«Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого легким голубым солнцем».
Евгений Замятин. "Мы".
Замятинский мир ...его нельзя сравнивать с оруэлловской помойкой, хотя Оруэлл штудировал Замятина и чисто по-английски стырил идею. И там, и здесь некий индивидуум, точнее – винтик сначала заводит интрижку с шикарной девушкой, а потом решается на бунт. И наш Д-503, и лондонец Уинстон ведут повествование от первого лица. Оба – эталонные представители социума. Но! «Мы» - пугает, но не отталкивает. Это завораживающее действо, настоянное на головокружительной планетарности русского авангарда.
Это жестоко и, тем не менее, свежо и мощно. Это пахнет чисто вымытым телом, а не кислым потом, как у британца Оруэлла с его болезненной страстью к всепроникающей вони. "Мы" - не только и не столько этическая, сколько эстетическая парадигма 1910-1920-х. «Непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, а я – именно я – победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это».
Всё это напоминает манифесты супрематистов, что звали к идеальным ритмам вселенной и грезили о космических откровениях. Главный герой – математик, а технократия виделась в качестве реальной политической силы и единственно-возможного будущего. Её страшились, но её призывали, как великую мечту о машине-всемогущей. Неслучайно другой персонаж времени – футболист Володя Макаров из романа "Зависть" Юрия Олеши писал своему другу и благодетелю Бабичеву: «Я хочу быть машиной. Зависть взяла к машине – вот оно что! Чем я хуже её? Мы же её выдумали, создали, а она оказалась куда свирепее нас». По сути, «антитоталитарный» Замятин рисует сотни и тысячи Володь Макаровых, мыслящих стройно и кристально.
«Через 120 дней заканчивается постройка Интеграла. Близок великий, исторический час, когда первый Интеграл взовьётся в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим Интегралом проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах - быть может, еще в диком состоянии свободы».
Если убрать царапающее слово «свобода», поданное тут в отрицательном смысле, как и в формуле Оруэлла: «Свобода – это рабство», то...мы увидим вовсе не "Москву-2042" - больную фантазию господина Войновича. Это – ефремовский рай с его лаконичностью, формулами и устремлением в холодное, усыпанное звёздами пространство. «Математически безошибочное счастье», которое пугало Замятина напоминает описания …Ивана Ефремова. Так антиутопия обратилась утопией. Вы вправе сказать, что в чётких линиях стеклобетонного "Мы" нет полёта мысли. Все думают шаблонно? А вы сможете банальной мыслью «проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной»? Убого шевелят остатками полузаросших извилин обитатели Дивного нового мира, созданного Олдосом Хаксли, но не Д-503 и его сограждане.
Замятинские герои склонны к видению красоты, хотя, она (эта красота) лишена естественности. Тот же фотограф Александр Родченко не любил природу, как эстетический объект, полагая её «хаотической», и потому его героинями были детали машин и линии электропередач, а не бабочки и плакучие ивы над прудом: «На даче в Пушкино хожу и смотрю природу; тут кустик, там дерево, здесь овраг, крапива. Всё случайно и неорганизованно, и фотографию не с чего снять, неинтересно. Вот еще сосны ничего, длинные, голые, почти телеграфные столбы. Да муравьи живут вроде людей...». На этом фоне как-то не поднимется рука написать гадость о замятинских персонажах.
Д-503 рассуждает, как Родченко: «Синее, не испорченное ни единым облаком (до чего были дики вкусы у древних, если их поэтов могли вдохновлять эти нелепые, безалаберные, глупотолкущиеся кучи пара). Я люблю - уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим только такое вот, стерильное, безукоризненное небо». Что характерно, полубоги Ефремова предпочитают безукоризненность и чёткость: «Исчезли совсем столь характерные для эры Мирового Воссоединения словесные тонкости - речевые и письменные ухищрения, считавшиеся некогда признаком большой образованности. Исчезло искусное жонглирование словами, так называемое остроумие. Еще раньше отпала надобность в маскировке своих мыслей. Все разговоры стали гораздо проще и короче».
Живо вспоминается оруэлловский новояз, где упразднялись слова и выражения, приобретая чеканность формы. Исчезновение словес пугало и Замятина, и Олешу — они, люди Серебряного Века, привыкшие к виньеткам, стихам, дамским духам, шлейфам, разнообразию и пресыщенности — не могли до конца понять грядущую эру конструктивизма. Ещё один герой «Зависти» - гуманитарий-словоблуд Кавалеров противопоставлен «спартанцу» Макарову. Надо ли говорить, что Замятину не нравились машины, как Смысл? Как грядущая замена человечеству? Его тянуло к сандаловым ароматам салонов и шляпам с бархатными розами. И Юрий Олеша показывал себя в Кавалерове, которого ненавидел, но, как честный человек признавал в себе самом!
Для Кавалерова прибежищем стала пышная кровать вдовы Прокопович – жирной, приторной мещанки. Для Д-503, обвороженного местной декаденткой I-303, «местом силы» сделался Древний Дом, покоящийся на границе миров. Он весь пронизан духом Art Nouveau. А для обитателей ефремовской Эры Кольца? Остров забвения, где человек имел право быть «не как все», блаженствовать на лоне дикой природы и не участвовать в общественном горении. Интереснейший нюанс – на том Острове живут не только «странные» люди, но и …оступившиеся. Преступники.
Как расписан исторический путь человечества у Ефремова? Как провалы, разрывы, тёмные века с бессмысленными париками и каблуками, писаниной и лепниной, примитивной физикой и такой же примитивной физиологией (мало живут, но много болеют). Зато потом - Эра Мирового Воссоединения, Общего Труда, Великого Кольца. Мир Замятина тоже отрицает прошлое. Он весь из стекла, прозрачен, дабы никто ничего не скрыл от коллектива. Архитектура Ефремова — не из стекла, но и там тоже нечего скрывать. Отучились. Всё — прямо и стерильно.
Космос ради Космоса. Бытие, как формула. Постижение Вселенной - затем, что надо. Сотрудничество, единый порыв, свежайший воздух. Правда, в финале замятинской антиутопии всем жителям промыли мозг, убравши вредную фантазию, но кто сказал, что она буйно цвела у ефремовских небожителей? Они напоминали изящные схемы. Без болотистого подсознания с его извивами. Вообще, любая антиутопия — это зеркало утопии, как, впрочем, и наоборот. Всё зависит от угла зрения. Ибо, как говорится, «красота – в глазах смотрящего».
