"Когда б владел я целым миром,
Хотел бы веером сим быть;
Всех прохлаждал бы я зефиром
И был бы всей вселенной щит".
Гавриил Державин
Разглядывая старинные веера, можно изучать не только историю дамских вкусов, но и художественно-эстетические пристрастия человечества — как бы ни пафосно это звучало. Аксессуары говорят о нас гораздо больше, чем архитектура, живопись или поэзия. Веера касались руки. Они — часть повседневности. Здания, стихи, картины творились в расчёте на Вечность: "Слушайте, товарищи потомки!", а табакерки, зажимы для галстуков, тросточки и веера — для здесь и сейчас. Вот размеренное бытие прекрасной дамы — с долгими часами перед зеркалом под болтовню горничных и модного куафёра, с балами и визитами, с картинками из парижских журналов. С невыносимым жаром гостиных и духотой танцевального зала. Веер — от "веять". Как у Державина: прохлаждать зефиром. Спасать от неминуемого обморока. Дивный цветок салонов, наша героиня затянута в корсет, а пышное платье перегружено вышивкой, шёлковыми розами и кружевами в два ряда. Сотни свечей — всё плавится. Она с детства училась поигрывать опахалом — тонкая наука флирта и умение скрыть накатывающую дурноту. Прикрыть бледнеющие губы веером — но так, чтобы все решили: как хороши её глаза, браслеты, пальцы. Как сказочен веер. Обыденный функциональный предмет становится культурным феноменом и шедевром. Это уже не просто "овевать" — это околдовывать. В русском журнале "Смесь" за 1769 год констатировалось: "Знающие свет женщины умеют опахалом изображать разные страсти: ревность, держа в руках свёрнутое опахало, не говорит ни слова; непристойное любопытство, сохраняя стыдливость, закрывает лицо развёрнутым опахалом и смотрит на то сквозь кости опахала, на что стыдно смотреть простым глазом; а любовь играет опахалом, как младенцы с игрушками, и делает из него всё, что хочет". Пришедший с Востока, веер сделался частью западной бытовой культуры. И не только, не столько бытовой. "Писал на веере стихи — / Прощался. Дрогнула рука. / Сломался веер…", — молвил Басё. "Не правда ли — прелесть? На нём моё имя и дата", — сообщила уайльдовская леди Уиндермир, показывая лорду Дарлингтону свой веер.
В Центре имени Грабаря (ул. Радио, д. 17, к. 6) представлена уникальная экспозиция, посвящённая веерам середины XVIII — начала XX веков из коллекции московского музея-усадьбы Останкино. 34 веера, которые в 2012-2016 годах были отреставрированы и воссозданы. Веера хрупки и недолговечны. "С лёгким треском рассыпался веер, / Разверзающий звёздную месть", — витийствовал Александр Блок, а посетитель выставки может увидеть рассыпавшийся веер — с обнажёнными "косточками" и надорванным экраном. Тут же — инструменты для починки. Этому вееру ещё предстоит вторая жизнь. Кропотливая, изысканная работа — не менее скрупулёзная, чем творение самого предмета, ибо реставратор обязан знать и чувствовать почерк старого мастера.
Создание веера во все века считалось трудоёмким и долгим процессом, над опахалом трудились, по крайней мере, три человека: первый тачал веерный станок, то есть каркас, второй резал на нём узоры, а уже третий — расписывал экран. Картинку могли поручить не только безвестному, хотя и виртуозному ремесленнику, но и модному гению, вроде Франсуа Буше. В комедии Карло Гольдони "Веер", где вся интрига вертится вокруг опахала, звучит риторический вопрос: "Уж не Рафаэль ли из Урбино либо сам Тициан его раскрашивал?". Конечно, Рафаль с Тицианом веерами не занимались, а реплика — саркастична. Мол, что возиться с безделушкой? Веер капризно устроен, как дамская сущность. Сломать его просто, а вот починить — затруднительно. В одном предмете использовались разные по смыслу материалы: дерево и шёлк, перламутр и перья, слоновая кость и плотная бумага, что делает реставрацию ещё сложнее.
Веера, при всём их красочном разнообразии, делятся на три основных типа: plié, brisé и pliant. На выставке представлены все разновидности, а сопроводительные таблички не дадут вам ошибиться. Наиболее ходовой и знакомый всем вариант — plié. Он состоит из веерного станка (пластин) и плиссированного экрана с красивой картинкой. Среди экспонатов — опахала 1770-х годов. Например, веер plie "Прелести сельской жизни" (Франция) — компания пышно одетой молодёжи на фоне природы. В те годы был сформулирован тезис о прелестях "натуры"; о всепобеждающей естественности и пользе свежего воздуха. Отказ от манерничания — любовь к простоте. Художник честно выписал развалины и даже какие-то ямы, но галантное столетие оставалось верно себе и своим завитушкам. Пасторальная гладкость никуда не делась и стоила теперь ещё дороже, а Мария-Антуанетта, доившая корову в "швейцарской деревушке", вошла в историю как самая расточительная королева.
Следующий тип — это brisé, который не имел единого экрана и состоял исключительно из пластин, соединённых кусочками разрезанной ленты. Вот — немецкий веер brisé в неоготическом стиле, как это понимали в 1820-х годах, когда вся молодёжь увлекалась Средневековьем. Возник жанр "готического сюжета" — одной из ветвей романтизма. Тайны, ужасы, монастыри, сокровища, бледные девы с мудрёной биографией — всё это заставляло читающих барышень трепетать. И заказывать веера с остроконечными пластинами — в духе мрачных чертогов и церквей.
Наконец, pliant — это страусовый и любой перьевой веер. В стихотворении Игоря Северянина о том, как "графиня ударила веером страусовым опешенного шевалье" говорится именно о pliant. Исторически это самый поздний тип веера, получивший распространение в XIX столетии — как следствие регулярных загранпоставок и активного использования всех даров колониального мира. На выставке два веера-pliant из перьев марабу (Франция, 1900-е гг.).
Долгие годы и века веер оставался аристократической, статусной вещью. В 1840-50-х годах — на фоне возвышения буржуазии — одежда и аксессуары перестали быть маркером аристократии, а веер окончательно покинул пределы светских салонов и вошёл в обиход каждой обеспеченной горожанки. Нравы огрубели. Этикет упростился. "Брюнетка, приветливо кивнув Дюруа, слегка ударила его веером по плечу. — Спасибо, котик, — сказала она. — Жаль только, что из тебя слова не вытянешь. И, покачивая бёдрами, они пошли к выходу". Разве могла дама — пусть даже и куртизанка — XVIII столетия ударить мужчину веером? Или как уже упомянутая графиня из стихотворения Северянина? О, нет. Поменялись и вкусы, по мнению тогдашней публики — тоже в худшую сторону. Выставка позволяет уловить этот нюанс: если сравнивать утончённые шедевры 1770-х с подражательными вариациями 1850-60-х, становится ясно, почему "второе рококо" высмеивалось образованной публикой. Стили LouisXV/Louis XVI, которые так обожали во времена Евгении Монтихо, преображаются в буйство розочек и безумие показного блеска. Нуворишам казалось, что светло-голубой и нежно-сиреневый — это как-то бедненько и бледненько, а потому надо малевать сочно. Не жалея колера. Не "страдая" гармонией. Тут вам и резьба, и золото, и ни единого пустого места на экране — всё заполонено. А тема-то всё та же: кавалеры и дамочки в напудренных причёсках. Кстати, у всех "принцесс" на картинках — личики императрицы Евгении, франтихи и причудницы. Ей подражали, как и её кумиру Марии-Антуанетте. Вообще, веера середины XIX века часто удивляют своей… нелепостью. Хотя есть интересные, самобытные образцы. Веер plie "Радости материнства" (Италия (?), 1840-1850-е гг.) выполнен в манере позднего Средневековья с ренессансными включениями. В центре экрана — довольно посредственный рисунок, изображающий даму с младенцем, а по бокам — история её жизни. При всей слабости художественной техники, это невероятно живая и тёплая вещь.
Длина веера напрямую зависела от величины дамского наряда и высоты фигуры в целом. Когда в моду входили мощные каблуки и громоздкие причёски, размеры веерных пластин тут же увеличивались, но стоило дамам облюбовать плоскую подошву и предпочесть скромные уборы, веер тут же становился маленьким. Веер — аксессуар, не имеющий права менять общий ритм костюма. На витринах небольшие веера brisé эпохи ампир, когда туфельки не имели каблуков, и тут же — опахала 1870-х: они воспринимаются громадными, а всё из-за моды на роскошные "вавилоны" и каблук 6-10 сантиметров. Ещё крупнее веера 1880-х, когда модный силуэт сделался ещё более "долговязым". На экспозиции есть мега-веер того периода — он, скорее всего, был задуман для декоративных целей, ибо подобная величина исключает саму возможность удобного ношения. А быть может, сия вещица — плод нарочитой гигантомании заказчика.
В арсенале светской девицы XIX — начала XX веков значилась бальная записная книжечка — carnet de bal. Туда записывали номер танца и фамилию кавалера. Если в книжечке было много свободных номеров, это воспринималось как явный неуспех. Иногда роль книжечки (или карточек) выполнял бумажный веер, на который точно так же наносились имена воздыхателей и потенциальных партнёров по танцам. На выставке есть такой английский веер 1900-х — очаровательный и, к сожалению, без единой строчки. Владелица никого не взволновала? Так и просидела в углу весь вечер — или всю жизнь? А быть может, она решила, что начало XX века — уже новая эра, когда не надо заморачиваться смешной традицией. Наступали машины. Раздавались телефонные звонки. Мир — мчался. Впрочем, и веер как таковой уничтожило… электричество. По мере того как в жизнь человека вторгался неумолимый прогресс, а гостиные озарялись "искусственным" светом, утрачивалась потребность в опахалах: от лампочек не становилось душно. Анна Ахматова на излёте Серебряного века печалилась: "Сквозь опущенные веки / Вижу, вижу, ты со мной — И в руке твоей навеки / Неоткрытый веер мой". Да и зачем его открывать? Затем, чтобы любоваться!
-
Марк
26 октября 2017 в 17:28Тальберг
Замечательная статья. И приведённая цитата из Гаврилы Романыча - очень к месту. В русской литературе про «косточки мужичков», про «горелово-неелово» много кто писал. А оценить, что «багряны щи и раки красны ... чего-то там... прекрасны» - умел далеко не каждый.
Кто-то скажет, пиасть о веерах, тростях, лорнетах - аполитично. Не соглашусь категорически!
Один такой веер стоит десятка трактатов об эмпириокритицизьме, и подшивки журнала Огнетушитель (приложение к Искре).
Ведь эстетика - ПОСЛЕДНЯЯ ПРАВДА. С ЭТОЙ позиции, и никакой другой, должны оцениваться и майские законы, и апрельские тезисы.
«И решил он, что это хорошо»
ЧЕМ хорошо?
Тем что способствует росту производительных сил (см. «стрекот аэропланов, рокот автомобилей, ветропросвет экспрессов, крылолёт буеров») но ДЛЯ ЧЕГО нам всё это? ДЛЯ КУЛЬТУРЫ, которая совершенно НЕСВОДИМА лишь к мадонне тициановой да сонетам ВильЯма Нашего. Бронзовая папиросница...Шапо Кляк.. карты игральные... столик ломберный... о корсетах и панталонах умолчу, ибо заводиться не хочу... ВСЁ ТО, что кондовым музейным языком, называется ПРЕДМЕТЫ БЫТА, а языком археологов - культурный слой.
И всяк, кто видит красу б-жьего мира, бабочку, там, или долгоносика, просто обязан видеть красоту ВЕЩЕЙ.
Мне будут пенять, как в своё время Буревестнику: очень жаль, товарищ Тальберг, что не видно нас на выставке наших вееров.
Но я отвечу с последней прямотой:
Хотя Державин ВСЕХ зефиром прохлаждал
Но я б не всех грильяжем услаждал