Вам когда-нибудь преподавали отечественную историю (допетровского периода) в высшей школе? Если да, то вы должны помнить эту особенную глумливую, ёрническую интонацию преподавателей. Не знаю, из чего берется эта интонация - пакостная и меленькая, - но содержит она в себе одно полезное – нотки какой-то особенной отстранённости. Саморазоблачающийся и стремительно превращающийся в дремучую архаику постмодерн оставил после себя кучи мусора, завалы обломков Большой культуры, из которых возможно пересобрать настоящее и действительно новое. Когда б вы знали из какого сора…
Мне кажется, сочувствующая отстранённость, заинтересованная дистанцированность и автора романа "Лавр" Водолазкина, и режиссёра-постановщика волшебного спектакля во МХАТе Эдуарда Боякова берётся из неряшливого сора культурного разрушения, царившего и у нас, и не у нас в последние десятилетия. Особенно Боякову удалось очень чётко, осознанно артикулировать и, что более важно, показать «собирание камней» после короткого, грязненького, конечного ада и даже адика самооскопления, поселившегося в высокой культуре …Как-то по-особенному в спектакле удалось глумливую интонацию обезвредить, превратив спектакль в большой комментарий к прямо сейчас случающемуся фильму. И даже то, что герой спектакля повторяет очень киношную кэмпбелловскую траекторию, оказывается очень органичным.
Спектакль показал способность к негрязному, нестыдному «низу», что мне представляется крайне важным. У нашей текущей столичной культуры, которая постоянно норовит остаться лишь фактом этнографии московского мещанства в его постсоветской ипостаси, как-то по-особенному не удаётся «низ». Все резвящиеся на ниве «срыва покровов» напоминают оказавшихся в пионерлагере примерных ботанов, которым вдруг, вдалеке от родителей, стало можно пить, курить и материться. Всё это настоящее непотребство к некой культурной работе не имеет никакого отношения. В "Лавре" же мы увидели и услышали очень важную, пока ещё требующую дальнейшей разработки, распевки интонацию. А всё в искусстве начинается с интонации.
Я пропустил премьеру "Лавра" и увидел его только в октябре, когда Эдуард Бояков ещё был худруком МХАТа. Опытные театралы говорят, что к тому времени спектакль уже разогнался, уже стал полнокровным, задышал. Я увидел "Лавр" периода расцвета.
Совершенно не согласен с теми, кто сводит весь удивительный эффект спектакля к музыкальной составляющей. Мне кажется, что несомненный шедевр – музыка из спектакля – лишь важная, но часть партитуры безусловного и дословного, которая в спектакле крайне значима. Вообще в "Лавре" имеет место переплетение двух сценических партитур – партитуры театральной условности и реальной дословности, в которой значимы и настоящая и мокрая вода, и настоящая, похожая на волка, собака и прочее.
Невероятной находкой является сценическое решение спектакля. У постоянно вращающейся конструкции работают обе стороны и даже торцовая часть, которая являет поздне-советский панельный многоквартирный дом. Такое сценическое решение уравнивает разные миры. И оказывается, что даже на обычную окраинную брежневку может падать отблеск настоящей святости.
В спектакле есть этот потрясающий, дословный романный киноязык. Актёры не столько действуют, сколько пересказывают, обращают в нарратив свое то догоняющее, то отстающее действие и действование. Бояков нашёл идеальный формальный инструментарий, который филигранно подогнан, точно откалиброван для современных зрителей, жителей двух наложившихся друг друга эпох: эпохи постмодернизма, населённого ломкими, не очень думающими, а скорее присоединяющимися, треснутыми, зацикленными на стилистике, страшащимися впасть в пафос и пошлость людьми; эпохи нео-нео-позитивизма, с её новой героикой и новой архаикой, новой верой в сциентизм, новым изданием «земли и крови». Режиссёр занял какое-то почти идеальное место в пространстве, усилив формальную машинерию особенной интонацией.
Совершенно не портит спектакль медиа-персона Леонида Якубовича, который очень деликатно и дисциплинированно играет на одной ноте. Дмитрий Певцов демонстрирует способность к сценической пластике почти совершенную. В его инкарнации главного героя роль решается пластически. Он являет почти хореографию святости и жертвенности.
Вообще в спектакле намечено столь многое, проманифестировано столь значимое, что не может не вызывать отчаяние то, что опыт строительства национального театра во МХАТе прервался. На пока ещё идущий там "Лавр" обязательно нужно сходить, чтобы увидеть возможность нового, умного, чувственного, пробуждающего воображение русского театра.
