Гениальны ли музы?

«Муза ушла по дороге
Осенней, узкой, крутой,
И были смуглые ноги
Обрызганы крупной росой».
Анна Ахматова «Муза». 1915 год.

На излёте «века железного» некто лорд Генри поучал Дориана Грея: «Мой мальчик, женщины не бывают гениями. Они - декоративный пол. Им нечего сказать миру, но они говорят - и говорят премило. Женщина - это воплощение торжествующей над духом материи, - и добавлял, - Во всем Лондоне есть только пять женщин, с которыми стоит поговорить, да и то двум из этих пяти не место в приличном обществе». Уайльдовский персонаж изящно выразил то, что проповедовал Фридрих Ницше. Жёны очаровательны и это позволяет им нести вздор. Ничего путного от них ждать не приходится. Кружева, бонбоньерки, духи "Роза Исфахана" и роман Пьера Лоти "Госпожа Хризантема".

В эпоху, с лёгкой руки Марселя Пруста, названную Belle Epoque, отношение к даме было чудным и двойственным. С одной стороны, открывались учебные заведения, куда охотно брали девиц, а с другой – печатались трактаты о вреде женского образования. Уже «да», но всё ещё «нет». Чеховский Беликов испугался, увидев свою невесту на велосипеде – женский спорт всё ещё не приветствовался. Велосипед - непристойность - видны округлые икры, а дальнейшие фантазии ударяют в мозг. Но существа в шляпках с пёрышками и юбках фасона volubilis, то есть «вьюнок», уже оккупировали почту-телеграф-телефон и готовились к финальному рывку. Расхожая тема для карикатур – борьба за равноправие. Феминистки изображались кривыми, тощими, лупоглазыми. Саша Чёрный подшучивал над «женским вопросом», сводя всё к мечтам дуры-суфражистки о главной мужской привилегии – о штанах: «Ни слез, ни жертв, ни муки. / Подымем знамя-брюки». Но эти криво-косые борчихи зазря колыхали воздух - патриархальное общество и монополию мужчин уничтожил… технический прогресс.

Индустриальный уклад затребовал рабочие руки и – творческие умы, пусть и женские. На этом фоне возникла целая плеяда художниц, этаких амазонок Серебряного века. Не все из них открыли что-то новое и прорывное. Большинство - способные или даже талантливыми эпигоны, а потому долька истины в словах Оскара Уайльда всё-таки есть. Гениальность – мужская стезя и мужское проклятие. Мужеский ум – созидатель. Женский ум – хранитель. Задача фемины - умножать гармонию. Прилежная, разумная, по-матерински чуткая и остро чувствующая – вот женщина-творец. Исключения – редки. Высоко парящая носительница корсета и сорти-де-баль – нонсенс? Один из жёстких и бескомпромиссных критиков Октав Мирбо сказал о Камилле Клодель: «Бунт против природы: женщина — гений!»

У нас появилась возможность в этом убедиться – в Галерее искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков при ГМИИ им. А.С. Пушкина открыта волшебная экспозиция – "Музы Монпарнаса", обращённая и к Камилле Клодель, и к прочим белль-фамм, спорившим с «природой». В истории искусств есть устойчивый термин – эра Монпарнаса - блестящий и мучительный путь 1889 – 1939. Полвека дерзких откровений. Начавшаяся триумфом Парижской Expo 1889 года, где были явлены все чудеса тогдашнего мира и погибшая с первыми залпами очередной войны, эра Монпарнаса завораживает и нас, пресыщенных потребителей из информационного столетия. Термин «музы» тут употреблён в изначальном смысле, ибо в переводе с греческого муза – есть мыслящая, а потом уже – покровительница искусств, а в позднейшие века – подруга, жена, любовница мастера.

Камилла Клодель совмещала все три ипостаси, положенные музе – была возлюбленной Огюста Родена, творила сама, меценатствовала, дарила себя без остатка. И – закончила дни в скорбном доме, обвиняя Родена, что он подло воровал её идеи. Быть может, Камилла вправду гений? Психическая болезнь – любимая сестра гениальности. На экспозиции представлены "Голова Клото" и "Вальс" - одна из поразительнейших вещей Клодель. Экспрессия, волнение, страсть – всё, что было присуще Камилле и – Огюсту Родену.

Тут же – работы Анны Голубкиной, которая обучалась в той же Академии Коларосси, что и Клодель. Целеустремлённая девушка из семьи староверов, Голубкина прошла огонь, воду и медные трубы – училась в Москве и Петербурге, а потом вытянула счастливый билет – до самого Парижа, где её наставником был, конечно же, Огюст Роден. На выставке – этюд к знаковой скульптуре "Старость" (это – визитная карточка Анны Голубкиной) и бюст профессора Э.-Ж. Бальбиани. Выразительность и печаль – такова эта женщина-скульптор. В ней отсутствовала расплёскиваемая экстравертность Камиллы Клодель; тут – всё в себе. Она, как её "Берёзка" - русская девочка на ветру. Здесь вообще много русских имён – громких и забытых.

Неповторимая Вера Мухина! Сильная, под стать своей Колхознице. Дочь рижского богача-мецената, балованная умница, Верочка прибывает в Москву, где учится живописи у корифеев – Ильи Машкова и Константина Юона. А следом – Париж и та же Академия Коларосси. Переплетение судеб, имён, решений и дерзаний. Правда, её ментором становится не Роден, а его ученик – Эмиль Бурдель. Он был к ней требователен. Мухина вспоминала, что мэтр не скупился на замечания и как-то раз выдал ей совсем уж обидное: «Вы, славяне, богато одарены от природы, но отличаетесь крайней неуравновешенностью. Вам недостает дисциплины, внутреннего контроля». Вспыльчивая славянка разбила этюд, хотя, он требовал лишь подправить. Бурдель оценил этот жест – сделанное заново, упражнение оказалось идеальным. «Это построено», - сухо похвалил учитель. Построено – значит не сляпано интуитивно, а потому – чудесно.

Мы видим не совсем ту Мухину, к каковой привыкли – не соцреализмовскую, а декадентскую и раскованную. Впрочем, уже виден атакующий стиль будущей лауреатки пяти Сталинский премий. Обнажённая натура – безупречна. Лица – осмыслены. Портрет Изы Бурмейстер. Рижская немка - коллега Мухиной по академии, она не была столь одарена, как Вера. На одном из стендов – фотографии Мухиной и Бурмейстер в мастерской. Трудились, позировали, пили кофе, но стала великой лишь одна; вторая вошла в историю как модель. Почему экспозиция начинается именно скульптурами? До конца XIX века роль ваятеля принадлежала мужчинам, и если художница – это ещё куда ни шло, все за сто лет привыкли к Элизабет Виже-Лебрен и Ангелике Кауфман, то баба-Микеланджело – это фарс и ересь. Кто-то из фельетонистов 1870-х явил «страшный сон человечества в XX веке» - женщина-министр, генерал, инженер-путеец и – скульптор, а уже через двадцать лет девушек брали в академию Коларосси и допускали до престижнейшего Осеннего Салона.

Центральным экспонатом выставки является картина полузабытой, но удивительной художницы Жаклин Марваль. "Кокетки" вынесены на афишу и являются точкой сборки. Прелетницы трёх возрастов – мать семейства в домашнем платье, с ловко уложенной причёской, лукавая девушка и её младшая сестра - мечтательная отроковица. Все три лениво играют с чёрной кошечкой – ещё одной кокеткой. Дама, будь она хоть гением, всё одно – хорошенькая жеманница. Фоном – насыщенные оттенки красного. Красный – это физиологическая страсть, энергия, жажда будущего. Жизнь Марваль – парадоксальна, как и всё, что случалось в те бурные годы. Провинциальная интеллектуалка – дочь школьных учителей и добродетельная мать, она бросила мужа после того, как умер её сын и …рванула в Париж. Там она подрабатывала швеёй, а конкретно – шила жилеты, параллельно знакомясь с обитателями богемных кварталов. Была спутницей художников, в том числе, Анри Матисса, училась рисунку и живописи.

По сути, она – самородок и её работы несут в себе отпечаток одарённого дилетантизма. Признания добилась не сразу, но с середины 1900-х она уже – ценная добыча для модных галеристов, причём, не только в Париже, но и в США, где всегда ревниво относились к Старому Свету. Нежная "Танцовщица" - дань русским балетам, да и вообще в первый момент покажется, что это писано в России. Цвет, свет, настрой – что-то в духе Александра Головина или "Мира Искусства". Жаклин Марваль жадно хватала всё новенькое, одевалась у «диктатора моды» Поля Пуаре (также поклонника Ballets Russes), устраивала маскарады и приёмы, фраппировала своими любовными похождениями и автопортретами в образе нагой одалиски – в общем, жила напряжённой духовно-бездуховной (sic!) жизнью своего времени. Помимо творчества, занималась она и дизайном рекламы – на экспозиции представлена солнечная афиша Осеннего Салона 1923 года. Увы, после смерти в начале 1930-х, Марваль оказалась в забвении. Лишь в 1980-х её открыли заново для широкой публики.

Отдельный зал посвящён Марии Васильевой - русской мастерице, которую считают знаковой французской художницей. Уроженка Смоленска, она училась в частной школе Петербурга, а затем уехала в Париж, где попала в студию Анри Матисса. В своей мастерской Васильева организовала в ней Académie Vassilieff, которую посещали русские студенты. Разумеется, её друзьями были Жорж Брак и Амедео Модильяни – арбитры хорошего вкуса. В годы Первой Мировой войны Васильева была медсестрой, организовала бесплатную столовую, занималась посильным меценатством, спасая молодых художников от нищеты. Картины и рисунки Васильевой не обладают уникальностью – они типичны для авангарда 1910-х, тогда как её гротескные куклы приковывают внимание даже равнодушного зрителя. Интересен и её коллажный портрет Жана Кокто с применением техники дадаистов - лацканы его пиджака сделаны из газетной бумаги с разгаданным кроссвордом.

Вот - стенд с образцами тканей, эскизами костюмов и зарисовками Сони Делоне, уроженки Одессы. Вся её родня – зажиточные евреи, честно служившие Российской Империи. Девочка сначала воспитывалась у своей родни в Петербурге, но, в конечном итоге, укатила в Европу – сначала в Художественную Академию города Карлсруэ, но вслед за тем - в Париж. Там она быстро вошла в художественный круг и стала женой Роберта Делоне – основоположника орфизма. Как и Мария Васильева, мадам Делоне отнюдь не эмигрантка – она просто не вернулась в Советскую Россию, как не вернулась бы и в царскую. Выбрала Париж, любовь и Монпарнас, хотя, никогда не порывала с русской темой – сотрудничала с дягилевским балетом, дружила с Михаилом Фокиным, а на Exposition internationale des Arts décoratifs 1925 года, которая дала имя целому стилю Art Deco, Соня общалась с русскими коллегами – в частности, с модельером Надеждой Ламановой.

Делоне прославилась не только в качестве жены мастера, но и как хозяйка ателье мод и создательница суперсовременных костюмов, отвечавших реалиям динамичных-двадцатых. Её эскизы напоминают зарисовки Александра Родченко, Варвары Степановой и Любови Поповой – тот же яркий геометризм, помноженный на головокружительную скорость бытия. В те годы много писалось о воздействии цвета на психику, а труд Василия Кандинского о цветопередаче считался базовым. Мыслилось, что искусство из «пиршества для глаз» вот-вот превратится в «торжество чувствования», а реалистичность уйдёт вовсе. Ткани Делоне – это ритм эпохи и прорыв в грядущее. Она увидела то будущее – неизвестно, обрадовало ли оно её целиком и полностью, но прожила она почти сто лет и умерла в разгар лютого постмодернизма. Дизайнеры всего мира до сих пор находят, что разработки Делоне, как и Поповой, Степановой, Родченко – шедевры цвето-ритма.

Выставка "Музы Монмартра" - велика и многолика. Зрителю предстоит удивиться абстрактно-сюрреалистическим композициям грузинской княжны Веры Пагавы, загадочным девам Ромейн Брукс и холодным дивам Тамары Лемпицкой, судьбе Елизаветы Кругликовой – изысканной петербурженки, отучившейся в упомянутой Академии Коларосси и вернувшейся уже в Ленинград, где снискала славу преподавателя. Фантастические и трагические пути, взлёты и падения, таланты и поклонники. Гении ли все эти дамы – вопрос по-прежнему открытый. Они – уникумы. Тут уж не поспоришь.