Сообщество «Круг чтения» 09:14 12 июля 2019

Узел Бабеля

к 125-летию со дня рождения автора «Конармии» и «Одесских рассказов»

«Не надо путать Гоголя с Гегелем, а Бабеля — с Бебелем!»

Из фольклора советской интеллигенции

Если бы история отечественной литературы ХХ века каким-то чудом была записана посредством кипу: не головного убора, а узелкового письма инков, — то Исаак Маньевич Бобель (12.07.1894—27.01.1940), больше известный как писатель Исаак Эммануилович Бабель, вне всякого сомнения, оказался бы там одним из самых сложных и запутанных узелков. Не самым большим. Не самым важным. Но таким, без которого всё остальное будет читаться совершенно иначе. Особенно — в контексте литературы всемирной. Особенно — в период между двумя мировыми войнами. Или, вернее, как утверждают некоторые современные историки, одной мировой Войны (с большой буквы), длившейся с 1914-го по 1945-й год, — Войны, которая заставила человечество (или, наоборот, позволила человечеству?) избавиться от многих иллюзий на собственный счёт. И, само собой, привела к возникновению новых.

Фигура Бабеля интересна, прежде всего, тем, что он оказался полностью "конгениален" этой своей эпохе, её Zeitgeist, то есть "духу (гению) времени" и отчасти — Ortsgeistlichen "духам (гениям) места". Даже не только и не столько как писатель, а как… скажем, "актор", действующее лицо и исполнитель, — только не на сцене, как актёр, а в жизни. И в этом качестве — стал эталоном "еврейского писателя в советской русскоязычной культуре" (Шимон Маркиш).

Гений времени

Тихий и книжный мальчик из хорошей и весьма обеспеченной еврейской семьи долго и успешно учился, официально — по коммерческой части: Николаевское коммерческое училище (1904-1905), Одесское коммерческое училище (1905-1911), Киевский коммерческий институт (1911-1916), затем, внезапно, юридический факультет Петроградского психоневрологического института (1916-1917)… Разумеется, болезнь (бронхиальная астма). Разумеется, склонность к литературе и литературному творчеству (первая публикация, подписанная фамилией «Бабель» — в 1913 году). Разумеется, широчайшие связи в своей среде… Но, что характерно, юный Бабель подчёркнуто был отстранён от какой бы то ни было «политики» и не проявлял какой-либо общественной активности, что не было характерно для молодых людей из-за «черты оседлости» того времени. «Человек в футляре»? Учитывая дальнейшую биографию Бабеля, к числу таковых его тоже трудно отнести. Воспоминания современников: как почитателей, так и недругов, — рисуют весьма примечательный портрет человека, стоящего как бы «над» текущей жизнью, относящегося к ней немного «сверху»… «Посмотрите на воробью, которое само добывает своё пище!» — так Бабель цитировал уважаемого им ребе Менахама с Молдаванки, и разве можно не увидеть здесь явную параллель (и столь же явный спор) с евангельским «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их» (Мф. 6:26)? Давний, «до конца времён» долженствующий быть спор…

Влияние Бабеля в отечественном литературном мире 20-х—30-х годов, да и вообще в советской «номенклатуре» было невероятно огромным, хотя он не занимал каких-то значимых официальных постов, а его образ жизни был невероятно далёк от образа жизни типичного партийного и советского функционера тех лет. Но для очень и очень многих функционеров высокого и даже высочайшего ранга его слово оказывалось законом, а желания исполнялись «на раз». Ему и всем его протеже безотказно выписывались авансы за ещё ненаписанные литературные произведения — к моменту ареста, как выяснилось, сумма таких авансов, выданных только самому Бабелю и не «закрытых» его произведениями, превышала 300 тысяч рублей. Для сравнения — средняя зарплата инженера на оборонном предприятии составляла тогда 1200-1500 рублей, средняя зарплата рабочих и служащих — около 350 рублей…

Впрочем, его третья (гражданская) жена, Антонина Пирожкова, выдающийся советский инженер (Исаак Эммануилович не только пользовался потрясающим успехом у женщин, но и легко становился "своим" почти для любого человека, с которым контактировал), объясняла это просто тем, что Бабель при этом… всё раздавал: и своё, и чужое: «Деньги Бабелю нужны были не только для содержания московского нашего дома, но и для помощи дочери и матери, находившимся за границей. Кроме того, у Бабеля чрезвычайно легко можно было занять деньги, когда они у него были, чем постоянно пользовались его друзья и просто знакомые. Долгов же Бабелю никто не отдавал. Из-за этой постоянной потребности в деньгах Бабель вынужден был брать литературную работу для заработка».

Святой человек «не от мира сего», что тут ещё скажешь?! Но понятно, что

в некоей незримой, неофициальной, но весьма влиятельной иерархии того времени Исаак Эммануилович стоял на очень большой высоте. Что уж говорить, например, о его «особых отношениях» с женой «всесильного» одного время наркома Ежова — того самого, с именем которого неразрывно связан «большой террор» 1937 года. Сам Ежов об этом не мог не знать, но даже пальцем не пошевелил в эту сторону — может быть, как раз потому, что сам оказался во главе НКВД благодаря многочисленным связям своей супруги, в том числе — и с Бабелем?

Что это — преклонение перед выдающимся писательским талантом? Или нечто иное?

Когда в 1924 году началась широкая публикация рассказов Бабеля, в том числе — «конармейских» (журналы «ЛЕФ», «Красная новь», один из них, «Переход через Збруч», в номере от 8 августа опубликовала даже «Правда», главная газета партии большевиков), они сразу же стали не только фактом большой литературы, но и фактором большой политики. «Польский поход» 1920 года был одной из самых болезненных для советской власти страниц только что отгремевшей на просторах бывшей Российской империи гражданской войны. И участник этого похода в составе Первой конной армии Исаак Бабель (там он находился по направлению ЧК под именем Кирилла Лютова и являлся «военным корреспондентом 6-й дивизии») в своих рассказах давал весьма нелицеприятную «картинку» того, что представляла собой эта армия «изнутри». А ведь и Клим Ворошилов, и Семён Будённый были чуть ли не главными, со времён обороны Царицына, союзниками Сталина и, соответственно, оппонентами наркомвоенмора Троцкого в рядах Красной Армии. И под приказом о создании Первой конной стояла подпись будущего «отца народов». Только что, в январе 1924 года, скончался Ленин, в партийно-советской верхушке шла ожесточённая борьба за власть, исход которой тогда был ещё далеко не ясен. И публикации «конармейских» рассказов Бабеля били не только по будущим сталинским маршалам Будённому с Ворошиловым и Тимошенко, и даже не только — опосредованно — по самому Сталину. Они били по самой идее строительства социалистического общества, которое — автор не утверждал этого прямо, но такой вывод «сам собой» вытекал из всей образной системы его произведений, — нельзя осуществить в такой отсталой стране, с таким «диким» населением и — да, с такой армией.

Не стоит в этой связи также забывать о том, что литературным «крёстным отцом» Бабеля считался Максим Горький, ещё в 1916 году опубликовавший рассказы молодого писателя в журнале «Летопись», а как раз после гражданской войны увлечённый идеей «народозлобия» и яростно критиковавший из эмиграции «жестокость форм революции», вызванную, по его мнению, присущим русскому крестьянству «зоологическим инстинктом собственника». Публикация выстроенных по этому горьковскому лекалу «конармейских» рассказов Бабеля в «Красной нови», помимо всего прочего, выстраивала весьма прочный «мостик» между Горьким и «троцкистами», а потому несла в себе дополнительную идейно-политическую угрозу для «сталинской» группы в советском руководстве. Но «литературный» ответ в ситуации конца 1924 года был невозможен, поэтому последовал ответ, так сказать, организационно-политический: «письмо С.Будённого» в номере третьем журнала «Октябрь» за 1924 год.

Вот его полный оригинальный текст:

«Бабизм Бабеля из «Красной нови»

«Под громким, явно спекулятивным названием «Из книги Конармия» незадачливый автор попытался изобразить быт, уклад и традиции 1-й Конной Армии в страдную пору её героической борьбы на польском и других фронтах.

Для того, чтобы описать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего понимать сущность этой борьбы и природу классов, т.е. быть диалектиком, быть марксистом-художником.

Ни того, ни другого у автора нет.

Поэтому для него неважно, как и почему и за что сражалась, будучи величайшим орудием классовой борьбы, 1-я Конная Красная Армия. Несмотря на то, что автор находился в рядах славной Конной Армии, хотя и в тылу, он не заметил, и это прошло мимо его ушей, глаз и понимания, ни её героической борьбы, ни её страшных нечеловеческих страданий и лишений. Будучи от природы мелкотравчатым и идеологически чуждым нам, он не заметил её гигантского размаха борьбы.

Гражданин Бабель рассказывает нам про Красную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжёт.

Громкое название автору, очевидно, понадобилось на то, чтобы ошеломить читателя, заставить его поверить в старые сказки, что наша революция делалась не классом, выросшим до понимания своих классовых интересов и непосредственной борьбы за власть, а кучкой бандитов, грабителей, разбойников и проституток, насильно и нахально захвативших эту власть.

Это старая песня господ Сувориных, Милюковых, Деникиных и пр., которые в своё время до хрипоты кричали, писали и шипели по поводу грубо-оголтелого, вонючего, ненавистного им мужичья, но которые поняли глупость и перестали.

Меня не это удивляет, меня удивляет то, что как мог наш советский художественно-публицистический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе, в 1924 г. у нас в СССР допускать петь подобные песни, не проверив их идеологического смысла и исторически-правильного содержания.

Гр. Бабель не мог видеть величайших сотрясений классовой борьбы, она ему была чуждой, противной, но зато он видит со страстью больного садиста трясущиеся груди выдуманной им казачки, голые ляжки и т.д. Он смотрит на мир, «как на луг, по которому ходят голые бабы, жеребцы и кобылы».

Да, с таким воображением ничего другого, кроме клеветы на Конармию, — не напишешь.

Для нас всё это не ново, что старая, гнилая, дегенеративная интеллигенция грязна и развратна. Её яркие представители: Куприн, Арцыбашев (Санин) и другие, — естественным образом очутились по ту сторону баррикады, а вот Бабель, оставшийся, благодаря ли своей трусости или случайным обстоятельствам здесь, рассказывает нам старый бред, который преломился через призму его садизма и дегенерации, и нагло называет это «Из книги Конармия».

Неужели т. Воронский так любит эти вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале; не говорю уже о том, что т. Воронскому отнюдь не безызвестны фамилии тех, кого дегенерат от литературы Бабель оплёвывает художественной слюной классовой ненависти».

двойной клик - редактировать изображение

Интрига вокруг этого письма и дальнейшего конфликта по поводу «конармейских» рассказов Бабеля достаточно подробно, хотя и далеко не полностью, с точки зрения фактологии, раскрыта в статье Ю.В.Парсамова и Д.М.Фельдмана «Грани скандала» («Вопросы литературы», 2011, № 6). И нельзя не согласиться с тезисом этих авторов о том, что сам Будённый, кроме подписи, не имел отношения к данному тексту, использующему литературоведческую терминологию (в том числе — «дегенеративное искусство»), которой вряд ли владел прославленный «красный герой» гражданской войны, командарм Первой Конной и будущий Маршал Советского Союза. Но из этой статьи в «ВЛ» (согласно известному принципу «Говорить правду, только правду, ничего, кроме правды, — но не всю правду») парадоксальным образом «выпала» информация о том, что в ходе начавшейся полемики журналу «Красная новь» пришлось опубликовать «письмо в редакцию» за подписью Бабеля следующего содержания:

«В 1920 году я служил в 6-й дивизии 1 Конной армии. Начдивом 6-й был тогда т. Тимошенко. Я с восхищением наблюдал его героическую, боевую и революционную работу. Прекрасный, цельный, этот образ долго владел моим воображением, и когда я собирался писать воспоминания о польской кампании, я часто возвращался мыслью к любимому моему начдиву. Но в процессе работы над моими записками я скоро отказался от намерения придать им характер исторической достоверности и решил выразить мои мысли в художественной беллетристической форме. От первоначальных замыслов в моих очерках осталось только несколько подлинных фамилий. По непростительной моей рассеянности, я не удосужился их вымарать, и вот к величайшему моему огорчению — подлинные фамилии сохранились случайно в очерке «Тимошенко и Мельников», помещённом в 3-й книге журнала «Красная новь» за 1924 г. Всё дело тут в то, что материалы для этого номера я сдавал поздно, редакция и, главное, типография торопили меня чрезвычайно, и в спешке этой я упустил из виду необходимость переменить в чистовых первоначальные фамилии. Излишне говорить о том, что тов. Тимошенко не имеет ничего общего с персонажами из моего очерка. Это ясно для всех, кто сталкивался хотя бы однажды с бывшим комдивом 6-й, одним из самых мужественных и самоотверженных наших красных командиров».

двойной клик - редактировать изображение

Смысл этой публикации понятен — из сферы реальной политики Бабелю пришлось с извинениями отступить в сферу её художественного осмысления. Но как это письмо, со ссылками на авторскую «рассеянность» и «спешку», согласуется с устоявшимся впоследствии представлением о том, что Бабель многократно переписывал свои тексты, добиваясь их совершенства, и только безукоризненные варианты сдавал в печать? Очевидно, что никак не согласуется.

Следовательно, здесь Бабелю пришлось публично, что называется, «покривить душой», причём — знаменательный факт — ни он, ни Будённый, несмотря на анонсированное их участие, не явились на публичное обсуждение «конармейских» рассказов, которое состоялось в Доме печати 29 ноября 1924 года... Конфликт действительно «был спущен на тормозах», поскольку главную угрозу удалось отразить, намечавшийся было союз Горького с Троцким не состоялся, а всё остальное в данном случае вроде бы имело второстепенное значение.

Но только «вроде бы» — сам конфликт никуда не исчез, и в 1928 году относительно «конармейских» рассказов Бабеля снова вспыхнула полемика. Инициатором её нового раунда выступил, как это ни странно, А.М.Горький, который, касаясь событий четырёхлетней давности, от которых сам он тогда стоял в стороне, счёл нужным пожурить С.М.Будённого («Правда», 30.09.1928) за непонимание специфики художественного творчества, заявив, что «Бабель украсил бойцов его [Будённого. — Г.С.] изнутри и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев». Почти через месяц, 26 октября, там же, в «Правде», появилось «Открытое письмо Максиму Горькому» за подписью С.М.Будённого, где повторялись, в несколько смягчённом виде, характеристики творчества Бабеля образца 1924 года, а ещё через месяц, 27 ноября, горьковский «Ответ Будённому», в котором «буревестник Революции» выписал полную индульгенцию своему протеже, талантливому писателю Исааку Бабелю, заверив весь мир, что лучшего изображения бойцов Первой Конной и Красной Армии вообще быть не может. Сталин же по этому поводу, как утверждается, Будённого «притормозил»: «Максим Горький сейчас в Италии, болеет, и я бы посоветовал воздержаться от публикации [нового. — Г.С.] письма. Вы правильно ставите вопрос. О бойцах Красной Армии, защитниках Октября, надо писать с любовью и уважением, и я уверен, что эту точку зрения разделяет с нами и Максим Горький. И не надо заострять свой спор с ним, Семён Михайлович. Это только на руку нашим врагам».

Сам же Бабель «защитой» со стороны А.М.Горького был недоволен, в письме к А.Г.Слоним от 29 ноября 1928 года из Киева он писал: «Прочитайте ответ Горького. По-моему, он слишком мягко отвечает на этот документ, полный зловонного невежества и унтер-офицерского марксизма», именуя письмо Будённого «вонючим документом», недостойным того, чтобы держать его у себя дома. Правда, немного позже, в начале 30-х годов, ему пришлось заявлять буквально следующее: «Мне жаль, что С. М. Буденный не догадался обратиться ко мне в своё время за союзом против моей «Конармии», ибо «Конармия» мне не нравится»…

«Круги по воде» расходились ещё долго. Так, в письме Вс.В.Вишневскому от 3 апреля 1930 года А.М.Горький из Сорренто пишет следующее: «Бабеля — плохо прочитали и не поняли, вот в чём дело! Такие вещи, как… «Конармия», нельзя критиковать с высоты коня». А в письме Сталину Горький назвал Бабеля «отлично понимающим людей и умнейшим из наших литераторов».

В данной связи осмелюсь предположить, что конфликт вокруг «Конармии» на самом деле не ограничивался описанными выше (далеко не полностью) литературными или даже политическими рамками, а носил, так сказать, мировоззренческий или даже, более того, метафизический характер.

Образ «красного генерала» Матвея Родионыча Павличенки, который «больше часу топтал» своего бывшего барина Никитинского, чтобы «душа его показалась» и «жизнь узнать, какая она есть», — наверное, ключевой для понимания не только творчества, но и всего мировоззрения Бабеля. А слова: «Бог от нас, холуёв, ушился», — настоящая квинтэссенция его отношения к миру, где «именем народа… и для основания будущей светлой жизни» «письмом Ленина» дозволяется всё что угодно. Хорошо известные по строкам: «Во имя нашего Завтра — сожжём Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы», — стихи «пролетарского поэта» Владимира Кириллова не просто так завершались следующим утверждением: «Сами себе Божество, и Судья, и Закон». «Зверьё, они пришли сюда, чтобы грабить», «Зверьё с принципами» — дважды выносит свой вердикт Бабель…

И этот его вердикт не случайно полностью совпадает с «духом времени», который посчитал разрыв между идеальным и наличествующим состоянием человечества непреодолимой пропастью, а потому «голова» змея гуманизма начала пожирать его «хвост». Бабель явно принадлежал не просто к «голове», а к «мозгу» этого змея. И в этом своём качестве был с восторгом принят не только Горьким, но и подавляющим большинством тогдашнего мирового сообщества «мастеров культуры».

Эрнест Хемингуэй: «Бабеля я знал с той поры, как его первые рассказы появились в переводе на французский язык и вышла его «Конармия». Мне очень нравятся его произведения. У него изумительный писательский материал, и, кроме того, он отлично пишет… Меня ругали за то, что я слишком кратко пишу, а я нашёл рассказ Бабеля ещё более сжатый, чем у меня, в котором сказано больше».

Ромен Роллан: «Его [Бабеля. — Г.С.] произведения, полные дикой энергии…»

Ярослав Ивашкевич: «Я должен отметить чрезвычайную популярность Бабеля в Польше».

Грэм Грин: «В Англии у нас очень мало возможностей оценить в полной мере произведения Исаака Бабеля, и я могу только сказать, что то немногое, что существует в переводе, вызывает восхищение и желание увидеть более полные переводы его сочинений».

Чарльз Сноу: «Чрезвычайно высокого мнения о произведениях Бабеля. В здешних литературных кругах это мнение почти единодушно».

Цитат подобного рода можно привести ещё великое множество. И все они, не исключено, имеют тот же исток, что и «крестничество» со стороны Горького, то есть принадлежность Бабеля к особой «породе» людей с особыми правами и обязанностями, — редкие завистники уже тогда называли Исаака Эммануиловича «крошкой Цахесом», по имени известного героя сказки Гофмана.

Гений места

Второй, не менее важной нитью "бабелевского узла" является его "патентованное одесситство". "Великий одессит", глава "южнорусской школы" в советской литературе 20-х—30-х годов, открыватель для литературы "одесского языка", первый из тех, кто воплотил в своём творчестве идеал «думать (и даже чувствовать. — Г.С.) по-еврейски, говорить по-русски», — такими и множеством подобных им определений буквально засыпано множество публикаций, посвящённых Исааку Бабелю. В "жемчужине у моря" стараниями "Всемирного клуба" одесситов "на средства спонсоров со всего мира" установлен памятник писателю работы народного художника России Георгия Франгуляна.

При этом собственно в Одессе Бабель прожил максимум лет девять своей сознательной жизни, специфическим языком многонациональных одесских дворов и улиц, где происходил «термоядерный синтез» русской, еврейской (идиш), украинской, молдавской, итальянской, греческой и Бог весть ещё какой лексики и грамматики, на уровне родного не владел, но прислушивался к нему так же, внимательно, как к русскому. «Бабель до того приучил меня прислушиваться к одесской речи, что я и сама начала сообщать ему интересные фразы, а он их записывал», — вспоминала та же Антонина Пирожкова, практически тут же приводя слова Горького, якобы сказанные Бабелю: «Вы — настоящий соглядатай. Вас в дом пускать страшно».

Известный культуролог Валерий Дымшиц называет Бабеля "великим обманщиком". «Именно ложь как таковую Бабель считал основой всякого творчества и художественной правды… Бабель с предельной откровенностью излагает своё творческое кредо и произносит свой подлинный девиз: вовсе не смешное "Подлинность!", а "Хорошо придуманной истории незачем походить на жизнь. Жизнь изо всех сил старается походить на хорошо придуманную историю», — пишет он. Не вполне справедливо, поскольку главного героя этой статьи, возможно, следует считать не столько "обманщиком", сколько "практикующим магом". «Бабель создал свою Одессу, свой "одесский язык" и своих одесситов и этот придуманный мир, словно чугунные створки ворот, перекрыл живую реальность», — это уже мнение коренного одессита, писателя Валерия Смирнова, утверждающего, что реальные прототипы бабелевских героев и вели себя, и одевались, и говорили вовсе не так, как это происходит на страницах "Одесских рассказов".

И лично я склонен считать, что эти высказывания в каком-то смысле куда ближе к действительности, чем повсеместные славословия в адрес уникального стремления Бабеля к истине и совершенству.

Данный момент, как отмечено выше, был вовсе не определяющим для бабелевского творчества. Одна из актуальных масок для "профанов", не более того.

Наверное, всё это можно было бы просто отбросить в сторону: в конце концов, и Йокнапатофа Уильяма Фолкнера, и Макондо Габриэля Маркеса, и Средиземье Джона Толкина (Толкиена), и множество других утопий, начиная чуть ли не с Атлантиды Платона, — являются вымышленными локациями, что ничуть не умаляет их художественного значения. Но, пожалуй, Бабель является одним из немногих мастеров слова, которым удалось трансформировать "под себя" реальную локацию, причём далеко не крохотных размеров. Можно сказать, что он научился не только "смехом раздирать завесу бытия", но и "закрывать бытие завесой смеха"…

Впрочем, это тема настолько же "вкусная", насколько и "отравленная". Впрочем, как и вся литературная часть бабелевского творчества. Кстати, Валерий Смирнов неспроста задаётся вопросом, почему биография Бабеля, писателя с мировым именем, до сих пор не написана.

В данной связи весьма значимым представляется следующий эпизод из уже неоднократно цитированных здесь воспоминаний Антонины Пирожковой, посвящённый аресту Бабеля: «Меня отвезли домой на Николо-Воробинский, где всё ещё продолжался обыск. Ездивший в Переделкино подошёл к телефону и кому-то сообщил, что отвёз Бабеля. Очевидно, был задан вопрос: — Острил? — Пытался, — последовал ответ…» Согласитесь, очень необычный для предлагаемых обстоятельств диалог, участники которого хорошо знают, о чём и почему говорят.

Кстати, арест Бабеля состоялся 15 мая 1939 года (в ордере указана дата 16 мая), когда "сталинский террор" уже очевидно сходил на нет, и Берия уже почти полгода как официально сменил Ежова на посту наркома внутренних дел СССР. Понятно, что "дело Бабеля" было каким-то образом связано с "делом Ежова", но никаких относящихся к нему документов до сих пор "не обнаружено". Видимо, это был узел, который кое-кому пришлось разрубить, так и не сумев до конца развязать… Но, может быть, всё было совершенно иначе?

Фото Татьяны Тэсс. Подпись на обороте карточки. «В борьбе с этим человеком проходит моя жизнь. И.Б. М. 3/VII 30.».

Cообщество
«Круг чтения»
Cообщество
«Круг чтения»
1.0x