"Жил-был Анри Четвёртый,
Он славный был король,
Любил вино до чёрта,
Hо трезв бывал порой".
Из советской песни
То было время жестокости и обжорства. Короли отправляли на плаху любимых жён, полыхали костры святой Инквизиции, держалась мода на красный и чёрный бархат — роскошь в траурных оттенках, а в искусстве царил вакхический гедонизм — раблезианство. Пенились кубки — иной раз подслащённые флорентийским ядом. Блистали дамы — завтра их, возможно, прирежут в ходе религиозно-праведной зачистки в честь Святого Варфоломея. Писались трактаты, рождалась техника. XVI век, столь обожаемый романистами, вошёл в историю как эра контрастов: с одной стороны — расцвет наук и учёности, с другой — эшафот и пепел. Когда наши либералы и примкнувшие к ним западники дружно осуждают Ивана Грозного, они его рассматривают едва ли не в контексте сегодняшней морали, почему-то всегда забывая коллег-монархов, не скупившихся на зверства. Казнить соратников и друзей, устраивать резню, разорять города — всё это было печальной нормой. Облачённые в красно-чёрное, монархи соединяли в себе высокую образованность с совершенной аморальностью, а звериный норов — с трепетным отношением к искусству.
Появилось и методическое пособие "Государь", обращённое синьором Макиавелли ко всем владыкам Европы. Основная мысль: цель оправдывает средства. Поэтому боярина — на кол, маркиза — на плаху, принцессу из вражьего клана — ядом, а сам — в библиотеку, в келью и учиться-учиться-учиться. Вопреки обывательской оценке, именно Ренессанс отличился честной, искренней безжалостностью, а вовсе не Средневековье с его созерцательностью и повседневным ощущением божественного присутствия. Того, что гениально выявил Пушкин, не будучи медиевистом: "Он имел одно виденье, непостижное уму… Путешествуя в Женеву, на дороге у креста / Видел он Марию деву, матерь господа Христа". Непостижность утеряли и принесли в жертву Человеку со страстями и жратвой. Скупые на эмоции историки говорят, что Ренессанс явил собой торжество антропоцентризма. А как оно выглядело на деле? Для нас Реформация — только имена и даты. Но что чувствовал человек, которого насильно переучивали… молиться? Эта ярость прослеживалась во всём — в поэзии, любви, политике. Вирджиния Вульф, сочиняя "Орландо" в 1920-х годах, из своей "эпохи джаза" умудрилась поймать ритм: "Сама погода, холод и жара летом и зимой были, надо полагать, совсем, совсем иного градуса. Сияющий, влюблённый день отграничивался от ночи так же чётко, как вода от суши… О наших сумерках, межвременье, о медленно и скучно скудеющем свете не было тогда и помину. О вялых затеях и половинчатости нашего усталого и сомнительного века они понятия не имели. Во всём был напор… Девушки были — розы. Красота их была быстротечна, как красота цветка. Их следовала рвать до наступления темноты, ибо день краток и день — всё". Конец XV — XVI века — зов крови и золота. Велись разговоры об эталонном государе, идеальном вассале и придворном, о высшем проявлении женской — плотской — красоты. Советские авторы шуточной песенки о короле Анри IV тоже смогли уловить точнейшую ноту, перечисляя основные добродетели королей Ренессанса: радость войны и рукопашной схватки, мужская витальность, повышенные аппетиты и — презрение к смерти. Весомо-грубо-зримо, и лучшим выражением этой зримости может служить оружие.
В Государственном историческом музее проходит выставка образцов западноевропейского оружейного искусства периода позднего Ренессанса — "Королевские игры". Устроители сообщают, что "XVI век — время наивысшего расцвета оружейного производства, когда создавались предметы вооружения. Они по своему художественному исполнению могут быть поставлены в один ряд с выдающимися произведениями станковой и монументальной живописи". Экспозиция устроена таким образом, что зритель погружается в повседневность "идеального короля" и "правильного дворянина", описывая которого всё та же Вирджиния Вульф сказала: "Орландо поклялся, что продолжит дело предков. Но покамест ему было только шестнадцать… он тайком ускользал от матери, от павлинов в саду, поднимался на чердак и там бросался в битву, рубил и резал воздух клинком". Каждый зал посвящён фрагментам патрицианской жизни — воспитанию, войне, охоте, турниру, пиршеству. Надо помнить, что XVI столетие — это окончательное расставание с традициями рыцарства. При дворах существовало множество ритуальных мероприятий, воскрешавших память о временах Крестовых походов и так называемого "натиска на Восток". Вместе с тем отмечалось, что ушло краеугольное понятие — честь рыцаря, уступившее место властолюбию и браваде.
Безусловно, юных принцев не обучали травить ядом своих же братьев — эта дьявольская наука приходила исподволь и диктовалась самой жизнью. Не ты — стало быть, тебя. Главной же заботой считалась завоевательная война, иногда прикрываемая высоким религиозным чувством. Макиавелли поучал: "Государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлений и военной науки, ибо война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого. Военное искусство наделено такой силой, что позволяет не только удержать власть тому, кто рождён государем, но и достичь власти тому, кто родился простым смертным. Франческо Сфорца, умея воевать, из частного лица стал Миланским герцогом, дети его, уклоняясь от тягот войны, из герцогов стали частными лицами". Заметим, что мыслитель Ренессанса не ставит никаких преград "простому смертному", полагая, что сила и напор смогут возвести его на вершины могущества.
Мальчиков-аристократов обучали верховой езде, военному делу, искусству охоты: Ренессанс не знал понятия "золотое детство" — оно возникнет на излёте эры Просвещения, а в XVI веке юные пэры примеряли крошечные доспехи, их тоже можно увидеть на выставке. Очевидно, родители и тогда лелеяли своих отпрысков — так, широко известна любовь короля Генриха VIII к своему наследнику Эдуарду, но дети трактовались как "маленькие взрослые", носители фамильной гордости. Воспитание оказывалось жёстким и где-то — жестоким. Победители, хозяева должны быть сильными и крупными. Посмотрите на то оружие, с которым они легко управлялись — экспозиция предоставляет сию возможность. Великолепно инкрустированные арбалеты поражают своей массивностью. Мечи — громадны. Охотничьи рогатины — колоссальны. Тезис о тотальном худосочии и низкорослости аристократов — не более чем дурацкий миф. Перед нами доспехи бранденбургских курфюрстов и герцогов Брауншвейг-Вольфенбюттельских — они и теперь производят устрашающее впечатление, не столько нагромождением "железа", сколько исполинскими размерами. А вот изящное облачение короля Франциска I, который тоже не страдал хилым телосложением, однако ж по сравнению с немцами заметно проигрывал.
Интересный аспект позднего Ренессанса — придворные турниры, проводившиеся в связи с какими-нибудь важными событиями, будь то заключение мира или, например, свадьба дофина. Повторюсь: это были уже не те средневековые ристалища, о коих в XVI веке остались одни воспоминания. Помпа, следование традициям… Но Прекрасной Дамой неизменно становилась официальная (!) королевская фаворитка — ещё одна знаковая персона времени. Памятны соревнования Франциска I с Генрихом VIII на "Поле золотой парчи" — оба монарха считались красавцами и силачами, а это событие и спустя столетия представляется грандиозным зрелищем (в Англии есть ряд публикаций и книг по теме). На выставке вы увидите целый ряд турнирных доспехов, которые отличались прежде всего тем, что не предназначались для настоящего сражения, и, конечно, такие латы выглядели более эффектно, чем боевые. Несмотря на "спортивно-развлекательную" суть ренессансных турниров, никто не был застрахован от гибели — король Генрих II погиб от копья графа Монтгомери.
Возникает вопрос: почему так много экспонатов из Германии? Читаем таблички: снаряжение герцога Легницы и Бжега Фридриха, архиепископа Альбрехта Бранденбургского, курфюрста Бранденбургского Иоахима II Гектора, герцога Юлиуса Брауншвейг-Вольфенбюттельского. Узнаём, что всё это ковалось и клепалось придворными оружейниками Габсбургского императорского двора, княжеских дворов Дрездена и Брауншвейга, мастерами крупнейших художественных и ремесленных центров — Аугсбурга и Нюрнберга. Означены имена гениев оружейного дела — Конрада и Йорга Зойзенхоферов и Валентина Зибенбюргера. И всего несколько вещей из Франции и прочих стран. Устроители выставки разъясняют: "Значительная часть образцов западноевропейского парадного оружия попала в Исторический музей в 1946 г. из Комитета по делам культпросветучреждений при Совмине РСФСР и происходит из берлинского Цейхгауза. Эти предметы получены в 1946 г. как объекты компенсаторной реституции после окончания Второй мировой войны". Уже потом, после образования ГДР, большинство шедевров было возвращено в немецкие музеи, и только малая часть осталась в СССР — по причине того, что источник происхождения так и не был установлен.
Помимо оружия и брони, показаны фламандские вердюры — настенные ковры с растительным орнаментом и видами природы. Этот вид убранства получил распространение в XVI-XVII веках, а в Советском Союзе долгое время были актуальны подобные ковры "с оленями". Примечательно, что и официальное наименование "вердюра" сохранялось. Всегда интересен источник нашей повседневной моды! Оказывается, тётушки-мещанки из сатирических комедий 1950-х годов неосознанно подражали Тюдорам и Валуа. К слову, старинные вердюры часто изображали сцены охоты именно на оленей. Также можно увидеть посуду, из которой вкушали ренессансные Гаргантюа: тяжеловесные блюда, громоздкие кубки, мощные сосуды для вина — всё подстать эпохе. "В ушах её вечно гремел пушечный гром. Перед глазами блистала то капля яда, то клинок", — добавляла Вирджиния Вульф, а нам остаётся только любоваться королевскими играми.
