«Если есть два понятия-близнеца, то это место и время. Но какая разная у них судьба. Одно изучено, и лишь неточность мешает решить, какое оно: греческое, немецкое или русское; о другом неизвестно ни одной истины».
Велимир Хлебников
Этот рисунок я увидела в детстве и меня удивила его современность – изображалась девушка в какой-то живописной хламиде, с шальными глазами и гривой длинных волос. Фоном раскинулась Москва с колоколенками, закоулками да бывшими доходными домами. Атрибуция гласила, что это – портрет Веры Хлебниковой работы Петра Митурича. Вера напоминала наших девушек-хиппи, интеллектуалок, поэтесс и художниц, «центровых» москвичек, которые уж точно знали, кто такие Митурич и Хлебникова, но, главным образом, кто таков её брат - Велимир Хлебников, чьи стихи не входили в школьную программу, но считались обязательными для вхождения в продвинуто-книжную тусовку 1970-х. Велимир был дружен со своей сестрой - и с Митуричем, создавшим рисованную «летопись» этого семейства.
И вот снова тот же портрет Веры – уже на выставке "Велимир Хлебников. Король времени", проходящей в Новой Третьяковке. Повод печален - столетие со дня смерти поэта, а выразительный рисунок Митурича, запечатлевшего свою жену и музу – Веру, своеобразно венчает экспозицию. Их знакомство произошло не на скандальной премьере и не в салоне, а …по переписке – уже после смерти Велимира. Сначала речь шла о систематизации творческого наследия Хлебникова, но затем акценты сместились в сторону личных переживаний. Митурич влюбился заочно и – не прогадал. Брак оказался стабилен, что в богемно-художественной среде – уникальный случай.
Вера тоже была небездарной – училась живописи в Париже и Флоренции, чувствовала цвет и воздух, слыла умницей-причудницей, но, как это бывает, жила в тени сверхчеловечески-гениального брата. На выставке есть их двойной портрет, названный автором, Борисом Григорьевым "Хлебников в будущем" - на первом плане брат, на втором – сестра, чуть напоминающая античную Кору. Внешне они были очень разные – Велимир обладал простым, «чиновничьим» лицом, тогда как Вера удивляла южной, пряной пикантностью. Не будучи красивой, она обвораживала.
Их отец происходил из хорошего купеческого рода. Хлебниковы – первогильдейские негоцианты из Астрахани, богатой и тороватой. Однако в семье ценились не только деньги, но и знания – отец был учёным – ботаником и орнитологом, поклонником Толстого и Дарвина. Его портрет, сделанный всё тем же Митуричем, можно увидеть на одном из выставочных стендов – Владимир Алексеевич напоминал и Циолковского, и Павлова, и тот обобщённый типаж интеллектуала, что был растиражирован в эпоху Ар Нуво. Он переживёт своего сына, чья судьба оказалась подобна комете.
На всех фото, рисунках, набросках глаза Велимира обращены как бы внутрь, а не на зрителя или собеседника. Работа Николая Кульбина – полупрофиль поэта - несколько штрихов, создающих настрой. Спокойная грусть, и будто сквозит понимание ранней кончины. Хлебников умел предрекать события и ему принадлежит зашифрованная весть: "Некто 1917" в длинном ряду почивших империй. Он ещё в 1911 году «знал», что будет в 1917-м.
Велимир Хлебников - талант многомерный и уникальный. Даже на фоне Серебряного века с его декларативным, подчёркнутым безумием, Велимир - странен. Как и все творцы эры Модерн, Хлебников мыслил себя в будущем, соглашаясь с тем, что надо сбросить Венеру «с парохода современности», но, тем не менее, предлагал отказаться от классических форм в пользу… русской древности. Нарекая себя пышно – Велимиром, будучи всего лишь Виктором, поэт обращался к символам древней Руси. Его личный футуризм – точнее будетлянство заключалось в стремлении вернуть изначальный слог, погребённый под спудом холодноватой античности, театрализованного ренессанса и галантного Siècle des Lumières.
Утверждалось: традиция возможна, как вариант авангарда. Отрицание, как возврат. Философ Виталий Аверьянов говорит о нём: «Хлебников весь в послезавтра и в позавчера, весь «насквозь» авангардист и уже «сквозь» авангард — традиционалист». Влечение к вселенскому масштабу привело Хлебникова к формированию общекультурного «звёздного языка». Разве что он стал бы русско-славянским, тот язык.
Велимир – это космизм и всеохватность. Он обожал не столько буквы, сколько цифры, ибо в алгебре – идеальность вселенной. Он – подтянутый логик и растрёпанный гуманитарий одновременно, что вообще редкость. «В Хлебникове есть всё!» - эту фразу приписывают то Осипу Мандельштаму, то литературоведу Николаю Харджиеву, однако, не так важно авторство, как суть высказывания. Там действительно было всё.
Выставка – небольшая, но ёмкая. Она органически включена в линию русского авангарда, и мы попадаем на неё, миновав залы Гончаровой-Ларионова, Шагала с его "Окном на даче", Малевича-Лисицкого-Чашника, а затем продолжаем наслаждаться магическими кристаллами Ивана Кудряшова и машино-фантазиями Якова Чернихова. Хлебников – один из. В этом ряду. Он дружен с Маяковским, Кручёных и братьями Бурлюками, о чём свидетельствуют экспонаты, вроде сборников "Игра в аду" или знаменитой "Пощёчины общественному вкусу", но стоит наособицу. Бурное участие в движениях и литературно-художественном «хулиганстве» не делают его коллективистом – Хлебников изначально потусторонен.
«Бесшумный, молчаливый, как тень, мыслитель чисел, динамическим молчанием расколол ядро судьбы и рока, чтобы достать доску исчисленных событий человеку, тем самым освободить пытался волю из власти рока и судьбы, власть передав над колесом её, ему по праву. Утаенное судьбою, завтра возвратил. Измеряя прошлое, получил числа расстояний в пространстве событий, вычисляя ими орбиту движений человека», - путано и выспренно писал о нём Казимир Малевич, и прав оказался в определениях. Велимир – это динамическое молчание. Это - пролёт тихого ангела, пытающегося быть немножко дьяволом.
Он, как и большинство современников, пытался играть и заигрывать со смертью – неслучайна его пьеса с бесцеремонным названием "Ошибка смерти". Здесь мы видим эскиз Льва Бруни к этой вещи, поставленной при жизни автора всего раз – в 1920 году, в Ростове-на-Дону. Велимир погружался в языческую праисторию, что было актуально в начале XX столетия, когда хотелось стать «благородным дикарём» и сбежать из пыльно-шумного города, наполненного чуждыми энергиями. Наталья Гончарова иллюстрирует обложку хлебниковской поэмы "Вила и Леший", а Павел Филонов делает пугающий рисунок для стихотворения "Ночь в Галиции" - обе картинки представлены на экспозиции. Хлебников погружает нас в мир чертовщины с такой лёгкостью, будто и сам – леший или домовой. Творит заклинания: «И много слов их ждёт прошёптанных, / И много троп ведет протоптанных».
Не зная стихов и настроений 1910-х, на выставке, откровенно говоря, будет скучно – тут пространство для образованных, да простят читатели мой снобизм. Но это действительно так. Ощущение приходит от знания. «Небо душно и пахнет сизью и выменем / О полюбите пощадите вы меня / Я и так истекаю собою и вами / Я и так уж распят степью и ивами», - тут изумляющая рифма «выменем – вы меня», «и вами – ивами». Головокружительная гармония ритма! Кстати, посетитель выставки может увидеть страничку из сборника 1912 года с этими строчками.
Первейшей страстью Велимира были числа и математическое волхование. К его "Закону времени" Митурич построил композицию в абстрактном духе – карточки с цифрами словно парят в воздухе, образуя «космос» в противовес «хаосу». Хлебников постигал смысл через расчёты и приходил к интереснейшим выводам. В те годы вновь сделалось модным пифагорейство с его магией, и поэт был адептом учения о волшебных числах. Он убеждал, что «…законы вселенной и законы счёта совпадают». Зная их, можно рассчитать наступление событий. Коллеги и товарищи провозгласили Хлебникова - Королём Времени, что вынесено в название выставки.
Если он сумел проникнуть в эти страшные тайны, то ведал и час ухода. Велимир скончался 28 июня 1922 года в Санталово, что в Новгородской губернии. Беспристрастный Митурич запечатлел своего друга и – кумира на смертном одре. Обросший бородой, этот обычный русский мужик, лежал на деревенской лавке, ничем не напоминая Короля Времени или Председателя Земного Шара, как именовал себя Велимир. Впрочем, короли, гении, провидцы для Бога равны мужикам, и в этом – резон бытия. И как сказал уже Сергей Есенин: «Чтоб за все за грехи мои тяжкие, / За неверие в благодать / Положили меня в русской рубашке / Под иконами умирать».
двойной клик - редактировать галерею
