«Будем как Солнце! Забудем о том,
Кто нас ведёт по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному –
К новому, к сильному, к доброму, к злому –
Ярко стремимся мы в сне золотом».
Константин Бальмонт
Там было много света и солнца. Белое на белом. Энергия дня. Широкоплечая женщина с тонкой талией. Решительный и при этом — кокетливый взгляд. «Духи в гранёном хрустале...» и разные дамские чудеса: пудреница, жемчуг, длинные шпильки — такими прикреплялась шляпа к высокой причёске, а в скандальной хронике писалось, что «...актриса варьете N (или — поэтесса M) заколола своего любовника шляпной шпилькой...». Время дивных мелочей, изысканного творчества и — поисков гармонии. Её полагалось искать, где угодно — в прошлом и будущем, но не в постылой реальности, которую потом назовут Серебряным веком и даже Belle Epoque — прекрасной эрой, когда незнакомки дышали духами и туманами, а к шляпам «с траурными перьями» полагались коварные шпильки... Автопортрет Зинаиды Серебряковой — у зеркала. Антикварное «селфи» - оно стало визитной карточкой и пропуском в Вечность.
В детстве эта вещь казалась мне сугубо... советской: ясность, свежесть и очевидность! Как у Дейнеки, Самохвалова и Пименова. «Ну-ка, солнце, ярче брызни... Эй, товарищ, больше жизни!» В 1970-х годах сюжет «За туалетом» столь активно тиражировали, что репродукции, вырезанные из «Огонька» или «Работницы», обнаруживались на стенах деревенских клубов и рабочих общежитий — вперемешку с польскими актрисами и французскими певцами. Дата написания — 1909 год – обескураживала. Предреволюционное десятилетие виделось мрачным, томительным и депрессивным: «Всё кажется, что хороню молодость, что-то невозвратное, когда гляжу на этих женщин с глубокими вырезами платьев, с глазами, подведёнными синим, и на их кавалеров...». Декаданс не монтировался с жизнеутверждающей палитрой. Однако Серебряный век обладает той двойственностью, каковая присуща грани эпох, а потому свет контрастирует с тьмой, а радость — с ожиданием Армагеддона. Это созвучие позволяет нам и сегодня восторгаться теми картинами, виньетками, шляпными шпильками... Недаром же Константин Бальмонт призывал: «Будем как Солнце!».
В Государственной Третьяковской галерее сейчас проходит масштабная выставка Зинаиды Серебряковой (1884–1967). Устроители сообщают: «Это наиболее полный за прошедшие 30 лет монографический показ её произведений. Он размещён на двух этажах Инженерного корпуса. Такое исключение, когда всё выставочное пространство здания предоставлено одному мастеру, до настоящего времени было сделано только для ретроспективы Марка Шагала».Долгая жизнь, сложные развороты. Успех в России. Революция. Эмиграция. А она — всего лишь хрупкая, большеглазая женщина-гуманитарий. Хотя когда указывают «женщина-творец» - чаще всего пытаются умалить. Человек либо художник, либо нет. Пол — неважен. Первая треть XX века — прорыв эмансипации. Дама с мольбертом уж никого не удивляет. Особенно – Серебрякова. Тут без вариантов, ибо сама судьба уготовила ей такое будущее: писать маслом, рисовать с натуры, мыслить образами. Семейство Бенуа-Лансере — жизнь в искусстве. Даже если бы Зина Лансере выросла криворучкой, она бы всё равно никуда не сбежала от разговоров о современной и старинной живописи, салонах и заказчиках. Но талант всё же был. На экспозиции вы можете увидеть первые опыты, сделанные ещё в художественной школе княгини Марии Тенишевой и мастерской Осипа Браза. Эскиз «В мастерской О.Э. Браза» (1903) показывает нам обстановку, царившую в тех классах. Юная Лансере много путешествует: география поездок, впрочем, стандартна для всякого русского художника — Италия, Швейцария, Франция. Увлечённость искусством не мешает Зине устраивать личную жизнь — её брак с инженером-путейцем Борисом Серебряковым оказался на редкость удачным. Молодые супруги поселяются в усадьбе Нескучное.
Именно тут появляются картины «крестьянского цикла». Писано с громадным вниманием и – любовью. Впоследствии Серебрякова расскажет: «К нам, на жатву, приходили целой артелью крестьяне, косить и убирать хлеб. Спали под открытым небом, варили себе пшено в огромных котлах; вообще эта страдная пора вносила столько живого и живописного… Мне очень нравился их облик— белые рубахи (а покрой русских рубах точно такой, как был у древних греков), красный поясок, на который привешен был гребешок, чтобы причёсываться, стрижены «под горшок», в онучах и лаптях… Мне так грустно, что никогда уж не буду рисовать эти милые лица». К этой теме Зинаида Евгеньевна будет обращаться постоянно — вплоть до революции. Крестьянский цикл — смешение жанров и смыслов. С натуры – ноникакого грубого реализма. Эпично и пафосно. Ритуально. «Жатва» (1915), «Беление холста» (1917) – словно храмовые фрески Возрождения. Упоённое и явное подражание Микеланджело. Лица пейзан — серьёзны и возвышенны. Фигуры — совершенны. Труд видится как созидание, да и «Спящая крестьянка» (1917) — этакая русская Венера, чьи формы взяты прямиком с полотен старых мастеров. «Крестьяне. Обед» (1914) — поклонение молоку и хлебу — антично-языческий, глубинный резон. Алое одеяние — символика телесной потенции и плодородного начала. Сказано же: «Будем как Солнце!».
Не менее интересны работы, посвящённые детям, — это уже совсем иной взгляд. Серебрякова — любящая мать, что, в принципе, немалая редкость в подобных случаях. Обычно такие женщины обожают либо «искусство в себе» либо, что ещё чаще, - «себя в искусстве», тогда как дети существуют где-то в параллельной плоскости, грея себя мыслью, что маменька-то у них — великая, а посему беспокоить — никак нельзя. В семье у Зинаидывсё иначе. Эту теплоту можно ощутить, глядя на милые портреты Жени, Шуры, Таты и Кати. То вместе, то поврозь, а то попеременно позируют они для знаменитой мамы. «За завтраком» (1914) — фотографическое мгновение, выхваченное из бытия. Ещё секунда – идетки завертятся, заёрзают, что-нибудь опрокинут, поднимут на смех, зададут 1001 вопрос. А пока — фрагмент и многоточие...
Ориентализм — любимая игрушка Серебряного века. В моде — восточные интерьеры и турецкие шальвары от Поля Пуаре. Выходят в свет легкомысленные книжки о приключениях европейца в Азии или же — что ещё пикантнее — о страданиях белокурой мисс в каком-нибудь гареме. Пресыщенный Париж рукоплещет Льву Баксту с его «Шахерезадой». Публикуются научные труды — в том числе расологического содержания, в коих звучит рефрен «запад есть запад, восток есть восток...». На этой волне объединению «Мир искусства», где царили влиятельные родственники — Бенуа и Лансере, было поручено оформление Казанского вокзала. К этому заказу привлекли и Зинаиду. Врата на Восток — экзотическая роскошь и нега. Художница выполняет ряд эскизов для панно - «Турция», «Сиам», «Индия». Символами дальних загадочных стран выступают обнажённые женщины — одалиски, жрицы, апсары. Из-за начавшейся смуты проект не воплотился.
Революция не принесла художнице ничего, кроме потерь, а в 1919 году умирает от тифа любимый супруг. Зинаида устремляется в Петроград, чтобы обосноваться у родни – Бенуа. В этой обстановке она пытается жить в привычном ритме: пишет портреты и не желает вливаться в «боевую, кипучую бучу», о которой мощно трубят господа футуристы-супрематисты. У Серебряковой не было политических претензий к большевикам — исключительно эстетические. Ей претили новейшие течения, ставшие вдруг «революцией мобилизованными и призванными». Глядя на портрет Сергея Эрнста (1921) и другие полотна конца 1910-х — начала 1920-х годов, трудно представить, каким образом Серебрякова умудрялась сохранить настройки. Изображения расслабленно-аристократичных людей на фоне «старорежимных» комодов и бюро. Тонкие запястья, галстуки-бабочки, аккуратные проборы. Эскапизм — это нормально и вместе с тем – непродуктивно, а поток заказчиков довольно скоро иссяк. Помог родственник — Александр Бенуа, ставший одним из функционеров бывшей Мариинки, а теперь петроградского БДТ. Тут, за кулисами, Серебрякова создаёт картины и зарисовки, посвящённые балету. На выставке представлена большая часть этого цикла — и снова мы наблюдаем попытку остановить ход истории, сбежать от раздражающих перемен. Девушки в пачках, нежные пуанты, белые парики, цветочные гирлянды — это спасает от невыносимости. Как инъекция обезболивающего. Но спасёт ли оно завтра?
В 1924 году Зинаида Евгеньевна уезжает в Париж — как ей представляется, на время. Поработать над панно и — вернуться. Но линия жизни вильнула в сторону. Россия – в прошлом. Дружная семья тоже распадается:Катя и Саша переезжают к матери, Женя и Тата остаются в Советском Союзе, где — между прочим — делают неплохую карьеру. Посетитель выставки может убедиться, что вещи, созданные Серебряковой в эмиграции, почти лишены внутренней силы. Где-то её чуть больше (в «пляжной» серии), где-то она почти на нуле (стандартные портреты Шаляпиных, Лифаря, Голицыной, Лорис-Меликовой и т.д.).
Надо ли осуждать художницу за то, что она уехала? Предала ли сама себя? Не думаю. Трудно жить, где ты не нужен. Ретивые авангардисты полагали, что их атакующий стиль будет властвовать вечно — до полной победы Коммунизма и далее без остановки. В 1930-х годах вкусы поменялись: вернулась классика, возобладал соцреализм — вот тут наша героиня могла бы достойно проявить себя, вписавшись в солнечный миф сталинизма. Её «микеланджеловские» крестьянки украсили бы панно ВСХВ и московского метро; академическое «ню» стало бы идеальным воплощением предвоенной красоты, а возможно, у Серебряковой появились бы свежие темы. Но история — в том числе история искусств — не терпит сослагательного наклонения. Поэтому немолодой эмигрантке оставалось ждать богатого заказчика. Явился барон де Броуэр — эксцентричный и щедрый. Его вилла нуждалась в пышном декоре, и русская мастерица выдаёт шесть панно с аллегорическими фигурами. Эти работы наш зритель увидит впервые, хотя впечатление от них...пустейшее. Переизбыток отточенности и умения, а на выходе — помпезная скука.
В 1965 году в СССР прошла грандиозная выставка Зинаиды Серебряковой — картины произвели фурор, а вот сама художница так и не вернулась — она умерла во Франции два года спустя. Каждый выбирает свой путь, а для нас она так и осталась лучезарной красавицей перед зеркалом... Была как Солнце!
