Вне всякого сомнения, Пётр Ершов основывался, на данных русской мифологии. Сам он утверждал, что почти слово в слово воспроизвел рассказчика. И здесь выражены глубочайшие архетипы.
Для начала необходимо рассмотреть образ Пегаса – «аналога» Конька. Он был рождён от медузы Горгоны. Пегас выпрыгнул из её тела после того, как Персей отрубил смертоносному чудовищу голову. Получается, что он был рождён (или проявлен) в результате смерти Горгоны. Последняя выражала вредоносную сторону животной, душевной (не духовной, но психоэмоциональной) стихии – региона Души (Психеи, Нави, Хеля). Первый же выражал сторону благую, и его крылатость свидетельствует об устремлении к Небу, к региону райско-ангелического Духа. Именно благодаря Пегасу, герой Беллерофонт смог поразить с воздуха (из лука) монструозную Химеру, как раз выражавшую зловредную сторону животной (душевной) стихии.
Мать Конька, белая Кобылица, тоже вначале предстаёт как зловредное существо, уничтожающее посевы. Нам уже приходилось обращать внимание на «темный» аспект образа и культа Коня.
«Посейдон и атлантизм-2» (Здесь уже непосредственно об инверсии Коня.)
Сам Горбунок не вредоносен и помогает Герою. Но он, с его двумя горбами, всё равно, уродлив. Тем самым, Конёк символизирует искажение и двойственность «Конской» (шире душевной, а ещё шире– тварной) природы.
Два же других коня-красавца как раз символизируют некую идеальную сторону, скрытую искажением, инволюцией. Но, как не покажется парадоксальным, а грядущему триумфу Ивана способствует именно сказочный «уродец» Горбунок. Очевидно, он как бы побуждает Героя к преодолению искаженного начала.
Сам Иван, вроде бы, предстоят лентяем, но это обманчивое представление. Он такой же «лентяй», как и «дурак». В последнем случае отрицается Рацио, но не «снизу», то есть, именно с дурацкой, в современном понимании, стороны. Иван отрицает Рацио сверху, с высот духа (ума, нуса), превышающего как душевную рациональность, так и душевную звериность. («Кот-Баюн, укрощённое Рацио»)
Что же до лени, то речь идёт о стремлении поставить умозрение превыше действия. Последнее не отрицается, однако, успех обеспечивает именно духовное делание, поставленное в центр всего. Герою как раз и нужно проникнуть в неподвижный центр, вокруг которого происходит движение. В плане «лени» образ Ивана весьма близок к образу Емели. Не случайно оба Героя так любят лежать на Печи, которая является сакральным центром жилища. («Царь Мира Емеля и священная щука»)
Печка может рассматриваться как некий храм Огня. А в индоарийской традиции Агни считался Царём Мира, Вайшванарой. В русских сказаниях «фигурирует» Царь-Огонь.
«Лентяй» Иван осуществляет метафизическое путешествие к Центру. Первым делом он отправляется за огненной Жар-Птицей (символизм Огня). Показательно, что Конёк предупреждает его о том, что это перо может принести ему серьёзные невзгоды. И, действительно, Иван сталкивается с Царским гневом. Но, в конечном счёте, он добывает волшебную птицу и получает повышение по службе, что символизирует «продвижение вверх» по линии мистической инициации. Получается, сам Иван-«дурак» метафизически гораздо «умнее» своего волшебного помощника. (Про Птицу см. - «Феникс (Жар-птица) – аспект Огня»)
Далее Иван отправляется за Царём-Девицей. Его нахождение описывается следующим образом: «Есть, ребята, окиян.
По тому ли окияну
Ездят только басурманы;
С православной же земли
Не бывали николи
Ни дворяне, ни миряне
На поганом окияне.
От гостей же слух идёт,
Что девица там живёт;
Но девица не простая,
Дочь, вишь, месяцу родная,
Да и солнышко ей брат».
Девица, как видим, находится где-то поблизости от некоей враждебной («басурманской») хаотической стихии. Это символ изначального (но тварного) хаоса, из которого был сотворён оформленный мир вещей. («Книга Бытия»: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Данный хаос содержится внутри каждой «вещи». Он нужен для возможности выбора движения – к Бытию или к небытию. Иначе, человек стал бы всего лишь автоматом Абсолюта.)
Царь-Девица символизирует Мировую Душу, которая находится под воздействием хаотических «энергий». («Баба Яга, Мировая Душа»)
Иван спасает Девицу и доставляет спасённую Царю, который изъявляет желание стать её супругом. Но не он выступает Героем, и не ему соединяться с освобождённой Мировой Душой. Сама Царевна ставит перед Царём метафизические условия, призванные сделать делание полным:
«Чем тебя я огорчил?
Али тем, что полюбил?
«О, судьба моя плачевна!»
Говорит ему царевна:
«Если хочешь взять меня,
То доставь ты мне в три дня.
Перстень мой из окияна».
При этом, Царь снова перекладывает метафизическое делание на Ивана.
«Гей! Позвать ко мне Ивана!» —
Царь поспешно закричал
И чуть сам не побежал».
Иван, на Горбунке, отправляется к хаотическому окияну, поперек которого лежит «чудо-юдо рыба-кит». Последний страдает уже десять лет и не знает, как добиться прощения. Здесь снова очевиден образ животной (душевной) стихии, которая находится в плену хаотических сил, страдает и жаждет освобождения. Иван должен узнать пути спасения, для чего он и отправляется в небесное путешествие.
«Тут Иван с землей простился
И на небе очутился
И поехал, будто князь,
Шапка набок, подбодряясь».
Там Иван встречается с Месяцем, который и поведал ему причину страданий Кита. Оказывается, Рыба поглотила тридцать кораблей, отсюда и её страдания. Безусловно, хаотические влияния на животную (душевную) стихию и обусловили некую вредоносность.
Интересен и весьма сложен образ самого Месяца. В разных традициях солнечное и лунное начало противопоставляются друг другу. Однако, говорится и о браке Солнца и Луны. Сама Луна может выступать как в мужском, так и в женском обличье. То же самое мы видим и в разбираемом тексте. Там Месяц «представлен» мужчиной и женщиной (матерью Царь-Девицы и её брата - Солнца). А в балтийской традиции Перкунас («аналог» русского Перуна) разрубает Луну на две части. Сюжет разрубания (разрывания) Луны встречается и в других традициях, что указывает на резко выраженную двойственность. Обращает на себя внимание то, что Иван так и не встречается с Солнцем. Как можно предположить, ему ещё только предстоит пройти инициатический путь полностью. Однако, насущную задачу он и Горбунок выполнили, достав, с помощью кита перстень-кольцо. Сам Кит выпускает проглоченные им корабли, преодолевая свою вредоносность и получая долгожданное избавление от страданий.
Царь преподносит не им добытый перстень, снова предлагая Царь-Девицы выйти за него замуж. Однако, она указывает на серьезное препятствие.
«Но взгляни-ка, ты ведь сед;
Мне пятнадцать только лет:
Как же можно нам венчаться?
Все цари начнут смеяться,
Дед-то, скажут, внучку взял!...
«Пусть не станут и смеяться,
Всё не можно нам венчаться, —
Не растут зимой цветы:
Я красавица, а ты?..»
Царю предлагается пройти через преображение.
«Коль себя не пожалеешь,
Ты опять помолодеешь.
Слушай: завтра на заре
На широком на дворе
Должен челядь ты заставить
Три котла больших поставить
И костры под них сложить.
Первый надобно налить
До краев водой студёной,
А второй — водой варёной,
А последний — молоком,
Вскипятя его ключом.
Вот, коль хочешь ты жениться
И красавцем учиниться, —
Ты без платья, налегке,
Искупайся в молоке;
Тут побудь в воде варёной,
А потом еще в студёной,
И скажу тебе, отец,
Будешь знатный молодец!»
Царь предлагает искупаться в этих водах Ивану, снова перекладывая на него свою метафизическую миссию. Конёк помогает Герою, обмакнув свою морду в жидкость и прыснув ею на него. В результате, Иван, после купания, становится необычайно пригожим. Тут можно предложить следующую интерпретацию. Иван, освобождающий животную (душевную) стихию, избавляется от её вредоносного (смертоносного) влияния. Более того, Душа, как сила витальная, оживотворяющая, способствует его физическому преображению. (При этом, Душа имеет и смертоносный аспект.) А вот царь, отказавшийся выполнять свою метафизическую миссию, всего этого лишён, и результат его купания – плачевен.
«Царь велел себя раздеть,
Два раза перекрестился,
Бух в котёл — и там сварился!»
Здесь, конечно, очень важно разобрать образ царя. Он вовсе не является зловредным «персонажем», каким его показали в недавней экранизации. (В сказке против самого Ивана злоумышляет «сын боярский».) Более того, в самом тексте даётся следующая характеристика.
«Царь тотчас велел отвесить
И, по милости своей,
Дал в прибавок пять рублей.
Царь-то был великодушный!»
Однако, данное великодушие, которое правильно было бы назвать добродушием, сочетается с некоей ветхостью, искажением и затуханием Царского образа. Именно на это и указывает Царь-Девица, когда говорит о старости и некрасивости царя. Речь тут идёт, конечно, вовсе не о физических качествах. В Царской полноте есть как бы два «полюса» - вечно-новый и сиюминутно-ветхий. И, между ними, происходит мощное напряжение. Пробуждению и победе первого полюса способствует Герой. Ярчайшим примером такого подвижничества является консервативно-революционное выступление Ильи Муромца, направленное «против» князя Киевского Владимира. Точнее сказать, направлено оно было против ветхого начала в княжеском (Царском). («Царь Мира, Илья Муромец и путь Героя»)
Однако, в качестве Героя может выступать и сам Царь, как это было, например, в случае с Иваном Грозным. («Царь и его Революция»)
Иван-«дурак», при опоре на Конька-Горбунка (преображённую душевную стихию), совершает духовный подвиг пробуждения Царского архетипа, становясь Царём. Его взаимоотношения со «старым» государем не есть отношения двух личностей. Это взаимоотношение двух полюсов внутри одной сакральной реальности.
«Консервативная революция Егория Храброго»
«Микула Селянинович, Святогор и Земная Душа»
«Вольга и Микула: трехварновый уровень воссоединения»
«Дунай Иванович и Настасья: разрушительный гиперкшатризм»
«Богатырь Михайло Поток и Змеиная кровь»
«Алёша Попович, богатырская троица и сверхварновое восстановление»
