Когда речь заходит о Русско-японской войне, непременно всплывает клише о «технической отсталости России». Появляется убеждение, что Россия отставала от Страны восходящего солнца, и далее автоматически делаются и более глобальные выводы о «гнилости царизма».
Какова же объективная сторона вопроса? Япония в значительной степени была вооружена западным оружием и деньги на милитаризацию получала там же, на Западе. Так что если и можно говорить о технической отсталости России, то никак не от Японии, а от самых развитых стран Запада. Напротив, Россия была значительно мощнее Японии, в том числе в промышленном и шире — экономическом плане, обгоняя противника и по уровню развития ВПК. Кстати, Россия тоже закупала оружие на Западе, что делает тезис об отставании от Японии ещё более нелепым.
С самого начала вся надежда Японии была на блицкриг, на быструю победу, пока Россия не подтянет главные силы к Маньчжурии. На полях сражений японцы теряли в живой силе значительно больше русских (в процентном отношении относительно всего населения). А Россия увеличила пропускную способность своей железной дороги и быстро наращивала группировку войск, хорошо обеспеченных и вооружённых, добиваясь численного перевеса. Во Владивосток даже удалось перебросить подводные лодки.
Лишь разворачивающиеся в стране революционные события вынудили императора Николая II пойти на заключение неравного мирного договора, который никоим образом не являлся следствием военного поражения. Противник выдыхался, и в России это знали. Так, например, в марте 1905 года из Шанхая была получена телеграмма представителя Министерства финансов России Распопова, в которой сообщалось следующее:
«Из Японии имею сведения, что утомление войной очень сильно и под влиянием его создаётся партия, склонная к умеренным условиям мира». (Красный архив. 1924, № 6 (6). С 9.)
Военный министр Тэраути тогда заявил в присутствии императора на собрании высшей власти и военных чинов, что война не может более продолжаться, поскольку не хватает офицеров. Министр финансов Соне сообщил, что продолжать войну невозможно, потому что нет денег, его поддержали другие участники заседания. Глава штаба армии Ямагата предложил единственный выход — заключение мира. Общий вывод заседания: Японии необходим мир.
Видный историк, профессор Сюмпэй Окамото, так оценил военное положение Японии: «Очевидно, что военные перспективы Японии были безотрадными. На тот момент армия России была в три раза сильнее японской. В то время как японская армия управлялась в основном офицерами запаса, так как большинство кадровых офицеров было убито или ранено, российская армия в основном состояла из первоклассных военных, недавно прибывших из Европы» (Окамото С. Японская олигархия в Русско-японской войне — М.: Центрполиграф, 2003. С. 212–213.)
Именно фактор "пятой колонны", включающей в себя часть управленческой элиты, и привёл к общей неудаче в войне. Весной 1904 года было принято решение о формировании Второй Тихоокеанской эскадры. Ей предстояло отправиться на Дальний Восток и помочь русской армии одержать победу над Японией. Однако в мае 1905 года беспримерный в истории поход эскадры закончился катастрофой.
С тех пор прошло более ста лет, на эту тему выходила масса книг и статей, ход Цусимского сражения разобран едва ли не по минутам, но даже сейчас многих мучает вопрос: как такое могло случиться? Исследователи приводят целый список причин, львиная доля которых представляет собой перечисление грубейших ошибок командующего эскадрой Зиновия Рожественского. Не секрет, что наши корабли в целом уступали японским в скорости, и что же делает в этих условиях наш адмирал? Он берёт с собой в прорыв тихоходные транспорты снабжения. Согласитесь, очень странное решение. Там, где надо нестись на всех парах, уповая на то, что японцы заметят эскадру как можно позже, а то и вовсе упустят, эскадра пошла со скоростью медленного грузового транспорта. Может быть, транспорты везли какой-то столь важный груз, что без него нельзя было обойтись? Например, если эскадре не хватало угля для того, чтобы дойти до Владивостока, и транспорты понадобились именно в качестве углевозов, то всё становится на свои места. Но, увы, это не так. В Российской империи была создана военная комиссия при Морском Генеральном штабе, которая подробнейшим образом изучила действия флота в русско-японской войне. И вот её выводы:
«Адмирал Рожественский принужден был тащить за собой транспорты, пока был в походе, т. е. в случае прорыва через Корейский пролив не далее Шанхая или его ближайших окрестностей. Решение оставить при эскадре транспорты, имея в виду прорыв, ничем не может быть оправдано, тем более что на транспортах этих не было никаких таких грузов, которые были жизненно необходимы для эскадры». (Русско-японская война 1904–1905 гг. Книга VII. — Петроград: Типография Бенке, 1917. С. 68.)
«…Положение, при котором эскадра занималась в бою прикрытием обслуживающих её транспортов, причём главные силы флота приносились в жертву собственному своему снабжению, — более чем странно». (Русско-японская война 1904–1905 гг. Книга VII. — Петроград: Типография Бенке, 1917. С. 69.)
Обратите внимание, комиссия не нашла ни одной причины, оправдывающей или хотя бы объясняющей столь странное поведение Рожественского. Причём особую пикантность ситуации добавляет то, что один из транспортов вёз пироксилин. Мало нам снарядов противника, так мы ещё и огнеопасное вещество с собой прихватим! Чтобы не утруждать читателя долгим перечислением промахов, допущенных Рожественским, процитирую общий вывод, сделанный комиссией:
«В действиях Начальника эскадры, как в ведении боя, так и в его подготовке, трудно найти хотя бы одно правильное действие. Подчинённые ему флагманы действовали вяло и без всякой инициативы. Адмирал Рожественский был человек сильной воли, мужественный, горячо преданный своему делу, умелый организатор снабжения и хозяйственной части, превосходный моряк, но лишённый малейшей тени военного таланта. Поход его эскадры от Петербурга до Цусимы беспримерен в истории, но в военных операциях он проявил не только отсутствие таланта, но и полное отсутствие военного образования и боевой подготовки — качества, которые он не сумел сообщить и своей эскадре». (Русско-японская война 1904–1905 гг. Книга VII. — Петроград: Типография Бенке, 1917. С. 218.)
Итак, все действия Рожественского признаны ошибочными, то есть командующий провалил всё, что только можно. Зафиксируем этот момент. Он важен, но существенно и то, в какой форме комиссия об этом говорит. Судите сами: сказано, что Рожественский и волевой, и мужественный человек, и хороший организатор. Но почему же он, обладая такими качествами, довёл эскадру до тотального разгрома? Комиссия утверждает, что у него, оказывается, полностью отсутствует военное образование. А ведь это широко известная ложь — Рожественский был одним из лучших выпускников Петербургской Михайловской артиллерийской академии. Специальность — морской артиллерист.
Комиссия пишет, что у него не было военной подготовки. Это также ложь. Рожественский участвовал в русско-турецкой войне, много лет служил флагманским офицером на различных кораблях, командовал броненосцем и крейсером, стал начальником Главного морского штаба. В общем, со всех точек зрения человек он был заслуженный, опытный и прекрасно подготовленный.
Зачем же комиссии потребовалось столь нарочито и неуклюже лгать, рассказывая сказки про необразованность и некомпетентность Рожественского? Полагаю, что комиссия считала Рожественского сознательным саботажником, но прямо об этом написать не решилась.
Между прочим, комиссия отметила, что вся работа генерального штаба эскадры производилась лично Рожественским. Это важная деталь, ведь если адмирал сознательно вёл эскадру к гибели, то он и должен был стремиться замкнуть на себя принятие управленческих решений. Другие офицеры не должны были быть в курсе его планов. То, что Рожественский подменил собой генеральный штаб, — тоже косвенное свидетельство злонамеренности адмирала.
Как бы то ни было, цусимское поражение стало громкой пощёчиной лично Николаю II и «царизму» в целом. Но, хотя звон от неё слышен до сих пор, тем не менее расхожие «цусимские» рассуждения, на мой взгляд, манипулятивны. Но в рассуждениях «чёрных» пиарщиков есть слабое место, вот в него я и ударю. Вспомним эти рассуждения: Россия была разгромлена на море, что привело к поражению в войне, и после Цусимы ничего не оставалось, как заключать неравный мир. Разумеется, всё это подаётся вместе с потоками эмоционально окрашенных клише в духе: «прогнивший царизм», «бездарные адмиралы», «позор» и т. д. Но мы эту тошнотворную пошлятину пропустим, разве мало мы её слышали? Обратимся к сути.
Япония находится рядом с Маньчжурией, основные силы России — далеко, всё снабжение русской армии обеспечивалось Транссибирской магистралью. В свою очередь японцы перебрасывают армии по морю, а это значит, что если удастся уничтожить японский флот, тем самым перерезав снабжение, то это приведёт нас к победе. Более того, Россия рассматривала возможность высадить войска на территории Японии и захватить Токио.
Вторую Тихоокеанскую эскадру отправили на Дальний Восток именно для того, чтобы изменить ситуацию на море в пользу России, но свой путь она закончила Цусимой. Где здесь про поражение в войне России? Здесь только про то, что русские не высадятся у Токио, а японцы продолжат снабжение своих войск по морю. Но мы, как и раньше, продолжали перебрасывать свои армии по суше. То есть сохранялся статус-кво. Война была сухопутной, но, чтобы создать иное впечатление, пропагандисты из кожи вон лезли и лезут до сих пор. Разумеется, ничего доказать они не способны, но сместить акценты восприятия войны им удалось, именно поэтому так непропорционально много внимания уделяется событиям на море.
24 мая 1905 года, то есть после Цусимы, Николай II собрал военное совещание. Следует ли немедленно сделать попытку заключить мир? Этот и некоторые другие вопросы царь вынес на обсуждение. Военный министр Сахаров зачитал доклад о мерах, принятых для усиления армии. Генерал-адъютант Дубасов:
«Наше движение на восток есть движение стихийное — к естественным границам; мы не можем здесь отступать, и противник наш должен быть опрокинут и отброшен. Для достижения этого надо посылать на театр действия самые лучшие войска. Что касается Владивостока, то его нетрудно взять с моря, и он более трёх месяцев, вероятно, не продержится; но несмотря на это, войну следует продолжать, так как мы, в конце концов, можем и должны возвратить обратно всё взятое противником.
Финансовое положение Японии, конечно, хуже нашего: она делает последние усилия; наши же средства борьбы далеко не исчерпаны». (Красный архив. 1928, № 3 (28). С. 200-201.)
Генерал Рооп:
«Я не могу согласиться с тем, чтобы немедленно просить мира. Попытка предложить мирные условия есть уже сознание бессилия. Ответ будет слишком тягостный. Заключение мира было бы великим счастьем для России, он необходим, но нельзя его просить. Надо показать врагам нашу готовность продолжать войну, и когда японцы увидят это, условия мира будут легче». (Красный архив. 1928, № 3 (28). С. 201.)
Великий князь Владимир Александрович: «Не на посрамление, не на обиду или унижение могу я предлагать идти, а на попытку узнать, на каких условиях мы могли бы говорить о прекращении кровопролитной войны. Если они окажутся неприемлемыми, мы будем продолжать драться, а не продолжать начатую попытку». (Красный архив. 1928, № 3 (28). С. 202.)
Если подводить итог заявлениям участников совещания, то видно, что речь шла о готовности к дипломатическому зондажу японских требований. При этом подчёркивалось, что о поражении нашей армии нет и речи, а в случае чего, война может быть продолжена Россией.
Дадим слово Деникину, на тот момент будущему генералу и одному из лидеров Белого движения, который принимал непосредственное участие в Русско-японской войне и в воспоминаниях так оценивал состояние армии:
«5 сентября 1905 года в Портсмуте было заключено перемирие, а 14 октября состоялась ратификация мирного договора. Россия теряла права свои на Квантунь и южную Маньчжурию, отказывалась от южной ветви железной дороги до станции Куа-чендзы и отдавала японцам южную половину острова Сахалин. Для нас не в конференции, не в тех или других условиях мирного договора лежал центр тяжести вопроса, а в первоисточнике их, в неразрешённой дилемме:
Могли ли Маньчжурские армии вновь перейти в наступление и одержать победу над японцами?
Этот вопрос и тогда, и в течение ряда последующих лет волновал русскую общественность, в особенности военную, вызывал горячие споры в печати и на собраниях, но так и остался неразрешённым. Ибо человеческому интеллекту свойственна интуиция, но не провидение.
Обратимся к чисто объективным данным.
Ко времени заключения мира русские армии на Сипингайских позициях имели 446½ тысячи бойцов (под Мукденом — около 300 тыс.); располагались войска не в линию, как раньше, а эшелонированно в глубину, имея в резерве — общем и армейских — более половины своего состава, что предохраняло от случайностей и обещало большие активные возможности; фланги армии надёжно прикрывались корпусами генералов Ренненкампфа и Мищенки; армия пополнила и омолодила свой состав и значительно усилилась технически — гаубичными батареями, пулемётами (374 вместо 36), составом полевых железных дорог, беспроволочным телеграфом и т. д.; связь с Россией поддерживалась уже не тремя парами поездов, как в начале войны, а 12 парами. Наконец, дух маньчжурских армий не был сломлен, а эшелоны подкреплений шли к нам из России в бодром и весёлом настроении.
Японская армия, стоявшая против нас, имела на 32% меньше бойцов. Страна была истощена. Среди пленных попадались старики и дети. Былого подъёма в ней уже не наблюдалось. Тот факт, что после нанесённого нам под Мукденом поражения японцы в течение шести месяцев не могли перейти вновь в наступление, свидетельствовал по меньшей мере об их неуверенности в своих силах.
Но… войсками нашими командовали многие из тех начальников, которые вели их под Ляояном, на Шахэ, под Сандепу и Мукденом. Послужил ли им на пользу кровавый опыт прошлого? Проявил ли бы штаб Линевича более твердости, решимости, властности в отношении подчинённых генералов и более стратегического уменья, чем это было у Куропаткина? Эти вопросы вставали перед нами и, естественно, у многих вызывали скептицизм.
Что касается лично меня, я, принимая во внимание все "за" и "против", не закрывая глаза на наши недочёты, на вопрос — "что ждало бы нас, если бы мы с Сипингайских позиций перешли в наступление?" — отвечал тогда, отвечаю и теперь:
— Победа!
Россия отнюдь не была побеждена. Армия могла бороться дальше. Но… Петербург устал от войны более, чем армия. К тому же тревожные признаки надвигающейся революции, в виде участившихся террористических актов, аграрных беспорядков, волнений и забастовок, лишали его решимости и дерзания, приведя к заключению преждевременного мира». (Деникин А. И. Путь русского офицера. "Вече", 2012. С. 104–105.)
Завершая статью, сошлюсь на генерала Эдуарда Экка, участника войны:
«В августе был заключён Портсмутский мир. Японцы, предложившие было тяжёлые условия, до контрибуции включительно, быстро уступили перед твёрдо предъявленными нами контр-предложениями, так как запрошенный из Токио маршал Ояма ответил очень просто: «Больше на победу рассчитывать нельзя». (Экк Э.В. От Русско-турецкой до мировой войны: Воспоминания о службе. 1868—1918. — М.: Кучково поле, 2014. С. 312.)
