Цивилизация культуры

«СССР – это воплощение некой громадной и дремавшей тысячелетиями человеческой задачи и потребности в создании нового социума, нового человека, новых отношений между людьми и государствами, между государством и природой, между человеческим и надчеловеческим, между живыми и мёртвыми».

Александр Проханов

Этот грандиозный проект – попытка объять необъятное, причём подбор экспонатов cначала кажется хаотическим или же подчинённым какой-то магической логике. Что связывает эскизы Мавзолея, иллюстрации детских книг, скульптуру «Физкультурница», костюм Андрея Миронова для постановки Бомарше, терменвокс, фотоаппараты 1920-х годов, картины Петрова-Водкина, Таира Салахова и Константина Юона, эксперименты ВХУТЕМАСа и полузапретный андеграунд 1960-1980-х?

Такое чувство, что экспозиция «Дом культуры СССР», представленная в московском Манеже, обращена к внеземному населению, с которым наконец-то довелось выйти на контакт, и теперь нужно срочно объяснить, что на данной планете был и такой вариант развития.

Хотя, мы сами по отношению к своему же прошлому – давно инопланетяне, ибо активно множим легенды и мифы о советском периоде. Все. Дружно. Скопом. Одни выдумывают «покинутый Рай с лучшим в мире мороженым», вторые – тотальный ГУЛАГ с запретом на джинсы. На деле, СССР не был ни Парадизом, ни Преисподней. Спрессовано всё – и свершения, и репрессии, и победы, и промахи. И космос, и балет, и великолепное образование, позволявшее человеку видеть нюансы бытия. Плюсов больше, чем минусов.

Название выставки удачно и многослойно. «Дом культуры СССР» — это не о ДК и рабочих клубах (впрочем, им посвящён целый раздел!), но о цивилизации высокой культуры. СССР, как дом, вместилище культурных ценностей. Отсюда – такой колоссальный разброс, при том, что заявлены не только шедевры, но и посредственные, курьёзные экспонаты.

Всё, чем жил советский человек, будь он правоверный коммунист, обыватель, диссидент – неважно, а как выяснилось позже: сторонники и противники были спаяны единым ритмом и смыслом. Так что идём смотреть на артефакты краснознамённой Империи, которую мы застали, но не смогли до конца понять и – удержать.

Гулкое пространство Манежа вместило тринадцать мини-залов. Каждый из них посвящён отдельной тематике – скульптуре, кино, архитектуре, книжной иллюстрации, музыке и так далее. Зрители могут наконец-то увидеть всё то, что либо никогда не экспонировалось, либо выставлялось довольно редко. Допустим, проекты Мавзолея. Мы так привыкли к изящному щусевскому зиккурату, что не мыслим себе иных сооружений у Кремлёвской стены, а ведь были разные предложения – роскошные, монструозные, забавные. Конкурс-то объявлялся открытым, и потому всяк человек, даже грамотный крестьянин или провинциальный учитель рисования, мог проявить себя.

Вот – занятное нагромождение, походящее на венецианские палаццо, но с русскими башенками, а по центру – земной шар с твёрдо стоящим на нём Лениным. Рядом – какая-то театральная декорация с двумя Ильичами, развёрнутыми в сторону востока и запада, но венчает всю эту конструкцию трио атлантов, поддерживающих всё тот же глобус.

Рисунки содержали в себе идею Мировой Революции и подчёркивали грядущую общность народов. Предлагались и антично-эллинские темы – в духе гробницы Мавсола в Галикарнасе, и лапидарные плиты без изысков, и нечто древнеегипетское. На контрасте - рисунки Алексея Щусева и макет первого, ещё деревянного мавзолея. Сколь хорошим оказался вкус у отборной комиссии, что она оценила труд бывшего храмостроителя, возведшего святыню новой религии – а СССР никогда не был грубо-атеистическом обществом!

Точка сборки – дома, дворцы культуры. Их прообраз – народные дома, строившиеся ещё до революции. Россия приняла красное знамя, будучи сильной державой, где производственные силы томились в тенетах архаичных производственных отношений. Показательна и терминология. В конце 1910-х это называлось ещё по старинке народными домами, в 1920-х были «интернациональные» рабочие клубы (clubs), а уже при Сталине возникли «дворцы».

Стилистика тоже поменялась – функциональный конструктивизм уступил место ренессансному, ампирному, а потом и барочному шику. Интересный момент - до начала 1920-х не существовало никаких чётких воззрений, и архитекторы искали себя и свои пути. Например, будущие флагманы конструктивизма братья Веснины в 1918-1919-х годах всё ещё предлагали классицистические вариации для народных домов при фабриках. Их эскиз фабричного нар-дома в селе Бонячки удивляет наполеоновской пышностью.

Здесь – полноценная палитра мнений. Дуэт Гегелло и Кричевского с их питерскими фантасмагориями, космический Леонидов, мысливший категориями далёкого будущего, лаконичный Голосов, чьи ДК напоминали тогда заводские помещения, библиотека для рабочего клуба от дизайнера и фотографа Родченко на Парижской EXPO и многое другое – знаковое и подзабытое.

Величавая грёза эпохи – несостоявшийся Дворец Советов, как ещё один символ коммунистической воли к власти. То был уже не общесоюзный, а международный конкурс, где с русскими архитекторами соревновались американцы и немцы (сам Гропиус!). Пробовал свои силы и любезный приятель Страны Советов – француз Ле Корбюзье. Принял участие итальянец Армандо Бразини, чей проект – помпезная фантазия в стилистике Пиранези - экспонируется редко.

На примере Дворца Советов мы наблюдаем, как в первую половину 1930-х шла битва двух течений – «рацио-футуристов» и «консерваторов». Победили консерваторы, а потому труды братьев Весниных, Гинзбурга, Ладовского и Мельникова были отвергнуты, а последнего жестоко высмеяли в прессе за то, что выдумал скрещивать гигантоманию с «машинной эстетикой» ушедших 1920-х.

Консервативное крыло, раздираемое склоками, наконец, возглавил Борис Иофан. Он-то и вышел победителем той сложной гонки. Экспозиция помогает проследить, на каком этапе сменился курс, а изначальные эскизы Иофана говорят о том, что сей зодчий умел быть гибким и держал нос по ветру – поначалу не было эффектной вертикали с Лениным во главе. Креативные устроители выставки не только явили макет иофановского детища, но и подвесили к потолку …реконструированное ухо Ильича, дабы зритель мог убедиться в масштабах сооружения. Ходили слухи, что в указательном пальце памятника может поместиться библиотека. До указующего перста не дошли, но всеслышащее ухо предъявили.

Новый мир жадно требовал идеальных форм, поэтому как нельзя кстати пришлись скульптурные композиции Матвея Манизера с его немецкой дотошностью и уважением к аполлонической гармонии. Вот – эллинская «Физкультурница», восходящая к «Амазонке» Поликлета, вот – динамичные фигуры американских рабочих, сбрасывающих куда-то ящики с надписью USA, а по сути – ярмо капитализма, а вот – женщина, словно кричащая: «Остановитесь!». Невзирая на ярую стремительность, манизеровские персонажи несут на себе печать благородного эстетства – никакого хаоса, ощущение античной пьесы. Иначе смотрятся мятущиеся «торсы» Веры Мухиной и «Рабочий» Эрнста Неизвестного, когда ваятель ещё не увлекался западническим формализмом и уродствами.

Залы, посвящённые живописи – это рассказ о том, что соцреализм был всеобъемлющим методом. В нём спокойно уживались различные формы: от импрессионизма и фовизма до гладкой неоклассики и «передвижнической» достоверности. На примере Александра Самохвалова можно заметить эволюцию мастеров искусств – авангардистская «Кондукторша» и брутальный «Ткацкий цех» (загл.илл) не идут ни в какое сравнение с «Делегатками», напоминающими сказочных принцесс в виду их яркой декоративности.

Кузьма Петров-Водкин представлен идиллической «Весной», где молодая пара томится в предвкушениях любовной страсти и – малоприятной картиной «Рабочие» - автор изобразил такие физиономии, что это выглядит карикатурой на пролетариат. Не было единого взгляда! Много Малевича, имеется Филонов, чуть-чуть Дейнеки, есть и Юон с могучими селянками (картина «Молодые. Смех»), но почему-то вовсе забыт Пименов! Хорош малоизвестный, отлично выписанный «Рабкор» Виктора Перельмана – портрет интеллигента-культуртрегера 1920-х.

Суровому стилю Оттепели отведён большой зал, и центральным экспонатом является «Поднимающий знамя» Гелия Коржева, хрестоматийная работа, помещавшаяся и в школьные учебники, и в альбомы по искусству, и на календари Политиздата. Следом - Таир Салахов с «Женщинами Апшерона», портретами и лиричным «Гладиолусом», этаким символом оттепельной бодрости. Красота обязана быть не очевидной, минималистской и где-то примитивной. Долой вазу с русалками — на её место водружаем стеклянную банку. В ней цветы - свежи и нетривиальны. Лёгкость на подъём и безразличие к помпе. Краткая прелесть цветка и — такая же недолговечная, будто случайная склянка. Поодаль – трагический Виктор Попков и его «Двое», где каждый отдельно и порознь. Так начиналась атомизация советских людей, часто выражаемая стихами и песнями о «модном» одиночестве. Романтизация Гражданской войны заявлена «Партизанской Мадонной» Михаила Савицкого - ещё одной картиной из школьного учебника. Тут – явственная перекличка с Петровом-Водкиным, написавшим «Петроградскую Мадонну», а локальные цвета – красный, чёрный, белый намекают и на супрематизм, вынырнувший из небытия в 1960-х, и на русскую иконопись.

Музыкальный уголок экспозиции – это увлекательный экскурс в историю звука. Отечественные эксперименты в области звучания повлияли на электромеханическую музыкальность XX века, подобно тому, как опыты Родченко-Стенановой-Лисицкого – на становление западного дизайна. Посетителям предлагается поиграть на терменвоксе – великой русской диковине. Первый электромузыкальный инструмент, спроектированный Львом (Леоном) Терменом в голодном Петрограде 1919 года! Термен – питерский дворянин с французскими корнями, электротехник, виолончелист, мечтатель. Звук, издаваемый терменвоксом – неземной и пугающий: не то радиоволна поёт, не то …привидение плачет. Ленин встретился с Терменом и довольно быстро смекнул, что «поющая» штука может послужить не одному искусству – именно свойства терменвокса были положены в основу сигнализации.

Какая же дискотека без цвето- и светомузыки? А ведь её изобретатель – Александр Скрябин, работавший в русле символизма и так называемого синтеза искусств, когда сливаются краски, ноты, рифмы. Густой красный – фа мажор, золотой – ре мажор и так далее. (Василий Кандинский, поклонник Скрябина, вычленил теорию цвета, где тёмно-зелёный похож на благодушную корову посреди июльского луга, киноварь звучит, как утренняя побудка, а синий – интровертен). Помимо аппаратов Термена и Скрябина, в ряду экспонатов есть и другие чудеса – «Симфония заводских гудков» Арсения Авраамова, электробалалайка 1947 года и андеграундный, стёбный утюгофон Тимура Новикова.

Затемнённый зал театра – царство мистификаций и бутафорий. Весь мир – театр, а театр – наш мир. От мейерхольдовских прорывов - до успокоенно-классического репертуара 1970-х. От конструктивистских наворотов – до выстраивания на сцене аутентичной обстановки. Цитаты мастеров –Немировича-Данченко, Плучека, Захарова. Блёсткий наряд Фигаро-Миронова, в котором он излагал нестареющие истины о человеческой природе; смелое платье для Бетси Тверской в сценической версии «Анны Карениной»; следование журналам мод Серебряного века – для костюма и шляпки Аркадиной из «Чайки»; узнаваемые «маски» вахтанговской «Принцессы Турандот» - культового спектакля позднесоветской эры, когда в привычную канву пьесы Карло Гоцци вторгались элементы артистического капустника.

Поведать обо всех ответвлениях этой масштабной выставки попросту невозможно, а её идея кристаллизуется лишь к финалу просмотра. Авторы хотели показать СССР, как развивавшийся организм, имевший и противоречия, и внутренние столкновения, и недуги. Отсюда прямое соседство официоза с «подпольем», а экспериментов – с традицией. СССР – это не Атлантида или Китеж-Град, он жив до сих пор – в любимых фильмах, зданиях, песнях. В семейных альбомах. И это самое главное. Культура не умирает – она растворяется в будущем.