Грёзо-фарс

«В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…»

Игорь Северянин

Третьяковская галерея радует коллекцией живописи эпохи Модерн (Ар нуво)! Проект «Герои и современники Серебряного века» — это рассказ о людях и направлениях, о тоске по прошлому и стремлению в будущее, о предвкушении социальных взрывов, которые были неизбежны. Серебряный век, а по факту всего двадцать пять лет – начиная с Парижской L'Exposition universelle de 1889 и заканчивая первыми залпами августа-1914 – это колоссальный всплеск эмоций, давший миру незаурядную архитектуру, живопись, драматургию, поэзию. Неслучайно и другое название Серебряного века – Belle Epoque – прекрасная, колдовская пора.

Александр Бенуа писал: «Все роды живописи слились отныне в единое, непосредственное, искреннее и чистое искусство, не знающее ни тенденций, ни уроков, ни условных подразделений. Потребность чистой красоты, потребность созерцания вечных всеобщих истин проникла снова в мир и одухотворила его».

Рубеж столетий ознаменовался рождением новых течений и выпуском журналов, посвящённых искусству. Предоставим слово Александру Бенуа – он всё это созерцал и препарировал: «Сколько людей, столько и направлений, но над всеми ними один их объединяющий идеал: полная свобода в проявлении своей духовной жизни». Что же произошло? «На смену деспотической олигархии передвижников явились выставки «Мира искусства», в которых так странно соединились и республиканские, и монархические принципы: ничем не ограниченная свобода художественного творчества и предоставление самого ведения дела одному лицу – не художнику С. П. Дягилеву», - подытоживал Бенуа.

В этих небольших цитатах – провозглашение свободы. Кстати, свободы от чего, если речь заходила о деспотии передвижников? От надоевшей правды бытия – от бурлаков на Волге и каторжан, коих «не ждали». В начале XX века хотелось красивого забытья в стиле Игоря Северянина с его «ананасами в шампанском» и «мороженым из сирени». Однако тот же Северянин констатировал: «Мы живём, точно в сне неразгаданном, / На одной из удобных планет… / Много есть, чего вовсе не надо нам, / А того, что нам хочется, нет…» Общество томилось, как чеховский персонаж: «То ли чай пойти выпить, то ли повеситься». То ли феерию станцевать, то ли революцию затеять. Идём же в Третьяковскую галерею, чтобы вспомнить всё!

Среди экспонатов – ряд афиш, выполненных знаменитыми художниками, например, самим Михаилом Врубелем. Плакаты созывали на выставки новейшего искусства или же – приглашали подписываться на прессу. Вот – рисунок Николая Феофилактова с рекламой подписки на журнал «Золотое руно» – печатный орган символистов «Голубая роза». Это роскошное издание спонсировал Николай Рябушинский – промышленник, меценат, знаток живописи. Примечательно, что в той же Третьяковке сейчас работает экспозиция, обращённая к Николаю Милиоти, одному из деятелей «Голубой розы».

Серебряный век, несмотря на тотальное желание раствориться в «мороженом из сирени» — это ревностное богоискательство, иной раз граничившее с ересью. Интеллектуальная часть публики начинает увлекаться язычеством – славянским или германским, обращается к религиям Востока – буддизму, индуизму, синтоизму, ищет смыслы в расплодившемся и ничем не сдерживаемом сектантстве. Поэтов швыряет от Бога к Сатане, затем – обратно. Влечёт атеизм, в котором видится «светлое будущее», лишённое пут. Разговоры о духе и душе – они есть или их нет?

«Идти к совершенству значит озарять все новые дали нашего духа, увеличивать области души. Кто выше поднялся по этой бесконечной лестнице — в жизни или возрождениях, — кто стоит ниже, тем и различаются люди между собою» - возглашал Валерий Брюсов.

Изменяется, точнее - ломается и канон – сакральные темы Ар нуво, с одной стороны, тяготеют к архаике, а с другой – к новизне и разрушению устоявшихся правил. Отсюда нестандартное видение Сергея Чехонина с «Елью скорби». Это напоминает иконическое действо, но ель скорби – исключительно языческий символ у древних славян. «Пантократор» Николая Рериха – и вовсе причудливая смесь византизма …с постимпрессионизмом.

Наблюдается всеобщая склонность к эзотерике. Дамы и кавалеры заняты «столоверчением» и вызовом Наполеона. (Смешно думать, что Бонапарт, пусть и в виде фантома, стал бы трепаться с экзальтированными писаками и малохольными курсистками). Обмороки, истерики, ожидание конца времён, кликушество – это норма для Серебряного века. Николай Сапунов представлен картиной «Мистическое собрание», где в полумгле и словно бы на сцене явлены серо-зелёные личности. Ощущение ужаса и при этом сквозит нечто комическое.

Популярны отсылки к славному прошлому и на первом месте - святая Русь с её благостью и песнопениями, с той неспешностью, о которой печалились в наступившем XX столетии. Та ностальгия сделалась истоком для появления неорусского стиля – одной из ветвей Ар нуво. Допетровская Московия рисовалась, как эпический временной пласт, не разделённый царствованиями, войнами, Смутой начала XVII века и Расколом 1650-1680-х годов. Боярыни, выглядывающие из пряничных теремов, бравые опричники да стрельцы, русоголовые девы в жемчужных кокошниках – все они сделались объектами любования. На выставке мы видим замечательную работу Сергея Иванова «В стрелецкой слободе», где красные кафтаны контрастируют с бледноватым небом.

На этом фоне происходят поиски национальной самоидентификации и возникает ещё одна грань - Русь-поэтическая, дивная, легендарная, как в работах Ивана Билибина и Елены Поленовой, создававших иллюстрации к авторским и народным сказкам. Михаил Нестеров с его «Свирелью» - всё это походит на стихи или песню. Слышатся звуки, чувствуется воздух – прозрачный и знобкий. А тут – совсем иные оттенки! «Ярмарка» Бориса Кустодиева – яркая мощь красок, праздник, пышные и нарядные бабы.

Любовь к своей культуре не исключала модного ориентализма – на выставке можно увидеть «Японскую куклу» Бориса Кустодиева, картину, исполненную умиления. Дочь художника, сидя на подоконнике, то ли играет с куколкой, одетой в кимоно, то ли разглядывает её.

Модерн – это благоговение перед Галантным столетием, его затейливыми кружевами и маскарадной прелестью. Хотя, XVIII век – это не лишь виньетки рококо; это – становление государственного могущества. На картине Валентина Серова изображён Пётр I, стремительно шагающий в холодное, неведомое пространство. Ещё нет Петербурга, его балов и фейерверков, дворцов и парадных залов, но есть мечта о викториях русского мира.

Вот – работа Александра Бенуа «Царское Село в царствование императрицы Елисаветы Петровны». Полнотелая государыня в расшитом облачении и пудреном парике выходит со свитой на крыльцо. Мастер и восхищён императрицей, и слегка трунит над ней, подчёркивая карикатурно-курносый профиль. Бенуа слыл шутником и насмешником – его товарищи по цеху знали это.

Его же «Купальня маркизы» - скромная и, казалось бы, проходная вещица отражает всю печаль по изяществу осьмнадцатого столетия. Сочная зелень парка, изумрудные боскеты – это похоже на театральные декорации. Дневной жар схлынул, отдав закатный зной камням бассейна. Воздух – неподвижен и вязок. Резковатым светом залита ротонда - её освещает луна ледяным сиянием. Ничто не тревожит – разве что плеск воды и случайные шорохи. То спокойствие — мнимое. Во всём - фривольный юмор, и маленький арапчонок подглядывает за купающейся мадам.

Вместе с тем, заманивало грядущее - невнятное, чудное и – зовущее. Шли поиски дерзких форм, а в этой новизне, как ни странно, чувствовалось архаическое начало, возврат к примитивным линиям и простейшей геометрии. Кубизм, футуризм, супрематизм – прикосновение к первобытному ритму. Авангардное сознание черпало смыслы в глубине праистории. Борис Григорьев «Музыканты», Михаил Ларионов «Портрет жены, Наталии Гончаровой», «Мясник» Марка Шагала, «Купальщицы» Аристарха Лентулова – это разрыв с любой традицией, от академизма до передвижничества. Но это ещё и антитеза той красивости, которую пестовали «мирискусники», поклонявшиеся маркизе Помпадур и Марии-Антуанетте.

Серебряный век – это, конечно же, выдающиеся личности. Вот – совершенные с технической точки зрения портреты Михаила Кузмина и Александра Блока, сделанные Константином Сомовым, тут же – автопортрет самого мастера. Валентин Серов «знакомит» нас с Генриеттой Гиршман, одной из его любимых его заказчиц. Да что там, заказчиц – Гиршман была для Серова неиссякаемым источником вдохновения. Собирательница русской живописи, фарфора и мебели, покровительница декоративно-прикладного искусства, эта меценатка не просто коллекционировала – она понимала.

Культурные события в ту пору становились чем-то, вроде обыденности – ни дня без выставок, спектаклей, публикаций. Беспредельная круговерть художественных направлений, и каждая группка выдавала свой манифест. Расширился и круг потребителей искусства – в 1890-1910-х годах значительно возросла грамотность населения, особенно после отмены Николаем II циркуляра «о кухаркиных детях».

Процветал театр. На импрессионистской зарисовке Бориса Кустодиева «В ложе» мы видим неких господ – по виду купеческого звания, но одетых по-европейски. Позы и выражения лиц выдают людей незамысловатых – в плане культуры. Дамы разряжены по последней моде – в конце 1900-х годов Поль Пуаре ввёл в обиход завышенную талию, при которой не нужен был корсет. Перед нами – хозяева жизни! Скоро их турнут, но они пока не в курсе.

А вот на картине Леонида Пастернака «Концерт Ванды Ландовской» - знаковое мероприятие – музыкальный вечер в узком, светском кругу. Здесь отмечен даже лик Сержа Дягилева! Кто такая Ландовская? Польская пианистка, возрождавшая игру на клавесине. Нынче это сложно представить, но тогда многие композиторы XVII – XVIII столетий были «возвращены» публике на волне увлечения эпохой «…красных каблуков и величавых париков». Люлли, Рамо, Куперен, Тартини оказались забыты и открыты заново.

Да. Серебряный век – это бурная активность. Творческие диспуты и – облавы на революционеров, громкие премьеры и такие же оглушительные скандалы. Впрочем, скандал и премьера часто сопровождали друг друга. Повышенный интерес ко всему безумному, пугающему и – привлекательному! Женщина должна быть обворожительно-прекрасной или же чудовищной, как синеватая «муза» Ида Рубинштейн и рыжеволосая, тощая «богиня» Луиза Казати.

Никогда – ни до, ни после – куртизанки (явные или завуалированные!) не были так хорошо обеспечены! И никогда их не было так много. На картине Константина Юона – «Тверской бульвар. Ночь» мы наблюдаем эффектные дамские силуэты в громадных шляпах с перьями. Целый выводок блоковских «незнакомок», чья профессия читается столь явно, что это не нужно объяснять взрослым людям. Какие добропорядочные матроны, а тем паче – девушки станут фланировать группками ночью по Тверскому, да ещё в 1900-х?!

Официально Серебряный век закончился с Первой Мировой войной, но ещё целых три года он в агонии дышал «духами и туманами», предчувствуя неминуемость. По сути, русская Революция – это детище Belle Epoque с её грёзофарсом и жаждой перемен. Всё равно каких. «Новое, новое прёт! Наше, новое, жадное, смелое!» - голосило сборище в «Хождениях по мукам». Вот оно и припёрло. Новое. И никакого грёзофарса. Только товарищ-маузер.