Защитить человека

Можегов Владимир. Возвращение Империи. Пути Русской идеи в зеркале истории. — М. : Наше Завтра, 2023. — 352 с.

Предусмотренное действующей Конституцией Российской Федерации (ст. 13) идеологическое многообразие и запрет на установление какой-либо государственной или обязательной идеологии вовсе не равносильны запрету на поиски государственной (национальной) идеи и даже, напротив, "запрограммировали" непрерывность таких поисков, что в гораздо большей степени соответствует природе человека и человеческого общества, чем любое "единственно верное" учение, какой бы характер оно ни носило. Однако исторический опыт, полученный при использовании тех или иных нормативных в прошлом идеологических систем и ставший частью той или иной общественной (культурной, цивилизационной) традиции, тоже "отменить" или "заменить" по щелчку пальцев невозможно. Особенно вследствие связей этой традиции с "матрицей" технологической инфраструктуры. И понятно, что какого-то универсального, пригодного во всех случаях жизни решения этой дилеммы нет.

А потому предпринятая экспертом Изборского клуба Владимиром Можеговым попытка системной смысловой и ценностной "расшифровки" того, что может и должен представлять собой патриотизм, уже названный и признанный главой нашего государства в качестве национальной идеи России, важна и актуальна. Тем более в условиях длящейся вот уже полтора года Специальной военной операции на Украине, которую автор характеризует как начало возвращения русской Империи, законной наследницы империи Римской, через войну против глобальной элиты прогрессистского, хилиастического проекта, наследующего древнему Карфагену и выступающего сегодня под именем глобализма: "24 февраля 2022 года стал днём, когда купола Российской империи впервые с 1917 года показались из-под тёмных вод истории. Это был день, когда Россия, до сих пор лишь вспоминавшая себя в своих "ослепительных снах", вновь вступила в историю".

Россия как империя, на штандартах которой вместо "свободы, равенства, братства", под которыми проступают "война, золото, ложь", написано "мир, справедливость, культура", как "цивилизация Севера", новый ковчег спасения традиционных (прежде всего христианских) ценностей человечества, оплот "консервативной революции" и "консервативного социализма"/"социального консерватизма", способный вести победную войну против "глобальной леволиберальной мультикультурной социал-демократии", — такой рецепт выписывает Владимир Можегов для современной России. Конечно, далеко не факт, что наша страна воспользуется именно этим рецептом и что данный рецепт способен оказать прогнозируемый автором целебный эффект нужной силы и длительности, причём без каких-либо побочных последствий, но само появление книг подобного рода весьма показательно.

К тому же многие авторские мысли выглядят вполне жизнеспособными и плодотворными: например, о том, что в современной геополитике, в отличие от классической, понятие Хартленда — это уже не столько Россия + Германия, как во времена Макиндера, сколько Россия + Китай, или о том, что нынешняя Европа перестала быть Европой, отказавшись от себя самой как суммы Римской империи, эллинской культуры и христианства, а также о том, что главной целью России в ходе СВО является даже не победа над "альянсом демократий", но прежде всего изменение самой себя и обретение через эти перемены своей истинной сущности. Такое "обретение себя" необходимо не только нашей стране и нашему народу, оно необходимо и всему человечеству, без такой русской альтернативы обречённому на самоотрицание и самоуничтожение в рамках мира great reset со стороны глобальных "прогрессистских" элит — с этим выводом Владимира Можегова трудно не согласиться или проигнорировать его.

Почему все консервативные идеологии в наше время неизменно проигрывают? Почему, при том, что консервативно мыслящим остаётся у нас подавляющее большинство населения страны, либеральная повестка, пусть и с некоторыми консервативно-патриотическими опциями, остаётся доминирующей и в прессе, и на ТВ, и в университетах, и в молодёжной среде в целом? Самый лёгкий ответ лежит на поверхности: потому что либеральный взгляд на вещи — это мировой мейнстрим, а официальная идеология Демпартии США является де-факто и идеологией свободного (то есть полностью зависимого от неё) мира, чья правомочность убедительно подкреплена денежным станком, мощной армией, властью мировых медиа и Голливуда. Официальный запрет на идеологию, прописанный в нашей Конституции, и означает ведь, в сущности, лишь не оспариваемое всерьёз главенство либеральной идеологии Демпартии США, не так ли? Понятно, что на поддержку либеральной идеологии работает не только вся мировая медиамашина, включая и IT-гигантов, но и академическая, университетская элита, издательская сеть, выпускающая миллионы томов книг, повсеместно воспроизводящих либеральную картину мира в сознании элит, не говоря уже о масскульте, обрабатывающем сознание обывателя.

Понятно, что ничего подобного у консерваторов нет и быть не может. Их инфоресурсы подобны утлым судёнышкам, снующим меж океанских суперлайнеров водоизмещением в миллионы тонн. Отсюда растут ноги и довлеющей маргинальности консервативных идеологий: да, у них элементарно не хватает ресурсов — ни финансовых, ни интеллектуальных, ни человеческих.

Другое слабое место консерваторов — отсутствие единого священного текста. У коммунистов есть "Капитал", у новых левых — критическая теория франкфуртской школы, у либералов — вся традиция Просвещения от энциклопедистов и Локка. У консерваторов с этим большие проблемы. Не то чтобы текстов не доставало. Их, начиная с Жозефа де Местра, написано достаточно. Но вот каноничных среди них нет. Возможно, это связано с самой позицией консерваторов, неизбежно оборонительной. Всю историю Нового времени консерватор неизменно пребывает в осаждённой крепости, пытаясь защитить святыни и устои, подвергающиеся атакам всё новых и новых революционеров. Но оборонительная позиция всегда слаба и неустойчива. Ведь и возникает она лишь тогда, когда традиция утрачивает силу: здоровому организму революция не страшна. И вот, защищая шатающиеся устои, консерватору приходится либо срочно подручными средствами их укреплять, либо столь же срочно создавать новые, то есть неизбежно модернизировать оборонительные рубежи. Так, на вызов гностических ересей католическая церковь ответила созданием инквизиции, на вызов Реформации — созданием ордена иезуитов. На вызов Французской революции патриоты-монархисты ответили Вандеей, на вызов большевизма консервативная Европа ответила созданием движений активистского, солидаристского толка.

Мы же в России сегодня оказываемся во вдвойне и втройне сложном положении. Во-первых, потому, что все прежние попытки сохранить традиционные ценности неизбежно стигматизировались побеждающей революцией как абсолютное зло; во-вторых, потому, что наш собственный патриотизм двусмыслен по своей природе: он выступает либо как красный, либо как белый. Эти его формы объединяет лишь общая ненависть к разлагающему традиционные ценности глобализму. Людей же, способных подняться над этим раздраем да ещё и над общей ненавистью, вообще ничтожно мало.

Одним словом, консерваторам, которые желают воплотить свои консервативные ощущения в стройный идеологический дискурс, не позавидуешь. Им сегодня почти не на что опереться, нечего, так сказать, консервировать. Консервативную идеологию приходится создавать фактически с нуля, как вновь возводили с нуля взорванный большевиками Храм Христа Спасителя. Но если стены храма по сохранившимся чертежам воссоздать ещё можно, то как наполнить его содержанием, утраченным ещё более основательно?..

Первой и главной слабостью всех вновь создаваемых консервативных идеологий является, на наш взгляд, отсутствие фундамента. Большинство из них имеют вид некоей мечтательной ауры вокруг любимого идеала (тоже, как правило, достаточно фантазийного) и просто повисают в воздухе. Идеалом этим может быть сталинский СССР, или расцвет петербургской империи Романовых, или царство Ивана III, etc. Образцовым в этом смысле выглядит хорошо известный труд Ивана Солоневича "О народной монархии" (изд. 1951 г.). Солоневич искренне любит русскую монархию, и греха в этом, конечно, нет. Грех в том, что эта любовь становится единственным фундаментальным основанием его книги. Солоневич даже не делает попытки теоретически обосновать сущность монархического строя или проследить его исторический генезис (и, признаться, не слишком хорошо знает историю). Почему именно русская монархия принимается им за идеал, объясняется просто: он её любит. Таков пафос его труда. И это, можно сказать, иконографичный пафос всех наших консервативных идеологий.

Выглядит всё это несколько странно: почему люди, защищающие, казалось бы, фундаментальные основания, сами оказываются столь безосновательны? Дело, вероятно, в любви, а любовь сама по себе — фундаментальнейшее из оснований, не так ли? Да и попробуй объясни свою любовь рационально!

И всё же это проигрышный подход, так можно убедить только соратника, которого и убеждать-то не надо. А потенциально сочувствующего? Не зря церковь изобрела в своё время богословие, апологетику и другие мудрые науки — именно для того, чтобы объяснить внешним людям истоки своей любви. Хотя одной Нагорной проповеди было бы достаточно. Тем не менее богословские комментарии продолжают множиться, и это правильно: истина одна, а людей много, и все они разные. Каждому потребен свой подход, свой язык, своё верное слово. Подобрать к каждому сердцу свой ключик — это задача художника. То же и с идеологией. И кстати, для всякой консервативной идеологии, если уж она обращается к вещам фундаментальным, хорошо бы пример Нагорной проповеди держать перед глазами, всякий раз спрашивая себя: возможно ли найти фундамент более фундаментальный?

Коснёмся ещё одного слабого места консерваторов. Есть такое понятие (его знает каждый автомобилист), как слепая зона. Она есть у каждого, при этом каждый уверен, что крепко держит руль и прекрасно видит дорогу. Это касается и идеологий. У либералов в такую слепую зону попадает понятие Бога; у консерваторов — понятие личности и свободы. Консерваторы почему-то считают эти понятия гораздо менее важными, чем понятие, например, государства. Но это не так, личность — это серьёзно. Потому что по-настоящему живёт не государство, не монархия, не сталинский социализм и не царство Ивана Грозного, а именно личность. Так уж устроено Господом Богом, по образу и подобию Которого сотворена именно личность, и ничего с этим поделать невозможно. Последнее консерваторам надо принять и не то чтобы смириться, а именно на этом и строить основания своей идеологии. Потому что либерализм безо всякого на то основания присвоил понятия личности и свободы, не поняв их, не осмыслив, но совершенно извратив.

Итак, настоящей задачей консерваторов должно стать вот что: им нужно перестать игнорировать свою слепую зону, увидеть её, вырвать знамя личности и свободы из рук либералов и вернуть ему законное место, утвердив в самом центре новой консервативной идеологии. Потому как всё, что говорят либералы о личности и свободе, есть ложь, а сами либеральные личность и свобода не являются ни тем, ни другим, ибо личность — это вовсе не то несчастное существо, поминутно требующее соблюдения своих прав, а свобода суть не сумма мелких его вожделений.

Образ либеральной свободы сегодня — это человек в гигиенической маске, стоящий в очерченном для него магическом круге социальной дистанции. Образ, мягко говоря, неоднозначный. И Бог, когда создавал человека, вкладывал в его идею, очевидно, несколько более широкий смысл. В религиозной или, шире, культурной парадигме личность — это не всякий индивид, но существо прежде всего вертикальное: то есть имеющее ясную иерархию ценностей. Ибо личность живёт интересами не только своей задницы и живота, но также ума и сердца. До личности, иными словами, надо ещё дорасти. Личность — это не столько данность, сколько идеал. При этом доступный всякому. Однако требующий определённых усилий, чтобы его достичь. Как видим, перед нами принцип несколько более сложный, нежели либеральные права человека, но оно того стоит.

Идём дальше. Личность живёт любовью — таков принцип бытия личности, вложенный в неё Богом. Следовательно, личность не может быть одна: она либо с Богом, либо с ближним. Но возрастать в любви личность может только в свободе. И именно для того, чтобы возрастать в любви, ей свобода и потребна. Таково вкратце традиционное христианское понимание личности и свободы. Весьма отличное от либерального. Но, будучи поставлено в центр мировоззрения, оно собирает вокруг себя мир в совершено иной конфигурации.

В центре либеральной идеологии лежат права и свободы замкнутого на себя индивида как сумма вожделений последнего. Отсюда на выходе мы имеем облако хаотически движущихся атомизированных частиц, уловленных демократической общественной системой, — мир как управляемый хаос. Когда мы ставим в центр мира традиционную (то есть высокую, вертикальную) личность и её свободу (как необходимое ей жизненное пространство и энергию роста), мы получаем на выходе гармоничное общество, объединённое общей и разделяемой всеми иерархией ценностей — иерархией, естественно вырастающей из потребностей самой личности.

Государству же в этой картине мира остаётся лишь поддерживать здоровую атмосферу общества, в которой такая личность может гармонично развиваться и расти… И вот какую личность и свободу должна утверждать настоящая консервативная философия, противопоставляя свой идеал либеральному идеалу самозамкнутого индивида, требующего отчуждения от всякой связывающей его общности. Природа высокой творческой личности оказывается совершенно иной. Она и создаёт общность. Ведь принципом бытия личности, как мы уже сказали, является любовь. Именно из такого понятия личности и свободы, когда они окажутся утверждены в центре бытия (и центре нашего социального мира), естественным образом возникнут и утвердятся далее понятия семьи, общества, наконец, страны, государства. И все они при этом окажутся на своих законных местах, все обретут свою ясную онтологическую ценность и легитимность.

Более того, одновременно в руках консерваторов окажется мощнейшее оружие, настоящий меч Экскалибур, которым они будут способны сокрушить все воздвигнутые против них бастионы либеральных прав и свобод, впрочем, и так уже весьма ветхих. Ведь либеральная риторика семимильными шагами движется сегодня от распадающихся гуманистических идеалов к трансгуманистическим, в парадигме которых распаду подвергается уже и само понятие человека, а права человека должны будут обрести киборги. Это не шутки. Дебаты о наделении киборгов субъектностью (и юридическим правами) активно ведутся, до объявления же самого человека промежуточной стадией на пути к трансчеловеку (или к его цифровой версии) остаются считаные десятилетия, на что во всяком случае горячо надеются деятели калифорнийского Университета сингулярности (учредители: NASA, Google, Nokia, ePlanet Capital и др.), филиалы которого имеют представительства в 159 странах, в том числе и в Москве, и в деятельность которого вовлечены сегодня властные элиты всего мира. Таким образом, защита человека как такового оказывается сегодня, возможно, последней линией обороны подлинного консерватизма.

Наконец, ещё один важный момент, который всякая консервативная идеология интуитивно чувствует, но воплощает, как правило, не слишком удачно. Русских, как известно, почти невозможно объединить вокруг абстрактной идеи. Пусть даже и самой священной. Пусть даже это будут понятия нации, государства или церкви. То есть объединить-то можно, но для этого на стяге идеи должен обязательно сиять некий лик. Русский человек — поэт, он живёт скорее ощущениями, эмпатией, нежели абстрактными конструкциями.

Ему, проще говоря, нужен образ, который он мог бы беззаветно любить. Интуитивно осознавая это, консерваторы не находят сегодня ничего лучшего, чем вышить на своём боевом стяге образ Иосифа Сталина или Ивана Грозного. В лучшем случае — Александра Невского или князя Владимира. Речь не о том, что образы эти плохи. Но одни из них слишком неоднозначны (следовательно, разделять будут больше, чем объединять), другие — слишком мифологичны. Мы слишком мало знаем о Невском и Владимире, чтобы по-настоящему прочувствовать их. Трудно по-настоящему полюбить великого предка, от которого осталась лишь пара строк в летописи, пусть даже пять лучших актёров изобразят его в пяти самых шикарных сериалах. Нам гораздо легче полюбить Андрея Рублёва, оставившего нам небесное солнце, сгущённое на иконной доске. И нам совсем не потребуется усилий, чтобы полюбить Пушкина.

Это, кстати, прекрасно поняла русская эмиграция, когда все попытки объединить её политическими лозунгами провалились и когда П. Струве, поняв гениальным чутьём, что политическое объединение эмиграции терпит крах, вознёс над русским зарубежьем имя Пушкина. С этим знаменем эмиграция обрела второе дыхание, новую волю к жизни. Более того, этот жест способствовал тому, что и по другую сторону русских баррикад вспомнили о Пушкине. В 1937 году, когда отмечалось столетие со дня гибели поэта, Пушкин был прославлен Сталиным в чине своего рода культурного святого.

И культом Пушкина на многие последующие десятилетия оказался сцементирован дух народа. Так в самую суровую годину испытаний ХХ века Пушкин оказался идеальным хранителем Русского Мира и русского духа. Неужели же сегодня, когда вызовы, на которые приходится нам отвечать, оказываются ещё более серьёзными, мы пройдём мимо этого воистину стратегического образа русского возрождения, не заметив его?

Есть и другие, изначально проигрышные, позиции, на которых упорно стоят консерваторы и которые надёжно обеспечивают им безнадёжную маргинальность. Например, агрессивный антиевропеизм, бескомпромиссный выбор Азии, коим больно́ наше евразийство. Что сказать на это? Русский орёл двуглав — таков уж наш удел, рок, судьба и… задание. Русский человек "слишком широк", как заметил Достоевский. И эта широта — тяжкая ноша. Но любая попытка его сужения, любое покушение на выбор одной из голов чреваты утратой равновесия. Разложиться на атомы вместе с одномерным человеком современной Европы или сгинуть в азиатском море — любой из этих выборов будет означать для нас гибель. Самим Богом и самой русской судьбой мы призваны мыслить шире — самыми высокими категориями и самыми обширными смыслами. Русский — это всечеловек, и этим, в сущности, сказано всё.

Ну и в заключение самый провокационный вопрос: а нужна ли нам сегодня идеология в принципе? Язык идеологии — язык прошлого века, и это язык партийный. XIX век не говорил на языке идеологии, тогдашняя Россия говорила на языке имперском, церковном, великосветском, народном, а также на языке общественных споров, где собственно идеологическим был главным образом язык демократической интеллигенции, то есть масонский язык. Он и стал основой языка, на котором говорили по большей части партии и движения ХХ века. Сегодня этим языком всецело владеет либеральная идеология, которая через свою культурную гегемонию навязала собственную понятийную базу всему миру. Именно либерализм продвигает клишированные формы идеологии (понятия политкорректности, антирасизма, мультигендера), глубоко, конечно, демагогические, но имеющие видимость общечеловеческих. Пользуясь чем, маргинализировать любой идеологический язык, идущий вразрез с единственно верным учением Демпартии США, оказывается очень удобно. Особенно когда к вашим услугам весь аппарат мировых медиа. И это на самом деле ещё и очень умно — когда все информресурсы по первому вашему знаку кричат: "Держите вора!" — вам остаётся лишь спокойно снимать шапки со всех зевак всего мира. Одним словом, идеологией здесь уже не поможешь, "англичане давно ружья кирпичом не чистят". Сегодня потребно нечто иное, нечто гораздо более серьёзное, более фундаментальное. Здесь потребна новая социальная философия! Причём философия интегральная, включающая в себя и новую философию истории (смысл истории), и новую антропологию (смысл человека), и новую политическую философию, объясняющую смысл государства и общества.

Что же до перемен, столь необходимых и долгожданных, то их удобнее вводить, опять же, пользуясь не идеологическим, а скорее культурологическим языком. Удобнее прежде всего самой власти. И лучшей эгидой здесь может стать необходимость спасения культуры. Ведь именно трёхтысячелетняя европейская культура (Гомера, Вергилия, Данте, Шекспира, Гёте) гибнет сегодня на Западе под наплывом нового варварства (BLM, ЛГБТ и разносмуглокожей миграции).

Итак, мощный мировоззренческий фундамент, свой священный текст, глубоко разработанные и прочувствованные идеи личности и свободы, поставленные в центр доктрины, наконец, лик, образ, всецело доктрину иллюстрирующий, и девиз, лозунг, под которым могло бы начаться консервативное обновление и которым, на наш взгляд, сегодня может быть только лозунг защиты культуры и её носителя — вертикального человека-личности как такового. Ну и, разумеется, мощные и разнообразные механизмы созидания и распространения, всецело поддержанные властью, — вот какой должна быть современная консервативная идеология, точнее, новая интегральная консервативная философия, способная побеждать.