обильная, могучая, бессильная. Идеальных обществ не бывает – наш СССР не был ни Раем-Парадизом, ни толкиновским Мордором, ни мрачной фантазией Оруэлла.

Точно так же и соцреализм – его всё труднее обзывать «прокрустовым ложем» - в нём заключалось многомыслие и разностилье, как ни парадоксально это звучит. Соцреализм – не стиль, но метод, и определение выдал ещё Максим Горький в 1924 году: «Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека».

Деяние – развитие - творчество. Метод, позволявший изображать мироустройство в его бесконечной эволюции, а стили возможны практически любые. Так, соцреализмовских рамках появлялись - и лиричный импрессионизм Пименова, и железобетонно-спортивная эротика Самохвалова, и прохладная нежность Лабаса. Оттепельный «суровый стиль» с его сезаннизмом не был похож на увесистую неоклассику эры Сталина, а псевдо-ренессансные намёки эстетных 1970-х – на западнический гиперреализм 1980-х. И всё это – якобы-прокрустово ложе! Понять, сколь разнообразен был метод, предложенный когда-то Горьким, можно, посетив экспозицию «Соцреализм. Метаморфозы. Советское искусство 1927-1987», открывшуюся в Новой Третьяковке.

Радует отсутствие надоевшей «хрестоматийности» и сверхпопулярных картин. Это не парадная витрина, а творческая мастерская – целый ряд малоизвестных вещей, которые ничуть не хуже тех расхожих сюжетов, что извечно украшали форзацы учебников и развороты журнала "Огонёк". Зачем в название вкрались «метаморфозы»? Это и есть главная тема соцреализма – изменения, эволюция, перекраивание самих себя. Общество трансформировалось – вслед за ним шёл и соцреализм, а его «походка» тоже менялась – то величавая поступь «через миры и века», то бег на каблучках по мосткам Черёмушек, то – фланирование по Нескучному саду, где пейзажисты 1970-х являли охряную осень брежневского Застоя.

Несмотря на то, что экспозиция имеет чётко означенные разделы: руководители государства, труд, спортсмены, пейзажи, натюрморты, etc, гораздо интереснее отслеживать это через эпохи, а не сравнивать неожиданного Ленина кисти Лабаса с каноничным Сталиным от мэтра Герасимова, а их обоих - с презанятным Никитой Сергеевичем, что на всех картинах едино розовощёкий да в малороссийской вышиванке. Вожди – отражение времён и приходят, когда нужны. Для ярого созидания был надобен Сталин, для разбазаривания – Горбачёв. Но и во всём этом активно участвовал социум. Выставка даёт нам понять: сами построили – сами уничтожили, а генсеки – лишь проводники смыслов.

Итак, 1927 – 1987 – рамки неслучайны. От пиковой стадии НЭПа, когда началось его сворачивание - до перестроечного разгула, после которого ничто уже не перестраивалось, а тупо крушилось и падало. Нам предстоит историческое путешествие от взлёта к падению и первая остановка – предвоенное десятилетие.

Портреты Иосифа Сталина, созданные в 1920-х – 1930-х годах, ещё «демократичны». Товарищ Коба – первый среди равных. Вот – масштабная вещь Дмитрия Кардовского «Сталин, Ворошилов, Каганович и Молотов на маневрах РККА». Ветер, шум, крики, хмурое небо. Фигура Сталина почти не выделяется, и солдаты на переднем плане кажутся исполинами по сравнению с Красным Бонапартом и его соратниками. Та же раскладка и на картине Петра Мальцева «Встреча героического экипажа», где Сталин буквально теряется на фоне могучего лётчика Валерия Чкалова. Пилот – рассказывает, повелитель – внимает. Сталинский сокол – вот идеал, пред которым склоняются и владыки.

В СССР за десять постреволюционных лет сложился новый тип человека. Возобладал культ античности и телесного совершенства. «У неё был тот спортивный вид, который за последние годы приобрели все красивые девушки», - писали наши сатирики Ильф и Петров, а всем становилось ясно: красота есть рациональность. Художники принялись воспевать крепость мужских торсов и мощь женских бёдер. Самохваловская «Вузовка» - гимн плодородной феминности. Юная комсомолка с пышными формами и узкой талией позирует с тетрадками и розой, в непременной белой юбке – тогда было изумляюще много белого цвета - не только в Рио-де-Жанейро, но и в Ленинграде.

«Ну-ка, солнце, ярче брызни, / Золотыми лучами обжигай! / Эй, товарищ! Больше жизни! / Поспевай, не задерживай, шагай!», - провозглашалось в кинофильме «Вратарь». Молодые пловцы и атлеты Сергея Луппова с картины «Водная станция» (загл.илл) поражают своей брутальной силой. Пляжи, бассейны, эстафеты, матчи: «Эй, вратарь, готовься к бою!» Довоенный спорт – не моцион для праздных. Это – жёсткая подготовка к оборонительной битве. «Это происходило в те дни, когда девчата умели за шесть секунд натянуть на лицо пахнущий резиной и тальком противогаз», - писал Виль Липатов в повести «Ещё до войны», а мы наблюдаем картину Екатерины Зерновой «Выход на место заражения». Вот – полотно Константина Дорохова «Перед прыжком». Статные девушки готовятся к парашютным экзерсисам. «Всё было очень странно и похоже на сновидение: небо, весна, плавание парашютов», - как изысканно выражался Юрий Олеша, созерцая феерию. Прыжок! Работа Виктора Прошкина «В воздухе» - под нами земля, будто бы расчерченная на квадратики. Тревога носится в атмосфере. «Колхозники приветствуют танкистов», «Рассказ пограничника», «С донесением», - так называются большие, грубо написанные и – честные виды роковых-тридцатых.

Становление молодой индустрии. Заводские трубы, градирни, станки – до всего художникам было дело. И – дело было! «Отсталых бьют», - заявил Сталин и взметнулось стахановское движение. «Групповой портрет стахановцев» Кетеван Магалашвили и – на контрасте «Суд над прогульщиком» Николая Шнейдера. Итог – роскошные, преизбыточные «Советские хлебы» Ильи Машкова – немолодого мэтра, начинавшего ещё в декадентском «Мире искусства».

Послевоенный стиль – это барочно-классический триумф, напоминающий Grand Maniere Людовика XIV. Прославление вождя и страны – это фанфары пафоса. «Прекрасное должно быть величаво», - эту фразу Пушкина повторяли всё чаще. Сталин-победитель уже не схож с предвоенным Кобой. Дмитрий Налбандян «Великая дружба» - властелины востока и запада, Иосиф и Мао беседуют при свете лампы. Его же «Для счастья народа» - групповой портрет ЦК, но если в 1930-х Сталин хотел казаться «одним из», то сейчас никто не сомневался в его статусе – он цезарь-триумфатор. В его честь – коринфские колонны московского метро, арочные пролёты магистральных домов, парковые массивы а-ля Версаль.

«Мы идем, мы поём, / Мы проходим по проспектам и садам!» - звонко выводили пионерские хоры. Школьницы облачились в гимназические платьица с фартуками, а их товарищи – в серые мундирчики, как до Революции. Труд рисовался античным подвигом – на картинах и барельефах рабочие стояли в позах, больше годящихся для фронтона храма Афины, чем для сценки в металлосборочном цеху. Но смерть Хозяина, как льстиво именовали Сталина за глаза, положила конец этой лепоте и – лепнине.

Вступила заполошная Оттепель, задули романтические ветры, и на троне оказался Никита Хрущёв, сделавший много доброго и столько же дурного. Публицисты Пётр Вайль и Александр Генис в своей знаменитой работе «1960-е: мир советского человека» кличут царя-Никитушку то шутом, то жертвой обстоятельств, то поэтом: «Они были соратники – поэт-преобразователь Хрущёв и поэт-глашатай Евтушенко». Знаковая вещь Ахмета Китаева - «Хрущев Н.С. среди рабочих-строителей». Никита вошёл в историю, как уничтожитель величия, но и как «соавтор» Черёмушек и доступного жилья. Отдельная квартира оставалась несбыточной грёзой для миллионов людей, но Хрущёв решил эту проблему. Корявенько, но решил. Композиция картины – символична. Слева высится громоздкий сталинский дом. Этот гигант – детище прошлого. Труженики, братающиеся с Хрущёвым, расположены на переднем плане, а рядом – уже высятся горы кирпича. Замысел – выстроить мощную стену, отделяющую мир после XX съезда от того, сталинского мира, что отныне считался жестоким и бесполезно-декоративным, как всё тот же Версаль с его Людовиками.

В моду вошла искренность. Она пронизывала даже политику. Трогательный сюжет – Хрущёв и Кастро в берёзовой роще. Фидель восторгается русским лесом и – русским небом. Сейчас эта картина вызывает саркастическую улыбку, но в те годы люди стремились к дружбе и открытости. Фестивальная эйфория била через край, но не праздником единым жила страна. В борьбе за правду родился «суровый стиль», подразумевавший ту самую искренность. Труд – не столько подвиги Геракла, сколько изнурительная и не всегда приятная обязанность, не исключающая света и радости.

«Навстречу утренней заре – по Ангаре, по Ангаре», - бодро напевала радиоточка и продолжала: «А в тайге горизонты синие, ЛЭП-500 – не простая линия». Эпоха непростой простоты (sic!) и обыденности подвига. «Отделочницы Трёхгорки» Аарона Априля – это сосредоточенные женщины посреди яркого ситца – тут масса алого, и он задаёт мажорное звучание. Татьяна Яблонская представлена оптимистичной фабулой «Скоро лето» - работница в штанах и майке, вся заляпанная красками, вдыхает свежесть весеннего духа. Противоположна по ощущениям «Чукотская весна» Александра Яковлева – мотив северной романтики, в духе Рокуэлла Кента, популярного в Советском Союзе. Холод и снег – завораживают.

Следующая веха – брежневская стабильность. Успокоенность. Застой? В чём-то – да. Мы двигались по инерции, подгоняемые отцами-шестидесятниками, ещё во что-то верившими и дедами-стахановцами, всё это построившими. В этот период хомо-советикус получил право уйти в себя и – закрыть дверь. Жить не в русле и не вопреки, а – параллельно. Отсюда – большое количество натюрмортов (зацветших багульников на окне, раскрытых книг, занавесок, репродукций с Джокондой в хрущёвке) и - деревенских пейзажей. Поиски своих корней – Василий Шукшин, Валентин Распутин – они звали в деревню, к себе, к просёлочным дорогам. Лирика природы - почти брейгелевская «Зима в Тарусе», а тут - весеннее половодье где-то в Нечерноземье, там - церковки среди зелени, чья-то дача, ветка яблони, облака – возможно, это и был Застой, но он и теперь кажется уютным и созидательным. На видном месте - портреты «дорогого Леонида Ильича» - жизнелюба и красавца. То он в своём кабинете, то среди работниц фабрики, то – с Фиделем Кастро. Звенящая парадность мило уравновешивалась человечностью – таковы были наши благодушные-семидесятые.

Противостояние систем вышло на финишную прямую. Резко выписанный рабочий момент - «Сегодня в мире» Никиты Мешкова. Это не только социально-политическая программа – это мир сегодня. Повестка дня. Боевой листок. Хрупкая планета. «Неужели мы услышим со всех сторон хрустальный звон – прощальный звон?» - спрашивала Алла Пугачёва в своей антивоенной песне. Плакаты кричали об ужасах ядерного апокалипсиса, а телеведущие суховато констатировали: гонка вооружений опасно убыстряется. Хороша и композиция живописного произведения - на нескольких экранах мелькают кадры из передач и фильмов. Намёк на растущую инфо-загруженность современности. Знали бы те наивные художники, что такое настоящая информационная лавина! Суровый стиль утратил актуальность – все увлеклись гиперреализмом. «Космос на службе мира» Александра Борисова – это искусно сделанная, приглаженная декорация, чем-то родственная голливудскому постеру. Динамика – нулевая. Просто шик мазков и уверенность кисти. На переднем плане в невесомости парит один из символов начала 1980-х – кубик Рубика.

Его крутили-вертели всё – и детки, и дедки и – как видим, космонавты.

Концептуален своеобразный «дуэт», венчающий советскую эпоху – попсовый Михаил Горбачёв работы Семёна Файбисовича и хмуроватая Кристина Орбакайте в роли Чучела от Елены Романовой. И быковское «Чучело», и перестроечный угар – явления одного порядка.

Подспудное требование «Перемен!», как в песне Виктора Цоя – этого правофлангового рокера Перестройки. Детёныши из «Чучела» рассуждали о джинсах, блате, крутой московской жизни, куда их – провинциальных заморышей – не пускают злобные обстоятельства. Размывание и – разрушение СССР устроил не самолично Михаил Сергеевич; ему «помогала» громадная толпа, жаждавшая поесть в Макдональдсе. Это – выставка-размышление о том, куда зашла в конечном итоге страна героев, а соцреализм – он всегда отражал реальность и - мечту. Кому-то здесь будет неуютно, кому-то – печально, а кому-то – очень тепло. Впрочем, СССР никуда не ушёл – он растворился в Будущем…