В Московском Музее Современного искусства, в корпусе на Гоголевском бульваре, д. 10, открылась выставка немецкого художника-постмодерниста Йозефа Бойса. Подобного рода мероприятие уже проводилось в Берлине, где оно носило название "Мы есть революция". Однако в Москве на афишах набиты другие слова — "Призыв к альтернативе". Куратор выставки Ойген Блуме сообщает, что везти берлинский титул в Россию ему не хотелось. Впрочем, добавляет, что "Призыв к альтернативе" — почти то же самое. Именно так назывался манифест Бойса, опубликованный в 1978 году.
В 1992 году Йозефа Бойса показывали в стенах Исторического музея, позже эту же выставку перенесли в Пушкинский музей. Она называлась "Внутренняя Монголия" и состояла в основном из рисунков художника. Теперь Бойса привезли во второй раз. Хотя в данном случае, скорее всего, уместнее было бы применять слово "доставили". Кроме графики, в залах представлены три крупные и весьма тяжёлые инсталляции, множество малых работ. Проекторы демонстрирует 14 фильмов, документирующих акции Бойса. Выставка продлится до 14 ноября.
При рассмотрении творчества Бойса понимание значения следов от движения его руки, держащей карандаш, кисть или свинцовый штифт, будет фрагментарным без рассмотрения мифа, который, казалось, сам собой сформировался вокруг этого человека. Художник родился 12 мая 1921 года в Германии в Крефельде. Во время его учёбы в школе преподаватели отмечали способности к живописи, а также интерес к нордической мифологии и естественным наукам. В 1933 году Бойс стал свидетелем акта сожжения книг, проводимого во дворе его школы. Позже он писал, что смог умыкнуть работу шведского врача и натуралиста Карла Линнея "Система природы". "Выхватил прямо из огромной, горящей горы", — говорил Бойс. Документы утверждают, что с 1936 года он состоял в гитлерюгенде, хотя к тому моменту участие в этой организации стало фактически обязательным. С началом войны Йозеф Бойс попадает в люфтваффе, где служит стрелком-радистом в звании унтер-офицера. Вплоть до этого момента жизнь художника была наполнена более-менее осязаемыми фактами, реальными событиями. Но за год до окончания войны линия его жизненного повествования расширяется, давая простор для мистификаций, вымыслов и игры со смыслами.
16 марта 1944 года самолёт Бойса Ju-87 был сбит над Крымом. Гораздо позже Бойс опишет это событие так: "Если бы не татары, меня бы сегодня не было в живых. Они — кочевники Крыма, клочка земли между двумя фронтами, не выбирали сторон в войне. Я смог познакомиться с ними, так как часто хаживал к их костру. Присоединяйся к нашему клану, говорили они, обращаясь ко мне. Обычаи кочевников, безусловно, привлекали меня, хотя в те времена их перемещения и были ограничены. Именно они нашли меня в снегу сразу же после крушения, когда германские спасательные группы уже оставили надежды. Я долгое время был без сознания и очнулся только через двенадцать дней, к тому моменту находясь уже в германском полевом госпитале. Поэтому все мои воспоминания о двенадцати днях на грани смерти — это образы, проникшие в сознание. Последнее, что я чётко помню, — то, что уже слишком поздно прыгать, парашют не откроется. Должно быть, мысль возникла за секунды до удара об землю. К счастью, я не был пристёгнут — всегда предпочитал свободу движения ремням безопасности… Мой друг застегнул ремни, и сила удара заставила его буквально исчезнуть, распасться на атомы. Но я, вероятно, пробил стекло и полетел назад, когда самолёт врезался в землю, это меня и спасло, хотя я получил ранения черепа и челюсти. Потом хвост самолёта перевернулся и полностью погрузился в снег. В таком виде татары нашли меня позже. Я помню голоса, произносящие "вода", помню войлок их шатров и густой, настойчивый запах сыра, жира и молока. Они покрыли моё тело жиром, чтобы помочь ему накапливать тепло и обернули меня войлоком как изолятором, чтобы тепло оставалось внутри".
Это фрагмент из автобиографии Бойса. Считается, что в тексте, который художник дополнял и переписывал в течение всей жизни, присутствует огромное количество вымыслов. Так, находятся даже очевидцы крушения самолёта, заявлявшие, что Бойс почти сразу же был обнаружен поисковым отрядом, и никаких татар поблизости не было. И тут происходит самая главная трансформация, определяющая Йозефа Бойса как постмодерниста — в его повествовании, в его жизни, той, которая для зрителей картин должна быть объективной реальностью, после огненного взрыва и удара о землю в ледяной степи, на помощь приходят татары и, пользуясь примитивными средствами, спасают ему жизнь. Этот нарратив существует в пределах творчества Бойса, в пределах его мифа, и, как машинное масло, проливается на весь художественный механизм, помогая метафорической машине двигаться слаженно и без скрипов.
Мистификация произошла в прошлом и влияет на настоящее, её невозможно было провернуть позже, потому что позже вся жизнь Йозефа Бойса будто бы происходила у всех на виду. Сам он позиционировал себя как социального, открытого, политически активного художника и, по преданию, также являющемуся частью огромного мифа, в его мастерскую, чтобы наблюдать за творческим процессом, мог войти любой, а во время лекций в университете, где преподавал Бойс, двери были открыты для всех, кто хотел бы заняться искусством.
Был ли эпизод с войлоком правдой или нет — не столь важно. Он — как стальной шест, на котором держится бойсовская структура. Это событие, магическое по своей природе, наполняет смыслом понятия-основы творчества Бойса, даёт силу словам "шаманизм" и "интуитивное восприятие".
Что уже недоступно пониманию для европейского человека, но что может осознать умерший заяц, в своём состоянии объединяющий природу живую и неживую? Нужны ли для этого слова? Что выражает брат-медведь, водопад и койот для европейского человека, своим систематизирующим взором окидывающего пейзажи Северной Америки? Захочет ли Америка стать объектом искусства? Смогут ли люди, приложив усилия, посадить семь тысяч дубов? Ведь для этого соседу придётся помириться с соседом, а, быть может, даже впервые заговорить с ним. В один из дней, нужно взять в руки лопату и начать копать. Но разве лопата — не орудие искусства? Разве от этой социальной скульптуры не захватывает дух? Или, быть может, мы в конечном тупике, запутались в лабиринтах старых стульев и окаменевших колбас, и нас всех в конце века ждёт лес базальтовых монолитов?
Миф Бойса позволяет строить свободные интерпретации. В процессе познания его творчества каждый в каком-то роде становится художником. Кто-то видит, как объекты конечного тупика, стык двух стенок цинкового ящика, вдруг магическим воздействием шаманского ритуала с помазаньем жиром и нанесением печати обретают новые природные смыслы. Кто-то в идеях антропософии и "зелёного" уклада для европейского человека ощущает мрачное присутствие национал-социализма. Из войлока и жира можно слепить всё, что угодно. Но, в конечном итоге, никто не гарантирует, что увиденный вами смысл в работах Бойса есть на самом деле. Как нет гарантий, что какой бы то ни было смысл, отдельный от локального мифа, там вообще существует.
Если задать вопрос о творчестве Бойса Алексею Беляеву-Гинтовту, то он ответит: "Когда-то из валенок мы делали инсталляцию — самолёт, на котором летал Бойс. Наверное, именно войлока немцам когда-то очень не хватало. Например, под Москвой в сорок первом. В Бойсе же самое главное то, что он — евразиец".
