Русский римлянин

«Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса».

Иосиф Бродский «Письма римскому другу»

Ни для кого не секрет, что Рим – точка сборки всей цивилизации, причём в гораздо большей степени, чем античная Греция, которую безосновательно ставят вровень с Италией. Все дороги ведут в Рим. Все дороги ведут из Рима. Оттуда вышло всё – от Христианства до искусствоведения, медицины и юриспруденции в их современном (sic!) понимании – все последующие века только шлифовали латинскую мудрость, приспосабливая её к реалиям текущего дня.

Образованный европеец ехал в Рим, чтобы напитаться ощущением вечности. Николай Гоголь писал о Риме: «Наконец, самой ветхостью и разрушеньем своим он грозно владычествует ныне в мире: эти величавые архитектурные чуда остались, как призраки, чтобы попрекнуть Европу в её мелочной роскоши, в игрушечном раздроблении мысли». Это было сказано в эпоху, что зовётся «бидермейер» - мещанско-буржуазный исход классицизма. Мощь и ясность линий уступали пышной суетливости оборок, пуфиков и цветочных принтов. Однако же греко-римская гармония всегда возвращается, когда человек проходит некий круг, вдоволь наигравшись в эклектические и перегруженные стили. В Италии первой половины XX столетия возникло движение новеченто. Здесь – игра слов и понятий. Неоклассики продолжали терминологию Ренессанса – треченто, кватроченто, чинквеченто и, нарекая себя «новеченто», подразумевали и «девятисотые годы», и «новинку» (nove — девять, novita — новшество).

Интересно, что одним из влиятельных мастеров этого направления был русский художник и архитектор Андрей Белобородов (1886 – 1965), забытый гений, эмигрант, жрец Аполлона, трудоголик и – красавец. В Риме его помнят, как зодчего, которому дозволили возвести виллу в историческом сегменте, что вообще немыслимо – итальянцы трепетно и даже агрессивно относятся к изменению старинных городских пейзажей. Белобородов построил эфирно-лёгкую виллу Sandoz в духе Возрождения. Этот заказ он получил от швейцарского мецената, коллекционера и писателя Мориса Сандоза, а интерьеры украсил своими гравюрами. Их отличительная особенность – на них совсем нет людей. Нигде и никогда. «Это, — писал о картинах Белобородова поэт Анри де Ренье, — страна безмолвия и одиночества, в которой мы только услышим эхо наших шагов из глубины нашего молчания».

Итак, в Музее Русского Зарубежья сейчас проходит выставка, посвящённая творчеству Андрея Белобородова, и тема виллы Сандоз – ключевая, центральная. Это – квинтэссенция созидательного пути, а началось всё …в Туле, где появился на свет будущий мэтр новеченто. Он - сын аристократа, что редкость в русской художественной среде. Обычно дети благородных отцов, если и шли в творцы, так в романисты и поэты, жгли глаголом, тогда как рисование – испокон века занятие для выходцев из крестьян, а ещё для разночинцев да иностранцев. Рисунок был частью образовательной программы, и понимание живописи предполагало не занятие оной, а расширение кругозора и повышение требовательности при заказе картин какому-нибудь французу.

Счастливое детство в дворянском доме! Первые опыты рисования и – первые фото. Мальчик Андрюша сидит на коленях у строгой матери, одетой по моде начала 1890-х, но скромно и дорого, без вычурностей, как и пристало настоящей мадам из бомонда. Следующее изображение – вихрастый юноша, украшенный сразу несколькими бутоньерками; типичный денди Серебряного века «в розах и туберозах» и с прочим «мороженым из сирени» в мыслях и грёзах. И потому неслучаен беленький гиацинт в чашке – один из ученических натюрмортов. Цветы – обворожительные создания. Тут же - карандашные портреты отца - титулярного советника, семейные зарисовки, быт, уют. Филигранная техника, умение схватывать момент и скрытую динамику образов. Белобородов избирает зодчество – едет в столицу и прилежно учится на архитектурном отделении Императорской Академии художеств у самого Леонтия Бенуа, входит в интеллектуальную среду, рано заявляет о себе.

Показательно его сотрудничество с журналом «Аполлон» - эстетским, возвышенно-прохладным, чётким, и, вместе с тем, новаторским, противопоставлявшим себя передвижничеству. Тогда был невероятно популярен труд Фридриха Ницше об аполлонических и дионисийских энергиях любого искусства, причём Аполлону отводилось главенствующее место, как богу вселенского орднунга. «Аполлон, как бог всех сил, творящих образами, есть в то же время и бог, вещающий истину, возвещающий грядущее. Он, по корню своему «блещущий», божество света, царит и над иллюзорным блеском красоты во внутреннем мире фантазии», - утверждал философ. Издание «Аполлон» — это стремление к облагораживанию себя и мира через творческие начала. С «Аполлоном» дружили и Бакст, и Гумилёв, и Кузмин, и Добужинский, и все те, о ком говорят при упоминании о русском Модерне. Печаталась там и молоденькая Анна Ахматова, чьи сборники стихов оформлял Белобородов.

На экспозиционных стендах – журнальные иллюстрации, эскизы, рисунки 1900-1910-х годов, где чувствуется благородная холодность автора, всё же лишённая снобизма. Белобородов начинает работать, как архитектор; ему поручают дорогостоящие проекты – особняки Бобринских и Чертковых, перестройку дворца Феликса Юсупова, интерьеры парадных залов в здании Кабинета Его Императорского Величества. К 1917 году Белобородов был уже состоявшимся и маститым профи. Ему чуть за тридцать, он богат, пригож, нравится женщинам.

Революцию он не принял, хотя не воевал против большевиков и даже попытался найти общий язык с новой властью. Наркомпрос командировал его заведовать архитектурным отделом Эрмитажа, но Белобородов отказался и попросту бежал за границу. Да не просто покинул родные пенаты, как иные господа на «философском пароходе», но перешёл пешком замёрзший Финский залив в феврале 1920 года. Многие деятели безосновательно полагали, что в Совдепе отныне будет процветать машинная хтонь авангардизма и убойная простота Демьянов Бедных. Останься Белобородов, он, быть может, потеснил бы и Фомина, и Жолтовского и уж точно пододвинул бы Иофана. Да кто же в 1920 году знал, что в партийной битве победит товарищ Сталин со своими ампиро-барочными вкусами?

Белобородов, в отличие от большинства эмигрантов, устроился отлично – в 1920-1930-х проходили его персональные выставки, где он выступал, как «певец» римских достопримечательностей, а его покровители и – особенно покровительницы, вроде графини Летиции Печчи-Блант, превращали бытие в галантное празднество. Ах, этот изумительный русский художник вхож во все лучшие дома! Он в высшей степени комильфо, а ещё соединяет в своём искусстве лапидарность Палладио с дерзостью Пиранези. Его рисунки невозможно с ходу атрибутировать, если не знаешь дату – иной раз кажется, что это начало века, дух петербургского «мирискусничества», а порой видится эра Просвещения, XVIII столетие.

На стендах – эффектно оформленные билеты на те выставки Andrea Beloborodoff. Поступают предложения по иллюстрированию арт-альбомов и путеводителей. Волшебные виды Форума, вилл, палаццо, фонтанов. Среди его товарищей появляется Джорджо де Кирико – метафизик, сюрреалист, знаток и фанат римских традиций. Де Кирико был так очарован пейзажами Белобородова с их безлюдной чистотой, что создал ряд картин под влиянием русского друга. Эстетский урбанизм - с нарочито пустыми улицами и тщательной графичностью фасадов – оказался близок сюрреалистам, хотя, сам Белобородов никогда не уходил в эту сторону. Но, как бы то ни было, его пространства кажутся мистическими.

На фотографиях 1930-х годов – лощёный, привлекательный мужчина с голливудской наружностью, в отменно сшитом костюме, этакий бонвиван. Закономерно, что Белобородову приписывали романы с высокопоставленными заказчицами. Впрочем, сам он был корректно-скрытным и всё оставалось на уровне досужих сплетен. Andrea Beloborodoff так и не женился.

Архитектура – вот единственная страсть. Перестройка старого дворца Коленкур в департаменте Эна, что на севере Франции, позволило Белобородову безбедно жить до самой войны, да и контракты с киностудией Cinecittà, где он громоздил декорации эпохи цезарей, давало солидный приработок. Богатый, он был немыслимо щедр и участлив – раздавал деньги неимущим соотечественникам-эмигрантам, а в середине 1920-х в его доме жила Зинаида Серебрякова, чьи дела шли не столь блестяще, как могла бы надеяться именитая художница. Она «расплатилась» за постой великолепным портретом Белобородова. К сожалению, на выставке мы видим лишь репродукцию.

На ознакомительных стендах – послужные списки с перечислением выставок, проектов, наград, поощрений. Но! Белобородов умудрялся полностью игнорировать, как художественные тусовки, так и политику. Будучи одним из самых востребованных иллюстраторов и зодчих муссолиниевской Италии, он изящно пренебрегал фашистской элитой. Как правило, у мастеров есть период взлёта, после чего наступает безвременье, а жестокая публика бурчит, что «автор исписался» или «повторяет сам себя». Занимательно, что Белобородова так любили музы – спутницы Аполлона, что позволили развиваться всю жизнь. Звёздным часом стала уже упомянутая вилла Сандоз – уголок благорастворения посреди шумного Рима 1950-х, когда буйным цветом зацвёл неореализм с его контрастными тенями и вызывающими формами Софи Лорен. А здесь – чувство меры и спокойствие. «Аполлон снизошёл к нам, скрытый в облаке; и грядущее поколение, конечно, увидит воздействие красоты его во всей его роскоши», - сказал Ницше, а русский мастер из Тулы мог бы это подтвердить. Андрей Белобородов умер в 1965 году, в неоново-нейлоновую, космическую пору, но он и её не заметил – она оказалась чересчур быстротечной рядом с Aeterna Urbs.