Часть II. Изобретение истории
Но почему «крушение космоса» стало возможно? В чем причина катастрофы? Причина в идее революции и самой идее истории, по существу своему революционной. Именно идея истории порождает революционного человека, который сокрушает гармоничный космос, помещая на его место себя.
Обычно считается, «что идея истории привносится в мир иудеохристианским комплексом верований», но это не верно, или «требует весьма серьёзных уточнений и оговорок», говорит В. Мартынов. На самом деле Христос есть последнее и высшее Откровение, завершающее историю. Идея же истории начинает заявлять о себе лишь «в момент ослабления позиций христианства в мире»:
«Новизна Нового Завета есть абсолютная, последняя новизна, после которой просто не может быть ничего нового, не может быть никакой истории. Явление этой новизны есть признак окончания времен, признак «последнего времени», о чем прямо заявляет святой Иоанн Богослов: «Дети! последнее время»» (I Ин. 2:18).
Итак, пришествия Христа в мир – есть в сущности Завершающее Событие. Если все, что происходило в мире до Христа – вело к нему, то все, что происходит в мире после Христа обретает смысл лишь через призму Христа, и наполняется одним-единственным содержанием – «сбережением в себе этой абсолютной новизны в ожидании второго пришествия».
В качестве примера этого абсолютного космического и гармонического раскрытия человека навстречу Богу («состояние напряженного сберегания новизны Нового Завета во всей ее незамутненности»), Мартынов указывает на «одно из самых великих мест на земле» – мавзолей Галлы Плачидии в Равенне: «Находясь в этом крайне небольшом по размерам, но необъятном по своему значению пространстве, невозможно не проникнуться ощущением того, что все, что происходит сейчас, все, что может произойти после, – вся история есть только чаяние того, что изображено на этих стенах. Да и вообще все мозаики и иконы V‑VI вв. можно считать знаком превращения всего исторического процесса в единое апокалиптическое восклицание: Ей, гряди, Господи Иисусе!»
Со своей стороны, соглашаясь со всеми этими утверждениями, всё же должны заметить, что у союза Церкви и Империи есть и вполне конкретная историческая задача: проповедь учения Христа до самого края вселенной.
Но в главном Мартынов прав: именно утрата напряженности апокалиптического ожидания и порождает идею истории. Апокалипсис перестаёт быть актуальным переживанием и переносится в некую историческую перспективу.
В самом деле: терпят поражение сперва мировая экспансия Империи ромеев, а затем – Крестовых походов. Эсхатологическое сознание начинает замутняться, и здесь-то и выступает Иоахим Флорский, в своем учении о трёх мировых эпохах (эры Отца, эры Сына и эры Святого Духа) обнаруживая новую историческую перспективу. Согласно Иоахиму, мы живем уже не в последнее, а в какое-то «предпоследнее время», а наступление Апокалипсиса отодвигается на некий исторический срок, наполненный конкретными историческими событиями.
Начиная с Иоахима Христианский мир живёт уже не ожиданием Второго Пришествия, а ожиданием «эры Духа» (сам Иоахим указывал на 1260 год как дату ее наступления), что бы это не значило.
В XVII в. историческая схема Иоахима усилиями Целлария трансформируется «в картину мировой истории, подразделяющуюся на историю древнюю, среднюю и новую». Но к этому времени христианский космос будет уже полностью обрушен: универсум обратился во «вместилище истории», в «сценические подмостки», на которых разыгрывается драма мировой истории. Главным действующим лицом которой оказывается человеческая индивидуальность.
Но каково наполнение этой «новой истории»? Таким наполнением становится идея «царства свободы», которую в XV в. формулирует Пико делла Мирандола.
К XVII в., благодаря Декарту, идея субъективной свободы получает логическое завершение, а «исторический процесс» – свою ведущую цель: реализация новой свободы, в которой человек является «творцом истории». Наивысшей же формой проявления этой новой свободы и творчества человека становится революция.
Итак, оторвавшись от «абсолютной новизны» Христа (как последнего времени), человек входит в поток истории, которую начинает понимать, как путь к новой свободе, а его путеводной звездой на этом пути становится революция.
«Только великая Революция всего человечества, начало которой некогда разрушило греческую трагедию, может нам снова подарить это истинное искусство; ибо только Революция может из своей глубины вызвать к жизни снова, но еще более прекрасным, благородным и всеобъемлющим, то, что она вырвала и поглотила у консервативного духа предшествовавшего периода красивой, но ограниченной культуры», приводит Мартынов слова Рихарда Вагнера.[1]
Корень же всякой революции таится в разрыве гармонического единства человека и космоса. Таким образом, «Исторически ориентированный человек – это человек, утративший гармоническое единство с космосом, человек, для которого космос превратился в «природу», которую нужно преобразовывать и покорять».
Причем, этот «исторический человек» и весь комплекс идей связанный с ним характерен только для Европы Нового времени: «вот почему только в Европе – и нигде более – могла появиться фигура композитора, только в Европе мог начаться отсчёт времени композиторов».
Однако, уже к первой половине XX в. весь этот комплекс идей, связанный с историей, свободой творчества, прогрессом и прочим был основательно скомпрометирован, а к концу столетия подвергся практически полной деконструкции. Таким образом, «принцип композиции» был лишен своего фундамента, следовательно, и «время композиторов приблизилось к своему завершению»: «полная утрата архетипической модели делает невозможным осуществление какой бы то ни было новации, ибо новация только тогда будет восприниматься как новация, когда она будет новацией по отношению к определенной точке отсчета, роль которой и выполняет архетипическая модель. Лишившись точки отсчета, новации теряют ценность и смысл, превращаясь в нагромождение пустых, бессодержательных новшеств. Превращение осмысленной новации в бессодержательное новшество и знаменует конец времени композиторов. Здесь особо следует подчеркнуть тот факт, что конец времени композиторов наступает не в результате каких-либо внешних неблагоприятных обстоятельств, – например, не в результате коммерциализации искусства или засилия попсы, – но неизбежность этого конца изначально заложена в самом принципе композиции и все дело тут заключается именно в отношении композитора к архетипической модели».
Итак, подытожим: есть человек традиционный, живущий в статичном гармоничном (пифагорейском) космосе; и есть «человек исторический», вывалившийся из гармоничного космоса, разрушивший его и покатившийся по пути прогресса и революции к своему окончательному истощению и одичанию. В конце этого пути, начавшегося реформой Иоахима Флорского, мы сейчас и находимся.
От Иоахима Флорского до Френсиса Фукуямы включительно сущее раскрывалось как история, именно этот срок есть срок жизни принципа композиции. Ибо, сам «принцип композиции – это всего лишь побочное явление, сопутствующее историческому видению мира, или всего лишь одно из проявлений сознания, воспринимающего сущее как историю».
Таковы вкратце выводы книги Мартынова.
Соглашаясь в целом с этими выводами, нельзя, тем не менее, не сделать несколько важных дополнений и замечаний. Причем, замечаний настолько важных, что они могут отчасти изменить и поколебать представленную автором картину.
Замечание первое. Совершенно очевидно, что вовсе не схема «трёх эпох» Иоахима Флорского дала старт историческому процессу. Схема Иоахима лишь обозначила момент, когда свет Откровения Христа в глазах христианского мира Запада поблек настолько, что стало возможным возвращение еврейского хилиазма, той концепции истории, которая существовала с момента написания книги «Исход».
Как бы мы не относились к священным книгам еврейства, очевидно, что именно они представляют собой первую хорошо разработанную историческую идеологию. Именно еврейство вбрасывет в мир идею истории, как мы её знаем.
Конечно, метафизическая идея священной истории как космической войны Ахуромазды и демона Ахримана, принадлежит персам-зороастрицам. Также персы-зороастрицы открывают фигуру мессии-спасителя (Саошьянта) Та же книга «Исход» едва ли написана раньше 6-5 в. до РХ, и очевидно, представляет собой переработку иранских мифов. Евреи заимствуют у персов идею священной истории также, как заимствуют и фигуру спасителя. Точнее сказать, еврейская идеология истории представляет собой проекцию космической, метафизической битвы Ахурамазды на плоскость исключительно материального мира. Такой, действительно первой исторической идеологией и становится библейская книга «Исход».
Конечно, можно понять персов, которые, ознакомившись с учением евреев, пришли в ужас, объявив автором еврейских священных текстов вавилонского дракона Заххака, агента демона Ахримана. На страницах «Исхода» происходит действительно нечто ужасающе. Происходит ничто иное, как тот самый слом традиционной парадигмы, то самое «крушение космоса», о которых и говорит Мартынов: уходя из Египта евреи под водительством своего вождя Моисея разрушают многотысячелетний традиционный уклад жизни страны: Египет одну за другой потрясают катастрофы космического порядка – упорядоченные стихии приходят в хаос, а завершением «казней египетских» становится смерть первенцев (будущего страны) и гибель фараона с войском (радикальный слом социального порядка).
Перед нашими глазами разворачивается настоящая космическая и социальная революция, в сравнении с которой катастрофа Возрождения, о которой говорит Мартынов, – лишь слабое ее подобие. Именно эта первореволюция «Исхода» и становится тем образцом, на сновании которого формируется новая общность Израиля.
В основе всякой традиционной культуры и цивилизации лежит первомиф, представляющий собой некую протоисторию, содержанием которой становится упорядочивание космоса. Всякая традиционная культура организует свое бытие на основании этого первомифа, и необходимости поддерживать существование этого упорядоченного космоса: так делали боги – так делают люди.
В этом смысле еврейство представляет собой нечто абсолютно уникальное. Израиль – единственная на земле общность, единственная на земле цивилизация, в основании которой лежит миф не об упорядочивании космоса, а – о его разрушении. Первомиф еврейства повествует о разрушении космического порядка, именно он становится образцом, фундаментом, основанием бытия нового народа: так делал Яхве – так должен делать Израиль. Смысл договора, который заключает Яхве с народом, который он формирует (согласно книге «Исход») у горы Синай именно в этом. Во всяком случае именно так воспринимает свой завет с Яхве само еврейство: отныне мы, народ Яхве, должны устремится вперед, в конец времени, туда, где Яхве восторжествует над всеми царствами земными, а мы будем его избранным священством. Иначе говоря, смысл этого союза и состоит в открытии идеи истории; идее линейного времени. Разрушение же египетского царства становится тем образцом, которому должен следовать далее сформированный Яхве народ. Таким образом содержанием истории, идею которой принимает еврейство, становится революция: так делал Яхве – так делает Израиль.
Совершенно уникальна и природа этой новой общности, основанной не на крови и почве, как все иные народы, но исключительно на договоре. (По-видимому, и сама эта новая общность формируется из деклассированных элементов разных народов). Эта новая, невиданная еще, общность полностью оторвана от земли, ей не принадлежит еще никакое пространство: еще сорок лет ей предстоит бродить по пустыне, прежде чем она зовоюет Ханаан, подвергнув геноциду все прежнее его население.
Таким образом, для обживания этой новой общности взамен пространства даётся время. Время становится домом Израиля, а история – «пространством» его бытия. Способом же его бытия становится революция. («Израиль есть место революции», как говорит влиятельная монография Якоба Таубеса «Западная эсхатология»).
Смысл революции в приближении эсхатологии, «последнего времени». Революция разрушает царства, с тем, чтобы в конце времен Яхве восторжествует над всеми царствами земными. «Уповаем на то, что преобразим мир господством Всемогущего», – молится всякая еврейская община на каждом ежедневном своем богослужении.
Итак, если все традиционные цивилизации земли живут ритуалом и повторением в парадигме «вечного возвращения», считая привнесение нового злом и демоническим вторжением (упразднению которых и посвящены праздники Нового года в разных культурах), то Израиль радикально взламывает эту парадигму, принимая «демоническое вторжение нового» как свою историческую задачу (страсть к разрушению есть творческая страсть). Израиль устремлен вперед, в конец истории, к грядущему «светлому завтра», эсхатологическому царству, в котором Яхве будет царствовать над всем миром.
Слом парадигмы настолько радикален, что даже храм этой новой общности устанавливается не в пространстве, а во времени. «Шаббат», еврейская суббота – это священное время, образ грядущего эсхатологического царства – предвосхищение того исторического момента, когда вся историческая работа еврейства будет завершена, и еврей, завоевавший землю для Яхве, сможет наконец отдохнуть.
Хотя «Исход» не первая книга Торы, она, очевидно, была написана раньше других, и, во всяком случае, не ранее 6-5 вв. до РХ. Очевидно, также, что все события, о которых она рассказывает, выдуманы от начала до конца: ни самого исхода, ни разрушения Египта, ни гибели фараона, ни последующего (в следующих книгах) завоевания Ханаана, ни царств Давида-Соломна в реальности не было (во всяком случае никаких следов, подтверждающих достоверность этих историй археологам обнаружить не удается).
Перед нами чистейший миф, причем сформированный очень поздно, на самом излете Древнего мира. Как и сам Израиль – последний народ, который формируется на границе Древнего и Нового мира: мира Традиции и мира, ввергнутого в катастрофу (индийская традиция называет его Кали-югой).
Израиль – это первый и единственный народ истории, первый и единственный народ революции. Это искусственно созданный и нежизнеспособный народ: сформированный в 6-5 вв. до РХ., уже в первом веке он претерпевает практически полный распад. Однако, это народ с миссией, народ с исторической задачей. В этом смысле, перед нами не столько народ, сколько организация, подобная некоему революционному ордену. Не удивительно, что именно в эту, совершенно уникальную среду, с царящей в ней уникальной атмосферой «приближения конца истории» входит Христос, кладя тем самым конец всем ее чаяниям. С пришествием Христа все амбиции первосвященников и синедриона оказываются сняты, а все пророчества еврейских пророков исполнены.
В. Мартынов совершенно прав, когда говорит, что «новизна Нового Завета есть абсолютная, последняя новизна, после которой просто не может быть ничего нового, не может быть никакой истории». Но так мыслят христиане.
Еврейство же, потерпев поражение в войнах с Римом, не оставило попыток осуществить свою эсхатологическую программу. Точнее сказать, к пятому веку христианской эры была сформирована новая общность с новыми книгами Талмуда в её основании, но с прежним именем (еврейство, народ Израиля) и неизменной исторической задачей – революционное преобразование мира.
В тех же источниках черпает своё учение и Иоахим Флорский (имея вероятно иудейское происхождение и являясь агентом той же программы). Таким образом, порог первого тысячелетия по РХ., – есть не начало исторического процесса, но его возобновление: момент, когда, как справедливо говорит В. Мартынов, «напряжённость апокалиптического переживания» начинает ослабевать, а сияние Христа как совершенно нового и последнего Откровения и подлинного «Конца Истории», гаснуть. Проект Иоахима представлял собой ничто иное как возвращение иудейского хилиазма, с которым над миром вновь начинает всходить тень Ветхозаветного Яхве.
Окончание следует
[1] Вагнер Р. Избранные статьи. М., 1935. С. 67–68