19 июля Василию Ливанову исполняется 80 лет. Возраст почтенный, и пожелать, при его достижении мужчиной в России, можно лишь крепкого здоровья, неослабевающей ясности ума и любви близких. Остальное — пустое. Вероятно, к таким летам человеку (тем более, состоявшемуся художнику) становится не очень важным то, что раззадоривает в более юном возрасте — артистическое тщеславие, соперничество с коллегами по цеху, общественное признание и тому подобное. В этом отношении жизненный путь Ливанова каноничен — от трепетной юности через бесшабашную середину жизни к спокойной мудрости седых лет. В эту канву укладываются жизни и Леонардо, и Толстого, и Гёте, а вот в наше время такие биографии редкость. Как сказал однажды его друг, режиссёр Владимир Наумов, "Ливанов стареет красиво". И, — добавим, — честно. Не делая этой "красивости", не специальничая. Просто он такой и есть, потомок казаков и шляхтичей, московский мальчишка военных лет, рыцарь со всеми рыцарскими достоинствами и недостатками.
Жизнь Ливанова яркая, словно из "Библиотеки приключений" срисованная. Я встречал многих свидетелей и участников его жизни, и говорили они о Василии Ливанове разное. Кто-то числит его чудовищем, припоминая драки и загулы, другие же (и их, по счастью, больше) называют человеком, наделенным феноменальным даром дружбы и лучшим собеседником в непростых житейских ситуациях. Каждый волен выбрать то, что ближе его душе из живой и противоречивой натуры Ливанова, и то, что именно отобрано для сердца и памяти больше характеризует свидетеля, нежели героя. Он не стал святым, но, пройдя через соблазны и суровые испытания, поднялся на какую-то высокую духовную ступень, куда многие рвутся, но немногие доходят.
Я думаю, отчего так? Ведь сколько было талантливых людей в его поколении, и творили, и выпивали, и влюблялись, и хулиганили схоже, одинаково почти. И плакали — то поколение еще не стеснялось слёз! — и называли друг друга гениями, но где теперь те гении? Одни сожгли себя, сделав преступно мало, другие разменяли творческое горение на материальные блага и начальственные должности, третьи — потеряли веру в себя, но не обрели веру в Господа. А он выстоял. Как? Почему?
Точного ответа не дашь, но какие-то важные вещи, отчасти объясняющие цельность натуры Ливанова, я чувствую. И все эти компоненты восходят к императивам, известным человечеству тысячи лет.
Во-первых, он свято чтит родителей своих, Бориса Николаевича и Евгению Казимировну. Мне представляется, что с Борисом Николаевичем Василий Ливанов состоит в постоянном духовном диалоге по сию пору. Он не делает из своего великого отца идола (помню, что однажды он сказал, что "если у отца могли быть иллюзии, то вот у деда их не было"), но нравственно меряет себя именно по нему.
Во-вторых, он может быть горяч, может быть холоден, но не тёпл. Нет в нём душевной вялости — он неравнодушный человек. Кодекс мужского поведения сложился для него ещё в детстве — из примера родительских друзей, из жестоких законов дворовой справедливости, из прочитанных книжек, и он до сих пор живёт по этому кодексу. Я несколько раз был свидетелем таких проявлений: Ливанов мгновенно готов вступить в схватку с несправедливостью, с зарвавшимся хамом, встать всей мощью своей за друга. Для него это не вопрос раздумий и сомнений, а дело естественной и единственно возможной реакции. И на восьмом, а теперь уже и на девятом десятке лет, он по складу — боец, воин.
В-третьих, он верный сын своей Родины. Ливанов никогда не выбирал Отечества; для него старая Россия не отрицает Россию советскую, и уважение, скажем, к Императору Николаю Павловичу, которого ему довелось сыграть в кино, не исключает понимания масштаба цезаря Сталина; Пушкин не теснит Шпаликова, а расстрелянный советской властью русский поэт Иван Приблудный прежде всего русский поэт, а не "расстрелянный советской властью". Его Россия — Россия синтеза и созидания, а не распада и уродства.
В-четвертых, Ливанов верно понимает свое предназначение. Он служит искусству. Ни разу он не поддался соблазну усесться в чужие сани, стать делегатом, депутатом или, прости Господи, предпринимателем. В искусстве он последователь русской классической школы (сколь бы широко ни было это определение), ни разу не модернист и не декадент. Парадоксальным образом эта приверженность школе и традиции дает ему колоссальную творческую свободу и крупность калибра, которых напрочь лишено большинство так называемых "авангардистов". Говоря о смысле творчества, Ливанов повторяет "скучную" фразу: "Искусство должно дарить человеку надежду, иначе оно бессмысленно". Вспоминаю, как лет двадцать назад ленинградский телеведущий Сережа Шолохов лукаво предлагал экранным собеседникам, известным актерам и режиссерам, выбор между "скучной праведностью" и "яркой порочностью", и большинство собеседников велось на провокацию карманного Мефистофеля и похохатывая выбирало сторону зла… Для Ливанова такой вопрос не стоит в принципе: он изначально и всегда на стороне добра, которое "остается добром в прошлом, будущем и настоящем" — по строчке Высоцкого, с которым Ливанов дружил и вместе с которым хотел когда-то инсценировать "Великого Гэтсби" Фитцджеральда…
Я написал эти "во-первых, во-вторых, в‑четвертых…" — а ведь расставить по степени значимости, ранжировать вышеназванные слагаемые нельзя, невозможно. Однако хочется уделить несколько строк именно творческой составляющей личности Василия Ливанова. Известно, что он не только актёр, но и режиссёр, и писатель, и драматург, и художник. Он уверенно переходит из одного вида искусства в другой именно потому, что не дробит его (искусство) на отдельные епархии, а воспринимает как непрерывный процесс эстетического и нравственного переживания, пропускает через душу свою. И тогда искусство становится не ремеслом, а языком, и не столь важным становится выбор конкретной формы выражения.
Одиннадцать лет назад, в преддверии семидесятилетия Ливанова, мне, вместе с Юрием Курнешовым, довелось быть редактором первого трехтомного собрания сочинений Василия Борисовича. Тогда я прочитал полный корпус его текстов, включая многие, не встречавшиеся мне ранее. И вот какое дело: мне показалось, что самые сильные в литературном отношении произведения Ливанова это те, что написаны в так называемом "мемуарном жанре", потому что в подлинности чувств, которая и дает силу литературе, они превосходят многие вещи с придуманными героями. Замечательны его сказки-притчи, литературно состоятельны и крепки повести (особенно мне нравилась "Богатство военного атташе"), но там, где больше самого Ливанова, — там интереснее. Вот скромная по объему книжка "Невыдуманный Борис Пастернак" — она поистине великолепна. Облаянная всеми либеральными "наследниками Пастернака", она написана пером страстным, а временами — пристрастным, Ливанов беспощаден к темной стороне личности Бориса Леонидовича, но оборотной стороной этой беспощадности является любовь, нежная, сохранившаяся сквозь десятилетия, конкретная и оттого практически осязаемая.
А в 2013 Ливанов опубликовал новую книгу "Путь из детства. Эхо одного тире" — первый, как было обещано, том воспоминаний. Я прочел её в один присест, взахлёб. В этой книге Ливанов поднялся на новый литературный уровень, так он ещё не писал. В книге нет ни единого лишнего или фальшивящего слова, её невозможно читать спокойно. Мне перехватывает горло всякий раз, как я читаю строчки про немецкого летчика, едва не разбомбившего пароход, увозящий маленького Васю в эвакуацию: "я вижу Волгу и столбы белой воды, встающие впереди парохода. Простил ли я? Может, простил… Но этого я никогда не забуду". Это скупое "может, простил…" стоит иного рассказа Хемингуэя. Я хочу верить, что Василий Борисович пишет сейчас продолжение, потому что, имея за плечами полувековой писательский стаж, он не стоит на месте, а всё равно растёт, развивается как художник.
Мне посчастливилось несколько лет достаточно коротко общаться с Василием Ливановым, были совместные работы, была — он так говорил — дружба старшего с младшим. У нашего общения существовал и почти мистический аспект: в 1960 году Василий Ливанов сыграл Петра Попельского в экранизации повести Вл. Короленко "Слепой музыкант". А прототипом образа Попельского был мой прапрадед, слепой музыкант Иван Духовской из Нижнего Новгорода, с которым Короленко дружил — такая вот причудливая петля истории. Я благодарен судьбе за встречи с Ливановым и думаю, что кое-чему я смог у Василия Борисовича научиться. Помимо радости общения с ним самим, я чувствовал, и это для меня очень важно, что через него я получаю живую связь с огромным континентом предшествующей русской культуры — с Борисом Ливановым и МХАТом, с Чкаловым и Кассилем, с Пастернаком и Булгаковым. Ливанов подарил мне несколько замечательных встреч с нашими современниками, которых без него я не встретил бы — с подвижником русской культуры Саввой Ямщиковым, с художником Василием Вдовиным, с артистом Евгением Стебловым. Эти встречи вылились в совместные работы, что каждый раз было школой для меня. Потом нелепая, дурацкая история разорвала наши отношения с Ливановым. Свидетели разводили руками в недоумении, но Василий Борисович был непреклонен, а я слишком горд, чтобы оправдываться. Но отчего-то я верю, что мы ещё увидим друг друга и поговорим. Мне такой разговор нужен и важен. С днём рождения, Василий Борисович!
