Загадка. Привлекал гомосексуалистов к службе в армии до американского “Не спрашивай, не говори”, а не демократ. Ввел моду на галстук для женщин раньше, чем Шанель женские брюки, а не борец за равенство полов. Ставил постановки, запрещенные церковью, а не либерал. Выступал против антисемитизма, а “идеолог фашизма”. Кто это? - Габриэле д’Аннунцио. “Нужно жить так, словно пишешь оперу” – его кредо. 12 марта 2013 года поэту исполнилось бы 150 лет.
Опера в 5 актах.
Место действия: Италия, Франция, Австрия, Хорватия.
Постановка Эжезиппа Симона.
Опера написана на итальянском, французском и английском языках. Несовершенный перевод Эжезиппа Симона.
Премьера 12 марта 2013 г., Москва.
Хор.
“Ненависть девятнадцатого века к Реализму - это ярость Калибана, увидевшего себя в зеркале.
Ненависть девятнадцатого века к Романтизму - это ярость Калибана, не находящего в зеркале своего отражения”.
Пролог.
Опера д’Аннунцио оставила потомкам две тайны. Как получилось, что человек-фейерверк известен сегодня лишь литературоведам да горстке интеллектуалов? Почему имя д’Аннунцио нарочито штампуют свастикой?
Акт 1. Habere, non haberi / Владей, не поддаваясь власти
Габриэле д’Аннунцио родился в Пескаре в 1863 году. Его отец Франческо Паоло - состоятельный коммерсант, торговец винами, мэр Пескары. Мать Луиза де Бенедиктис - дочь аристократов из соседнего городка Ортона.
Габриэле издал свой первый сборник стихов, когда ему было шестнадцать. Прославился искусством слога и провокации. Он писал пятисложным адонием - как Данте Алигьери. А еще сочинял безупречные “пиар” мистерии. “Габриэле д’Аннунцио скоропостижно скончался после падения с лошади” - телеграфировал он в редакцию накануне выхода второго сборника своих стихов. Хороший художник - мертвый художник.
“Он пьет вино из черепа девственницы, ест младенцев и носит ботинки из человеческой кожи” - сочиняли газетчики о д’Аннунцио. Поэт не обижался. Он писал свои романы на “Вилле прекрасного ожидания” в Неттуно под шум Тирренского моря или на тосканской Каппончине под сенью “Благовещения” Фра Беато Анжелико. Произведения рождались такие. “Наслаждение” - канонический роман д’Аннунцио о римском гедонисте Адреа Сперелли. “Год нежно умирал” - начинал поэт повествование. “Habere, non haberi” (“Владей, не поддаваясь власти”) - лейтмотив романа. Д’Аннунцио выдумал эту латинскую максиму (как и многие другие) сам. Старина завораживала его. Он всерьез задумывал основать свой собственный коллизей наподобие Амфитеатра в Ниме. Поэт придумал ему название - Театр радости - и даже сделал первые наброски репертуара. В списке авторов к постановкам три имени: Софокл, Эсхил, д’Аннунцио.
“Апостол эгоизма” в глазах критиков, д’Аннунцио захватил умы и воображение читателей. “Тысячи молодых людей наряжались, двигались, разговаривали, прогуливались и курили как Андреа Сперелли. Женщины принимали позу трагических героинь, имитировали интерьеры, повторяя вплоть до мелочей описания комнат в которых жили и любили герои обожаемого поэта” - заметил современник. Женщины действительно оказались самой уязвимой категорией. Кто-то насчитал, что у поэта было более тысячи любовниц.
Один из самых громких романов д’Аннунцио - с актрисой Элеонорой Дузе. Вместе с ней он открывал Венецианскую биеннале, путешествовал по Нилу и ставил свои первые пьесы. Он посвятил Дузе “Пламя” - автобиографический роман об их отношениях. Актриса впала в отчаяние: теперь весь мир узнает ее тайны. Но дала добро на печать. “Мои страдания, какими бы ни были, не имеют значения, когда приходится подарить итальянской литературе еще один шедевр”, - говорила она.
Акт 2. Mon irrésistible tourbillon / Мой водоворот неотвратимый
Расходы д’Аннунцио превышали его самые астрономические гонорары. “Я должен был родиться принцем” - отвечал он своему издателю, когда тот уговаривал поэта “жить поскромнее”. И приказывал слугам стелить персидские ковры в конюшню. Верховая езда - еще одна страсть д’Аннунцио. Кредиторы негодовали.
В 1910 году д’Аннунцио дал согласие на участие в туре по странам Латинской Америке: он должен выступить с лекциями за гонорар в полмиллиона лир. Получив деньги предоплатой, поэт отправился в Париж. Якобы подлечить зубы, но “лечение” затянулось. Скандал вышел не меньший, чем при побеге Казановы из Пьомби. Д’Аннунцио не мог вернуться на родину в течение нескольких лет.
Париж начала века - цитадель искусства и артистическая Мекка. Именно в Париж стремились все самые выдающиеся люди столетия. Не потому ли патриот Италии, д’Аннунцио отзывался о нем нарочито спокойно? Столица Франции, напротив, приняла итальянского гостя как своего.
Интернациональная богема боготворила д’Аннунцио. Эрнест Хемингуэй называл его “немного сумасшедшим, но глубоко искренним и божественно отважным”. Он вдохновлялся его “оперой-жизнью”, когда писал “За рекой, в тени деревьев”. Николай Гумилев посвятил д’Аннунцио оду. Джеймс Джойс причислял его к триаде “самых естественно одаренных” писателей, двое других - Редьярд Киплинг и Лев Толстой. Японский поэт Харукиши Шимой увидел в д’Аннунцио выразителя храбрости японской аристократии. Андре Жид писал: «Его гений - результат его врожденной одаренности». Его трагедиям аплодировали Пауль Клее и Ромен Роллан.
Париж свел д’Аннунцио с Россией. Ида Рубинштейн – экстравагантная прима “Русских сезонов” - его любовница. “Саломея” и “Клеопатра” на сцене, в жизни Ида Рубинштейн охотилась на львов в Африке, парила на аэроплане над Альпами и держала в своем особняке ручную пантеру. Д’Аннунцио считал ее ноги не менее прекрасными, чем “тело отважного воина” после боя, и даже не менее восхитительными, чем особое устройство собственного мозга. “Святой Себастьян?” - шептал он точно в забвении после первого страстного свидания. И тут же сочинил театральную постановку “Муки Святого Себастьяна”. Клод Дебюсси написал музыку к постановке, Лев Бакст - декорации. Ида Рубинштейн выступила в главной партии. Представление состоялось в театре Шатле и длилось пять часов. Папа Римский внес его в “Список запрещенных работ”. Впервые женщина, еврейка, да еще и известная откровенными танцами (в “Танце семи покрывал” она являлась публике обнаженной), исполняла роль святого мученика на сцене.
Князь Феликс Юсупов (тот самый, что убил Распутина) искал знакомства с д’Аннунцио. Он описал поэта в своих мемуарах: “Тут мне представлен был офицер, на которого я поначалу едва посмотрел. Звали его Габриэле д'Аннунцио. Д'Аннунцио, с кем мечтал я познакомиться более всего! По правде, глянув на него, я был слегка разочарован. Дурен собой, неуклюж, коротышка – кому такой понравится? Но стоило ему заговорить, разочарования как не бывало. Глубокий взгляд и теплый голос обаяли меня совершенно. Слушая его, становилось ясно, откуда у него эта власть над толпой. Говорить он мог о чем угодно и сколько угодно. Правда, он то и дело перескакивал с итальянского на французский и обратно, но ни слова его я не упускал. Я был покорен и напрочь забыл о времени. Вечер пролетел как миг. На прощанье поэт еще раз явил себя поэтом, сказав неожиданно: «Завтра я лечу в Японию. Полетите со мной?”
Д’Аннунцио в восторге от таланта Федора Шаляпина. “O, Федор, мой большой друг! Таков твой голос человека и сверхчеловека, что просачивается в душу существ любой широты и закалки. Я дичаю и разлагаюсь каждый день от своего сурового (а иногда и безумного) одиночества. Я ненавижу свое имя и любопытство посторонних. Но 29-го я примчусь в Милан на своем самом скоростном автомобиле. И привезу тебе мой талисман авиатора, который пришелся бы по вкусу самому Гомеру. Потому что не был еще никому дан голос, подобный твоему” - писал он уже много позже, со своей виллы Витториале. Д’Аннунцио и Шаляпин хотели вместе создать новый театр, “откуда был бы беспощадно изгнан шаблон”. Первая мировая война помешала этим планам.
Акт 3. Memento audere semper! / Дерзай во чтобы то ни стало
Д’Аннунцио встретил войну с ликованием. “Мы живем в бесславную эпоху, под властью толпы и тиранией плебеев” - говорил он. Он видел в войне шанс обрести свободу для человечества: стряхнуть с людей налет мещанства и пробудить их к подвигам достойным героев Гомера. Во времена когда художник Марсель Дюшан прикручивал велосипедные колеса к табурету, д’Аннунцио утверждал: “Мы должны возродить искусство достойное наших великих предков!” Современники прозвали его за это “принцем Возрождения”. Последующие поколения - милитаристом в духе чернорубашечников. Поэт, не большой любитель штампов, еще при жизни открещивался от классификации: “Я и правый и левый - точно так же как и хороший и плохой».
Д’Аннунцио отправился на фронт при первой же возможности. Закупил сигарет на целую роту и развозил французским солдатам. “Что вы делаете тут?” - остановил его машину офицер. “Помогаю бомбардировке” - ответил поэт. Он привез несколько сотен писем с фронта и разослал адресатам.
В 1915 году д’Аннунцио вернулся в Рим. Толпа в десять тысяч человек встречала поэта на перроне: “чиновники и солдаты, студенты и буржуазия, матери и учителя”. Долгожители помнили такую популярность только за Джузеппе Гарибальди. К слову, Легион Гарибальди и его внук Пеппино лично способствовали возвращению д’Аннунцио на родину. Д’Аннунцио призывал Италию немедленно вступить в войну на стороне Антанты. Он выступал с балкона отеля “Реджина” перед тысячами обожателей, заклинал именем Бога и Красоты “воспрянуть духом”. Муссолини впоследствии перенял многие из его артистических приемов и внешнюю сторону риторики.
Наконец, д’Аннунцио - офицер Пятого уланского полка «Новара» с полной свободой действий. Боевое крещение - на торпедоносце “Бесстрашный”: поэт сбрасывает жителям Триеста листовки с посланием о скором освобождении. “Мастерство авиатора - прерогатива молодых, считали мы раньше. Габриэле д’Аннунцио доказал своим примером обратное” - пишет пресса. Поэту 52 года. Австрийское правительство предлагает награду 20 тысяч крон за его голову.
Поэт изучает техническую сторону самолетостроения и консультирует заводы “Фиат”. Завидев упадок духа среди солдат, он переходит в сухопутные войска. Учит солдат боевому кличу на манер Эсхила прямо посреди ночных рейдов на австрийские базы. “Эйя, эйя, алала!” - кричат солдаты вслед за поэтом. Эстет д’Аннунцио считал “гип-гип ура!” слишком варварским для итальянского уха. Генерал Армандо Диаз заметил: “Если б д’Аннунцио мог разговаривать с солдатами перед каждым боем, это составляло бы три четверти успеха”.
В 1916 году самолет д’Аннунцио терпит крушение из-за проблемы с карбюратором. Поэт теряет зрение на левый глаз, но делает вид что ничего не случилось, и уже на следующий день вылетает с новым заданием. Только угрозы врача, что он может остаться полностью слепым, вынуждают его соблюдать постельный режим. В 1918 году он совершает знаменитый “Полет над Веной”: в числе 11 самолетов эскадрильи “Серениссима” (так называли Венецианскую республику в ее зените) он пролетает над столицей тогда еще Австро-Венгрии и сбрасывает около полусотни тысяч агитационных листовок. Примечательно, что часть из них содержали текст, сочиненный самим поэтом. Текст, обращенный к немецкоговорящему населению, по желанию автора и наперекор всем доводам разума, был сохранен лишь в итальянском варианте.
Видеозапись полёта д'Аннунцио
Акт 4. Viva l’Amore! Alalà! / Да здравствует любовь! Алала!
Республика Фьюме - воплощение поэтической утопии д’Аннунцио. Впервые в истории (и, пожалуй, единственный раз) поэт основал государство. И это в ХХ веке, наперекор уже формализованным системам международных отношений, профессиональной дипломатии, Вудро Вильсону и Владимиру Ленину.
Фазан красив. Ума ни унции.
Фиуме спьяну взял д'Аннунцио.
Писал Маяковский об основании Республики Фьюме. Дело было так.
Италия по итогам войны не должна была получить (собственно и не претендовала) город Фьюме, что в Карнарском заливе - ныне Риека, Хорватия. Между тем, население здесь на две трети состояло из итальянцев. д’Аннунцио - опустошенный бездействием мирной жизни и щепетильный к вопросам национальной гордости - усмотрел в этом предательство: со стороны союзников и итальянского правительства. Единомышленники нашлись немедленно. Коммерсанты из Триеста предложили свою помощь, боясь конкуренции со стороны чужеземного торгового порта. Масоны - руководствуясь своими интересами. Муссолини на первый порах тоже приветствовал мятеж, но скоро отказался от содействия, не желая быть на вторых ролях.
В сентябре 1919 года д’Аннунцио во главе легиона из 2500 фронтовиков вошел в Фьюме. Точнее въехал на красном кабриолете Фиат 4. Колонна из автомобилей везла букеты красных цветов и череп с фреской храбреца. Город встретил легионеров “как невеста жениха”. Д’Аннунцио тут же был назначен губернатором и в своем новом звании издал первый указ: дозволено всё.
Фьюманцы предавались свободе отчаяннее хиппи. Танцы, оргии, маскарады под клич “алала” - будничная жизнь Республики. Д’Аннунцио зачитывает текст новой Конституции со сцены театра. Государство - воля народа к высоким духовным ценностям. Музыка - высшая ценность. Религиозное убеждение номер один: жизнь прекрасна. Легионер не может быть признан таковым, если не умеет петь, играть на инструментах и танцевать. Частная собственность отменена. Равенство полов, рас, национальностей и убеждений незыблемо. Публика ликует. Марксисты и фашисты, масоны и капиталисты-миллионеры, бедняки и художники, авантюристы со всего мира съезжаются во Фьюме. Женщины носят черные галстуки на манер мужчин (галстук - символ меча). Гомосексуализм разрешен и испробован самим губернатором. Кокаин и бордели - легализованы. В тюрьмах (в них попадали особенно ретивые авантюристы) - роскошь начала века: ванны с горячей водой. Артуро Тосканини дирижирует оркестром - вход свободный.
Д’Аннунцио удерживал Республику в течение шестнадцати месяцев. Изначально он надеялся, что Италия все же примет Фьюме под свой протекторат. Я хозяин Фьюме, у нас есть, флот, солдаты, которые правда не подчиняются даже мне - писал он в обращении “к итальянскому народу” и к Муссолини. А вы, как вы можете сидеть сложа руки? Проснитесь! - вызывал поэт. Газета “Il Popolo d’Italia” вырезала половину текста.
Щедрость спонсоров кампании уменьшалась с каждым днем. Расходы возрастали. Жители Фьюме передали друг другу все возможные венерические болезни. “Странно, что именно я должен это вам сказать, но постарайтесь не посещать бордели” - обращался д’Аннунцио к жителям. Как назло, эпидемия бубонной чумы заглянула во Фьюме. Летальный случай был один, но д'Аннунцио воспользовался моментом: облачился в костюм Чумного доктора и отправился по лазаретам лечить больных самостоятельно. Поэт решал и вопросы продобеспечения: поручил легионерам добывать хлеб пиратством. Одной из первых добыч стал пароход “Персия”: он вез тринадцать тонн вооружений для белогвардейцев во Владивосток.
Лига Фьюме - еще один проект д’Аннунцио времен фьюманской эпопеи. Поэт намеревался создать антитезу Лиге наций, бороться с колониализмом и империализмом и защищать “угнетенные расы”. Среди пунктов программы: решение проблем израильского народа, равно как и оказание помощи палестинцам.
Между тем, Италия подписала Раппальский договор, в соответствие с которым подтверждала отсутствие претензий на Фьюме. Правительство направило войска на “смутьянов”. Монахини Фьюманского монастыря встречали их знаменами с лозунгом “Нам здесь прекрасно!”: губернатор освободил их от обета безбрачия. Однако под ударами бомбардировок д’Аннунцио был вынужден сдаться. Напоследок он устроил салют над городом. “Viva Amore! Alala!” - прощались фьюманцы со своей свободой.
Акт 5. Занавес
Габриэле д’Аннунцио вернулся в Италию. Фашисты набирали популярность и пытались привлечь поэта на свою сторону, но д’Аннунцио отказался от сотрудничества. Накануне марша на Рим неизвестный попытался вытолкнуть его их окна. Говорят, Муссолини считал д’Аннунцио своим самым опасным соперником, и всеми силами старался “задобрить” и держать подальше от политики. Так в 1924 году д’Аннунцио получил титул князя Монтеневозо.
Поэт провел остаток жизни на вилле Витториале, что на озере Гарда, в уединении. Он принимал дуче в “комнате для нежеланных гостей” и заклинал не вступать в альянс с Гитлером. “Ты должен решительно отбиваться от этого вероломного человека” - писал д’Ануннцио в 1933 году.
Эпилог.
Основатель итальянской коммунистической партии Антонио Грамши - один из немногих, кто вступился за поэта после падения Фьюме. «Д’Аннунцио то и дело представляют как сумасшедшего, комедианта, врага родины, сеятеля гражданской войны и врага законов, человеческих и гражданских [...] В угоду правительству удалось достичь согласия почти что совершенного: мнение общественности беспрецедентно слеплено словно из пластилина”, - возмущался он в своей статье.
Удивительно, но и современные журналисты из самых свободных, британских СМИ, порой, тоже грешат пластилином. Хемингуэй считал д’Аннунцио “идиотом” - утверждает журналист Гардиан Томас Джонс в недавней статье. Автор сократил цитату из «За рекой, в тени деревьев» до неузнаваемости. “Монстр человек: Габриэле д’Аннунцио” - начинает свою статью в The Telegraph журналист Дункан Уайт. Отчего так?Верно в угоду Калибану.
