Осень цивилизации

«Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
Это, боюсь, не вопрос чутья.
Скорее - влиянье небытия
На бытие».
Иосиф Бродский ‘Fin de siècle’

Конец века – страх и трепет, восторг и свежесть ветра. Хочется ворваться в новизну, ломая рамки, но – подступает ужас. Прощание с чем-то важным и – обретение мистических смыслов. Так чувствовал себя человек эры Fin de siècle – название, придуманное не то декадентами, не то авторами песенок для Иветт Жильбер – этой вульгарной музы Анри де Тулуз-Лотрека. Финал размеренного бытия – в 1901 году человек с надрывным псевдонимом – Горький – крикнет: «Пусть сильнее грянет буря!» Она его послушалась и всё-таки грянула.

Пока – смятение чувств да циничное эстетство уайльдовских и чеховских персонажей. Дамские шляпки напоминают пирожные, а стихи наполняются роскошной придурью. В моде электрическое освещение, которое (о, конфуз!) высвечивает все огрехи наружности, тогда как внешняя привлекательность – одно из главных помешательств эпохи, ибо тот же Уайльд устами своего героя изрёк, что «…некрасивость – одна из семи смертных добродетелей». Изумлять и смущать! На этой зыбкой почве сложно оставаться в здравости ума – в моду входила экзальтация. Вспыхивали новые течения в искусстве – реализм почитался убого-скучным и отжившим. Что-то будет!

В Государственной Третьяковской Галерее (главное здание в Лаврушинском переулке) сейчас проходит выставка с тревожным названием «Предчувствуя XX век», где нас ожидает встреча с мэтрами. Набор имён потрясает – Васнецов, Ге, Серов, Борисов-Мусатов, Репин, Врубель. Проект имеет подзаголовок: «Корифеи русской графики». Всё чаще музеи выставляют не обще-популярные шедевры, которые уже буквально отлакированы (sic!) взглядами, а нечто малоизвестное.

Зритель чувствует себя не то, чтобы первооткрывателем, но искусствоведом, коему вдруг посчастливилось узреть «незнаемого Репина» или Серова, заново познакомиться с художником, увидеть его «случайности» и наброски. Выставка – рассказ о попытке знаменитых мастеров вписываться в парадигму наступавшей, точнее – налетавшей, как вихрь, новой цивилизации. Кто и чем спасался?

Шесть гениев – шесть залов – шесть настроений. У каждого – своё предчувствие XX века.

Итак, Илья Репин – великий, живой, привычный. Самый «цитируемый» русский художник представлен портретами современников, большинство которых оставили свой след в истории. Вот – надменное лицо Элеоноры Дузе (1891) – ярчайшей звезды подмостков. Итальянская дива была антиподом Сары Бернар и главной её соперницей. Муза и любовница Габриэле Д`Аннунцио, некрасивая и - божественная.

«Но попробуй похвалить при ней Дузе!» - восклицал чеховский Треплев, язвя свою мать-лицедейку, а Сомерсет Моэм – любитель парадоксальных сравнений – выдал исключительный бриллиант: «Иногда он [герой романа «Острие бритвы – Авт.] напоминает мне большого актёра, виртуозно играющего в ерундовой пьесе. Как Элеонора Дузе в "Хозяйке гостиницы"».

Репин, весьма редко льстивший своим заказчикам, не изменил себе и на этот раз – избалованная дива полулежит в кресле и надменно взирает. Её неидеальное и – выразительное лицо пронизано светом, сквозь который явственно проступает мгла. Дузе меняла маски с бешеной скоростью, а Репин уловил тот редкий момент, когда явлены обе личины.

Тут же портрет балерины Софьи Сазоновой (1900) – племянницы Репина. Миловидная девушка в кипенно-белой блузе омыта солнечными лучами – она подобна летнему дню, смешлива, задорна. Ощущение жары и – тени. Чёрная бархатка на шее оттеняет совершенство кожи.

Совсем иной тип – Александра Боткина, дочь самого Павла Третьякова и супруга именитого доктора. Внушительная серьёзность. Одетая скромно и дорого, она как бы возвышается над всеми – в том числе над зрителем. Широко образованная и – деспотичная (особливо - к себе!), она обладала многочисленными дарами – от писательского до художественного. Мемуаристка, фотограф и – ангел-хранитель отцовой Третьяковки – такова была эта женщина. К слову, она уже в конце XIX века использовала те ракурсы и приёмы в фотографировании, которые станут мейнстримом только в 1920-х годах.

Дамский силуэт «За роялем» (1905) – шик рукавов и прелесть тоненького стана, немилосердно схваченного корсетом. Фигура чуть наклонена – в поисках нужного аккорда. В растрёпанной причёске – наспех вдетая шпилька – она крепко держит рыжеватую копну. Неслышимая музыка воспринимается мажорной – за счёт яркого фона.

А вот и сам автор – акварельный автопортрет (1909). Воспалённые веки и нервная усталость. Вместе с тем, его работы – олицетворённое спокойствие. Всё будет, как есть! Ах, нет. Набросок «Демонстрация» (1917) вдребезги разбивает уютный парадиз – люди-схемы и алые полотнища. Репин словно бы желает скрыться от этого, но – куда?! Художник должен быть правдив.

Или всё-таки можно бежать? В некое фантазийно-сказочное прошлое, как сделал Виктор Борисов-Мусатов, смаковавший образы полупрозрачных дев на берегах несуществующих прудов. Бальмонтовская «бледная дева вчерашней луны» и обморочные нимфы ушедших столетий. Мир Борисова-Мусатова – это воплощённый минор в отражении ангельской слезы. Неподвижность. Безжизненность. Его «Реквием» (1905; загл. илл.) –вселенская печаль на похоронах мироздания, а «Весенняя сказка» (1905) совсем не радует, ибо утончённая меланхолия и размытые оттенки не способны веселить. Глаза «Дамы в голубом платье» (1904) – это привет из потустороннего царства. Женщина с причёской а-ля Помпадур кажется мраморным изваянием, как, впрочем, и все остальные «принцессы», и «донны». Трагический, дивный Борисов-Мусатов ушёл слишком рано – не дожив и до сорока лет, оставив нам свои запредельные тайны.

Виктор Васнецов – русский сказочник и мифотворец – представлен библейскими сюжетами. Грань веков – очередной виток религиозности и храмового строительства. Люди отчаянно ищут Бога. Другие – столь же ревностно Его отрицают. Расцвет неорусского стиля – увлекает всё – от языческой праистории до московитов Алексея Михайловича.

Актуальны византийские мотивы, препарированные стилистикой Модерна. «Нет на Руси для русского художника святее и плодотворнее дела, как украшение храма», - полагал Виктор Васнецов, а потому его росписи Владимирского собора в Киеве (1883-1885)– отдельная страница творческой биографии. На экспозиции можно увидеть эскизы к работам, уловить движение руки в прорисовке бездонных очей, тонкопалых рук, решительных крыльев. Тут нет умиротворения – только возвышенное страдание и патетика. Добрый сказочник Васнецов обращается в небесного воина, и всё же орнаментальность, вычурность присутствует в каждой линии.

Торжество книжной и журнальной графики! Это перестаёт быть ремесленничеством - лучшие из лучших создают иллюстрации к русской и мировой классике, развлекаются виньетками для новомодных альманахов, ищут оформительские пути-дороги – ещё никем не хоженые. На экспозиции – работы Михаила Врубеля к лермонтовским произведениям. «Пляска Тамары» (1890) отсылает к популярной в те годы «Пляске Саломеи» - одному из главных сюжетов Модерна Очаровательно-робкая Мэри, подающая воду позёру-Грушницкому (1891). И, разумеется, Демон (1890) во всех вариациях – Врубель мучительно продирался к своему герою, не то выковывая, не то уничтожая сам себя.

Это наложило отпечаток на все его творения. Врубелевский Серафим (1904) исполнен бешеной страсти, а глаза пророка (1905) – это взгляд нишеанского юберменша. Столь же горделиво смотрит и сам художник – его автопортрет говорит нам красноречивее, чем все демоны разом. Орёл среди воробышков! Хотя, его фамилия Wróbel переводится с польского именно, как «воробей». На этом огневом фоне так мило смотрится «Роза» (1904) или «Дерево у забора» (1903).

Демонизм, как часть натуры, сделался чем-то, вроде светской истерии. Неслучайно Тэффи написала издевательский рассказ «Демоническая женщина» - опереточное метание меж тьмой и небом: «Едем в церковь, дорогой мой, едем в церковь, скорее, скорее, скорее. Я хочу молиться и рыдать, пока еще не взошла заря. Церковь ночью заперта».

Полная противоположность – рисунки Николая Ге, столь мощно живописавшего терзания, что после надменно-чарующих врубелевских Серафимов довольно тяжело видеть истерзанную голову Христа (1893) – набросок Ге для неосуществлённой картины «Распятие». Перед нами – жестоко битый, изуродованный Сын Божий, никак не канонического свойства – тут он больше человек, нежели Бог. В этом прослеживается ещё одна идея времени – открывать не только Бога в человеке, но и человека в Боге. Опасная игра, в которую тогда устремились многие интеллектуалы. В библейских этюдах Николая Ге отсутствует декоративность. Это – своеобразное несение креста, осуществляемое художником и его изнуряемыми натурщиками.

Валентин Серов – это успокоение и где-то барственность. Любимый портретист императорской фамилии, «фаворит» высшего общества, Серов, тем не менее, постоянно экспериментировал, боясь оказаться на положении салонного любезника, рисующего графинь краше, чем они есть. На выставке – целый ряд узнаваемых силуэтов – это наброски к знаковым полотнам. Жёсткий, угловатый силуэт Иды Рубинштейн – оригинальной танцовщицы и феерической персоны. В эскизном варианте она не столь шокирует– просто смелые штрихи. Известно, что картина вызывала неоднозначные реакции публики, а меткий на словечки Илья Репин обозвал героиню полотна «гальванизированным трупом». Зависть? В воздухе носятся ароматы восточных благовоний и полыхает жар египетских ночей.

Серов был околдован Идой: «Монументальность есть в каждом её движении, просто оживший архаический барельеф». Ещё один повод для эскапизма – забыться фантастическим сном или реанимировать седую древность. Один из эскизов к «Похищению Европы» (1910) – лицо античной героини мало похоже на беломраморный, парковый образчик. Фидий и Поликлет не захватывали, надоели. Нравились «коры» доклассического периода – с их застывшими улыбками и тёмной энергией. Дочь финикийского царя, Европа – такова. В ней экстаз и хаос, а волна лишь подчёркивает это состояние.

Конечно, Серов был не только мечтателем, но и разумным прагматиком. Его богини – здесь и сейчас. Этюды к будущим портретам Генриетты Гиршман (1904-1910) – богачки, меценатки, красавицы. Карандашные, быстрые, но предельно-точные портреты Фёдора Шаляпина и Тамары Карсавиной. Резкий профиль Анны Павловой. Разнообразные и – безымянные девы-натурщицы. Вышколенная гармония. Валентин Серов – тот, кто умел быть сервильным, дерзким, поражающим, типичным и – странным одновременно.

Предчувствие XX века – предвкушение, предначертание. Каждый из шести художников шёл своим путём. Религиозность или демонизм, погружение в семейный быт или – витание в эмпиреях, витиеватая сказочность или нарочитая правда. В те годы культурная жизнь уподобилась калейдоскопу, где в единый узор слагались разноцветные и – разноимённые фрагменты. Fin de siècle оказался щедр на пышные плоды, как златая, капризная осень.