Уроки французского

«— Государь вернётся — в ноги ему брошусь. Хочу в Париж.

- В Париж... Чай, там погано!».

Алексей Толстой «Пётр I».

У маститого советского поэта Николая Тихонова (того, что в юности подписывался Энтих и выдумал строку-цитату: «Гвозди бы делать из этих людей») было стихотворение о Ярославне – королеве Франции: «Из блестящих киевских покоев, / От друзей, с какими говоришь / Обо всём высоком мирострое, / В эту глушь, в неведомый Париж?» Смысл произведения сводился к тому, что Русь опережала Францию по части грамотности, да и вообще после белоснежного Киева угодить в серо-дождливый Париж – это практически ссылка.

Незавидная партия - дикий франк Генрих I, тогда как дочь Ярослава – подарок. Тихонов, если и преувеличил, то самую малость – Лютеция не благоухала, а рыцари не страдали книжностью – достойными собеседниками Ярославны могли быть церковники, но не придворные. Венцом Европы считался не только Рим, но и Константинополь с его пурпурными плащами и златыми наручами, изуверской вкрадчивостью и фантастической архитектурой. Киев был накоротке с градом кесарей. Более того - всем крепко запомнился «щит на вратах Цареграда», впоследствии упомянутый Пушкиным.

Итак, Ярославна – королева Франции. О ней снова идёт речь на выставке «Франция и Россия. Десять веков вместе», проходящей в Музеях Московского Кремля. Название, скорее, пышное, чем исторически достоверное – русы и галло-франки не всегда шли рука об руку, а уж наполеоновские орды в Москву точно никто не приглашал. В тот год в наших салонах отказалась от французского щебетания и надели «патриотические сарафаны», по правде сказать, мало отличимые от ампирных платьев. Но шли годы, рубцевались раны - петербургская галломания была отмечена маркизом де Кюстином, который нашёл, что русские дамы говорят на языке Лафонтена вполне свободно.

Мелькали шляпки, газовые шарфы, упругие ленты – всё «по картинке» из Costume Parisien! Париж слыл культурно-развлекательной Меккой для аристократов, а потом и для их лакеев. Неслучайно Яша из «Вишнёвого сада» ностальгирует по Франции, где всё приятно его холопьему сердцу! Русские умницы, мечтавшие о ваянии, ехали на Монпарнас – учиться у корифеев. Анна Голубкина – в Академию Коларосси и к Родену, Вера Мухина – к Бурделю.

Советский интеллигент не отставал от своего духовного предка – помещика-поэта-дворянина. Шестидесятник чтил импрессионистов и мысленно стоял где-то напротив Сакре-Кёр, а в поэзию и прозу легко впорхнула девчонка Брижит Бардо, воспетая Евгением Евтушенко, Василием Аксёновым и Георгием Владимовым в его романе с неподъёмным названием «Большая руда». Франция – отвечала любовью и рукоплескала Дягилевским балетам, а затем и Майе Плисецкой, признав, что русские гораздо более изящны в пируэтах, чем основатели классического танца. Кутюрье Поль Пуаре и Ив Сен-Лоран, завороженные кокошниками, боярским раздольем и алыми шалями, обращались к русской теме, когда хотели удивить пресыщенную толпу. Дворяне-эмигранты сражались в рядах Сопротивления вместе с французами, не деля правду и считая её наконец-то единой для всех.

Экспозиция в Кремле посвящена этой вечной любви-ненависти, мудрой дипломатии и хорошеньким безделушкам, матримониальным вариациям и жестоким битвам. Пересечение мировых судеб. И – начало - уникальные документы, связанные с полулегендарной Anne de Russie. Так, прибыло «Реймсское» Евангелие, первая часть которого написана на церковно-славянском языке. Считается, что его привезла из Киева будущая королева, однако, многие исследователи (российские, в том числе) пытаются оспаривать сей факт. История этой книги напоминает конспирологический роман, достойный Артуро Переса-Риверте или Умберто Эко, а профанам остаётся лишь прикоснуться к древности – экспонат выглядит впечатляюще. Также Национальная библиотека Франции предоставила грамоту 1063 года с кириллической надписью. Есть научно-обоснованное мнение, что это - автограф Анны Ярославны.

Домонгольская Русь была серьёзным игроком в общеевропейской политике, но с началом ордынского владычества резко поменялись приоритеты. Впрочем, тотальная закрытость не наблюдалась уже в эпоху Московского Царства. Об этом говорят предметы, созданные в Париже, Льеже и Бове, но попавшие в боярские терема – кубки да блюда, шпалеры, мебель. Рядом с ростовым портретом Алексея Михайловича – французское оружие, быстро развивавшееся в неспокойном XVII веке. Знатным галломаном был Василий Голицын, фаворит царевны Софьи, да и сама царь-девица проявляла осторожный интерес к Версалю. Её брат, проводивший европеизацию кнутом, дыбой и топором, лишь форсировал события – Москва по любому развернулась бы в сторону Запада и своих братьев во Христе.

Несмотря на то, что Пётр в своих личных вкусах ориентировался на Нидерланды и Северную Европу, он рассматривал Францию в качестве союзницы. На выставке можно увидеть рисунок "Встреча Петра I и Людовика XV в 1717 году". Два монарха – зрелый и маленький изящно кланяются друг другу. Крошка-Луи предназначался в женихи младшей дочери Петра – Елизавете. Таковы были планы русского царя и регента – Филиппа Орлеанского, называвшего Россию – перспективной державой. В пушкинском «Арапе Петра Великого» дана искромётная характеристика того краткого, но блестящего регентства: «Ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени».

К сожалению для Франции и – к счастью для России брачный альянс не состоялся. Лизанька осталась дома, чтобы со временем занять престол. Но это будет нескоро – в 1741 году, а пока славный царь и юный король церемонно скользят по драгоценным паркетам Пале-Рояля. Вот – французская табакерка 1758 года, когда Людовик и Елизавета уже были союзниками в борьбе с «галантным тевтоном» Фридрихом. Профиль царицы, купидоны, рокайли. «– Что ответила Елизавета? – спросил король. – Она отвечала лишь очаровательной улыбкой, которую Сампсуа и воспроизвел на миниатюре, вправленной в табакерку. В руке принца Конти вдруг щелкнула табакерка, на внутренней крышке её – в овале – король увидел изображение прекрасной полнотелой женщины, которая стыдливо прикрыла веером обнаженную грудь», - конечно, это написано Валентином Пикулем о другой штучке, да и мастер – не Сампсуа, но Жан Жорж, и, тем не менее, табакерка напоминает о тех летах, когда Россия и Франция «дружили против» Фридриха.

Здесь же – коллекция серебряной посуды из мастерской Жака-Николя Ретье; богато сработанные часы в стиле chinoiserie (дословно – китайщина); «нетолерантная» рукоять для трости в виде негра, поедаемого фантастической рыбиной, и множество фарфоровых диковин, завезённых из Севра. Надо сказать, что русский «виноградовский» фарфор был по качеству не хуже французского, но в тот момент проигрывал в оформлении. На экспозиционных витринах – мороженица, подаренная Людовиком XVI цесаревичу Павлу, шкатулка из туалетного прибора его жены – Марии Фёдоровны, табакерки и бонбоньерки.

Франция – территория моды. Версаль – диктатор стиля. Все дамы желали иметь фижмы и банты, «как у Помпадур», а потом началось выдающееся безумие – причёски а-ля Мария-Антуанетта с фрегатами, садами и живыми птичками в клетках. Мужчины не отставали, пытаясь прослыть большими парижанами, чем сами галлы. Русский «петиметр», господинчик – petit-maître (а именно так дразнили тогдашних щёголей) ловко трепался по-французски, танцевал, волочился за кокетками и корчил из себя невесть что. Иван Елагин писал: «Когда б не привезли из Франции помады, / Пропал бы петиметр, как Троя без Паллады».

Что за прелесть - одежда галантного века! Парадное одеяние молодого царя Петра II изумляет прихотливым шиком. Созданное во Франции и расшитое золотом, это настоящий шедевр портновского искусства. Что же касаемо Петра II, то он умер слишком рано, дабы его личность можно было оценивать. Рядом – платье франтихи Марии Фёдоровны, супруги Павла. Чета гостила в Версале, после чего жадная до вещиц Мария заказала целый ворох платьев. Но её ждало разочарование.

Свекровь, Екатерина Великая не выносила сложных, дорогих уборов и придумала свой вариант русского-народного костюма. Фёдор Головкин вспоминал: «Для молодых (женщин – Авт.), умиравших от тоски, что они должны одеваться не так, как в Париже…» фольклорный стиль Екатерины был настоящим бедствием. Но «…так как быть допущенною на малые балы в Эрмитаж считалось большой милостью, а на них можно было являться лишь в таких платьях, то молодые женщины были вынуждены хвалить этот костюм и носить его». Таким образом, невестка носила версальские «глупости» лишь у себя дома, злясь на деспотичную Минерву. В одном из выставочных залов можно оценить шёлково-кружевной наряд цесаревны, видимо, пошитый Розой Бертен – портнихой Марии-Антуанетты.

Особый разговор о дипломатии – перед нами портрет графини де Сегюр, жены французского посла при дворе Екатерины. Конечно же, мадам написана художницей Элизабет Виже-Лебрен, создательницей узнаваемого женского типажа – светской пастушки. В моде – все оттенки полевых цветов. Принцессы отказывались от пудры и бежали в «нерегулярный» английский парк – навстречу романтическим приключениям. Хотя, это милое пастушество стоило ещё дороже, чем навороты из парчи, бархата и жемчужных подвесок. Граф де Сегюр был другом России и делал всё, чтобы укрепить дружбу народов. «Екатерина отличалась огромными дарованиями и тонким умом; в ней дивно соединились качества, редко встречаемые в одном лице. Склонная к удовольствиям и вместе с тем трудолюбивая, она была проста в домашней жизни и скрытна в делах политических», - так отзывался дипломат об императрице.

Французская революция поделила жизнь на «до» и «после». По сию пору цитируют Шарля-Мориса де Талейрана: «Кто не жил до 1789 года, тот не жил вовсе». Россия приютила многих дворян, сумевших ускользнуть от обезумевшей гильотины и пьяных от крови санкюлотов. Но Россию и Францию ожидало новое испытание. Его звали Наполеоне Буонапарте, он был корсиканец, а по-французски говорил с акцентом. Этот злой гений Европы восторгал, пугал, наводил ужас и – влюблял. На видном месте – портрет Наполеона в лавровом венце. Тут же – идиллическое полотно, напоминающее о недолгой дружбе Александра с узурпатором. Наш монарх в гостях у Жозефины, и вид у всех участников такой, будто им хочется уйти, однако же, надо играть саму вежливость. Но хороши всё же тарелки из Олимпийского сервиза, преподнесенного русскому царю по случаю заключения Тильзитского договора! Канонический ампир, где разумная лапидарность граничит с имперским пафосом. Наполеон вызывал у русских смешанные чувства – от ярой ненависти до странной приязни, что и выразил Пушкин максимально точно: «Чудесный жребий совершился: / Угас великий человек. / В неволе мрачной закатился / Наполеона грозный век». В переводе с поэтического на обыденный это обозначает: наконец-то помер, но был крут.

Несмотря на то, что проект заявлен, как «десять веков», тут почти всё внимание уделено XVIII и первой половине XIX столетия, если не считать вышеупомянутых раритетов средневековья и яиц Фаберже, представляющих 1900-е годы , но и этого хватает, чтобы оценить масштаб задуманного. Это – выставка роскоши и драгоценных вещей, к тому же, служивших делу мира и прогресса. Но Франция – это ещё и Гаврош с Козеттой, и «Анжелика – маркиза ангелов» в клубе на заводской окраине в 1965 году, и Шанель – возлюбленная «принца» Дмитрия Романова, и – «Мечеть Парижской богоматери» - пронзительная антиутопия русской писательницы Елены Чудиновой. «Мальчишкой, на автобусе повисшим, хочу проехать утренним Парижем!» - воскликнул шестидесятник Евтушенко, а по Москве стучали каблучками девочки с причёской «Бабетта». Babette s’en va-t-en guerre. Бабетта идёт на войну. Ту самую войну. Общую. Нашу.