Другая Оттепель

«Был он художник, собиратель икон, бард, чуть-чуть юродивый, и кроме того обладал некоторыми суперсенсорными способностями».

Юрий Мамлеев "Московский гамбит"

Первая ассоциация с Оттепелью – космический прорыв, спутник, Белка-Стрелка, и потом Юра сказал: «Поехали!» Культ новизны, панельное строительство, города, вырастающие из розоватой дымки наступившего дня: «За ночь ровно на этаж / Подрастает город наш, / Раньше всех к нам приходит рассвет!» Социальный оптимизм и юная свежесть: «Каблучки по асфальту стучат – на девчонку ребята глядят». Пышные юбки-колокол и тонкие талии. Фестиваль-1957 и Американская выставка в Сокольниках-1959. Спор физиков и лириков на привале и вопрос из песенки: «Что у вас ребята в рюкзаках?» Футуризм, наивность, фильм "Прощайте, голуби!" о раннем взрослении.

Чем занимаетесь? Конечно же, счастьем человеческим, как утверждалось в "Понедельнике…" братьев Стругацких.

Эта солнечная радость обладала и оборотной стороной – Оттепель была начисто лишена тайны. Аксёновские мальчики, эти романтики в ковбойках, не чуяли ни бога, ни в дьявола, и всё объясняли при помощи научных терминов. Бытие изображалось конечным, как биологический путь от зачатия к смерти. Это пугало, но весёлые физики-лирики отгоняли от себя деструктивную мысль – им пообещали Коммунизм, а что это, как не Царствие Божие на Земле?

Тем не менее, в Москве и крупных городах существовали подпольные кружки, где люди пытались найти иную правду, вообще никак не связанную с политикой, но замешанную на христианстве и восточной мистике. Искали наощупь - не существовало доступных источников. Диссидентство чаще всего рисуется прозападно-сионистским, антирусским движением с единой разрушительной программой, однако, оно было многолико.

Юрий Мамлеев в своём романе "Московский гамбит" описывал эти духовные опыты: «Ленинская библиотека, и до известной степени Историческая, сыграли особую роль в жизни и истории неконформистского общества. В 1957 году книгохранилище библиотеки внезапно стало более или менее доступно для читателей. Книги, которые раньше немыслимо было достать, теперь можно было прочесть в читальных залах библиотеки; особенно явно были сняты оковы с мистической и оккультной литературы. Вокруг читальни создались целые легенды; много людей, подпольных интеллектуалов, мистиков, поэтов, художников, писателей встречались, знакомились здесь, проводили время, читали ранее недоступную литературу, старые журналы, в перерыве - курили, обсуждали, и не только книги, но и события жизни, и саму жизнь».

Следом «ищущие», как называл их Мамлеев, переместились на кухни – и это ещё один важнейший тренд Оттепели. С конца 1950-х происходило ускоренное расселение коммуналок, и «отщепенцы», которым не достались хрущёвские хоромы на Хорошёвском шоссе, оказывались полновластными обитателями старинных квартир на Пречистенке или в Большом Харитоньевском переулке.

С этой параллельной, «другой» Оттепелью можно познакомиться на выставке, проходящей в галерее с уютной вывеской "Наши художники". Название экспозиции – тривиальное и одновременно многосложное – "Сказки Оттепели". Сказка, миф – это именно то, чего не выносила генеральная доктрина физиков-лириков, читавших ефремовскую "Туманность Андромеды" - об идеальном социуме с бескрайним, но безбожным небом. Тотальный материализм насаждался, как никогда – ни до, ни после.

Три судьбы – три мастера. Разные по манере и мировосприятию, они объединились, чтобы рассказать нам потрясающие истории о мечтах и – падениях. Все трое имели сложные отношения с советской властью, но, повторюсь, диссидент – необязательно враг России, и конкретно в эру Никиты Сергеича, ненавидевшего «всё странное». А странного тут – масса и это не сюрреализм, столь модный на Западе. Это – метафизический реализм, как сугубо наше явление.

Итак, Борис Свешников, Александр Харитонов и Василий Ситников – три сказочника с несказочной биографией. Цвет и свет, прорывы в иную реальность, попытки заглянуть в бездну. «Снова, как и двадцать лет назад, иду по Москве — зимней, вечерней, среди метельных кружев. И летучий снег вдруг становится тёмно-изумрудным, а мир за ним — рубиновым, меркнущим… В глубине этого густого цвета рождается иной: глубокий фиолетовый. Тот самый — с картин Бориса Свешникова», - писал Андрей Фефелов в публикации о беседах с художником.

"Тарусский пейзаж" сперва кажется обыденным – скромная, тихая природа, берёзки, даль. Но затем начинается лёгкая жуть, ибо телеграфный столб превращается в кривоватое деревце, а провода идут сами по себе. В "Полёте над крышами" зритель наблюдает за непонятным героем, который вот-вот шагнёт в распахнутое окошко. А так – нормальное бытьё тогдашней провинции – дома, утопающие в зелени, поодаль – весёлая и шумная река, люди-силуэты, пароход. Булгаковская чертовщинка, где соединяется скучноватая явь с ночными призраками.

"Танец полной Луны" - ещё один сюжет в духе Булгакова. Перед нами городок с парикмахерской, будкой чистильщика обуви, ветхими домами, вазонами, оградой, но, вместе с тем, здесь творится чёрт знает что. Автор ушёл за пределы. «Превращаться – в кого? Это было неизвестно! Но в этом движении смешалось всё: и жажда бытия, и желание вырваться из себя, превратиться во что-то иное, может быть, даже в светоносное», - не то иронией, не то с восторгом описывал это Юрий Мамлеев. Вот – совершенно хармсовский «Человек с авоськой», диковатое существо, будто залетевшее к нам из мира леших и домовых, но принявшее вид хомо-сапиенса. Изумляюще тонкая прорисовка! Техника на грани утончённого безумия.

Свешников, несмотря на декларируемую инаковость, не слыл маргиналом, и его сотрудничество с издательством "Художественная литература" было весьма плодотворным. Андерсен, Гофман, Клейст, Метерлинк, Новалис – это неполный список его «клиентуры».

Следующий зал посвящён Александру Харитонову. "Дама в голубом" - презанятная красавица 1950-х годов, не то диснеевская принцесса, не то pin-up-girl, не то ещё какая дива, прима. Или – царевна? У Мамлеева есть и об этом: «Выделялась Катя Корнилова, подпольная царевна московских кружков, женщина лет двадцати семи с мягкими золотистыми волосами и лицом смелым и нежным. Царевной она была не просто за женственность – мало ли красавиц в столице – но за «огонь и глубину личности», как плаксиво говорил Глебушка Луканов, знаменитый художник и ее поклонник. Глебушка был пьяница, который рисовал фантастические картины, напоминающие древние сказки…».

Фоном для царевны выступает мистическое пространство, где высятся не то церквушки, не то пряничные домики, а по ядовито-зелёным травам гуляют «чеховские» мадам в платьях фасона 1900-х годов. Что за страна? Отвечает Мамлеев: «Для постороннего, наверное, было непонятно, где виделись эти миры; но они существовали, появляясь из истории, преданий, старых картин, из слов и душ людей, что жили здесь».

"Человек с песочными часами", "Белый король в шезлонге", "Король цветов" — это созерцание каких-то нездешних реальностей и сотворение легенд. Не обходилось и без типовых оттепельных фабул. Так, "Путники" - расхожая тема, связанная с походами, однако, рюкзаки напоминают гигантские самоцветы, а люди – гномов, добывающих сокровища.

Со временем Харитонов разработал свой почерк - на стыке древнерусской и ренессансной манеры. Его голубоглазая "Принцесса" - жена Танечка с лицом боттичеллиевой мадонны, одетой в старинную шляпку и – византийское одеяние, похожее на царские бармы. У Харитонова была узнаваемая точечно-мазковая техника, благодаря которой полотна выглядят, как шитьё или мозаика. В той же манере созданы и "Танцующие дамы". Он не боялся смешивать не смешиваемое – икону и пейзаж, поп-арт и Ар Нуво.

А вот и третий сказочник, Василий Ситников – парень из крестьянской семьи, он сменил массу профессий, и по факту – самоучка, не получивший систематического образования. В 1970-х он эмигрировал в Австрию, а потом в США, где прославился гротескно-яркими картинами а-ля рюсс - золотые купола сияли на фоне чрезмерно-синего или – закатного неба. Наряду с этим его придуманные «царства» не обладали свойствами китча – Ситников умело ходил по краю, не срываясь в открыточную лепоту. На выставке можно увидеть большое полотно "Москва" - тут сплав насмешливости и – творческого экстаза. Не то карикатура, не то – плакат, а, быть может, сугубо религиозная вещь. Это, как в книгах Мамлеева – нельзя понять, издевается ли рассказчик или же любуется. Гигантская толпа – экскурсанты, милиция, красотка-модница, служащие, мальчик с собакой, алкоголики, баба с покупками и надо всем этим – фирменные ситниковские купола. А слева – фигура самого мастера, пишущего московское столпотворение.

Будучи религиозным, Ситников постоянно изобретал какие-то несуществующие, запредельные церкви и монастыри, в которых угадывалось что-то знакомое. При ближайшем рассмотрении мы осознаём, что все эти формы составлены из виденного и – сновидческого. Его "Монастырь", подёрнутый снежной дымкой, или "Церковь на лугу" - где это; в какой божественной и недостижимой России построено?

Все трое – Свешников, Харитонов, Ситников – знали нечто такое, что было скрыто для большинства. Да, имели место репрессии да психбольницы, но советская цивилизация поразительна: возникавшие внутри неё процессы и явления могли существовать параллельно «Славе КПСС!» и даже вопреки ей, но почему-то дополняли, обогащали её. Диссидентское искусство рождалось там же, где и официальное. Советская парадигма – это бегство от «простоты», усложнение человека-разумного. В подпольных кружках занимались ровно тем же, но под другим соусом и, как вещал Мамлеев: «Люди казались многозначительными и до странности сложными, не простыми по своей сущности, особенными…»