Своеволен и причудлив

«Разблистались листики инкрустации - перламутра и бронзы - на коробочках, полочках, выходящих из стен».
Андрей Белый «Петербург»

Таинственная зелень парка. Изумрудные боскеты выступают из ночной тени. Молчит утомлённая июльская листва. Жара отступила, отдав закатный зной серому камню бассейна. Воздух кажется неподвижным и вязким. Всё будто бы замерло - только плеск воды и случайные шорохи нарушают спокойствие. Впрочем, то спокойствие — мнимое. Всюду — жизнь, любовь и страсть. Ярким светом залита ротонда — не то её освещают невидимые нам окна дворца, не то — луна с её отражённым сиянием.

«Купальня маркизы» - скромненькая и - проходная вещь написана быстро и безо всякой философской мысли. Меж тем, эта изысканная безделушка стала визитной карточкой художника, теоретика искусств, автора трудов по истории живописи — Александра Бенуа. «Купальня маркизы» - утончённо-эротическая игра, где всё лишь угадывается. Мы видим аккуратную головку, убранную цветами и — наряд, брошенный на скамейку. Что ещё? Мальчика-арапчонка, подглядывающего за своею госпожой.

У Бенуа есть и второй — гораздо менее цитируемый вариант «Купальни» - там иная маркиза явлена в полный рост, и мы видим узкие плечи и неприглядное, болезненное тельце. Это - карикатура и нам понятен беззвучный смех негритёнка: мадам презабавна и вовсе не хороша без своих корсетов и кружев. Один и тот же замысел, но такие разные финалы! Бенуа мог быть возвышенным и желчным, а ещё — добрым и мелочным одновременно. Каков он? Заносчивый, смешливый и - глубоко порядочный. Бенуа констатировал: «Я был слишком своеволен и причудлив». Таковым и оставался до конца дней.

В этом году исполняется 150 лет со дня рождения Александра Николаевича Бенуа (1870 — 1960), сложного и неоднозначного человека, сноба и гения. Свои подробные мемуары он писал уже в старости, а потому — вещал со всею откровенностью: «Я должен начать свой рассказ с признания, что я так и не дозрел, чтобы стать настоящим патриотом, я так и не узнал пламенной любви к чему-то огромно-необъятному, не понял, что его интересы — мои интересы, что мое сердце должно биться в унисон с сердцем этой неизмеримой громады». Бенуа не любил Россию, но не являлся русофобом.

Эта нелюбовь, точнее — равнодушная холодность лишена ожидаемой бравады: «В моей крови сразу несколько родин — и Франция, и Неметчина, и Италия. Лишь обработка этой мешанины была произведена в России, причём надо еще прибавить, что во мне нет ни капли крови русской». Он оправдывался, словно испытывая конфуз: «Однако в нашей семье я один только таким уродом и был, тогда как мои братья все были русские пламенные патриоты».

Вместе с тем, Бенуа обожал свой родной город: «Напротив, Петербург я люблю. Во мне чуть ли не с пеленок образовалось то, что называется местным патриотизмом. Я понимал прелесть моего города, мне нравилось в нем всё; позже мне не только уже всё нравилось, но я оценил значение всей этой целостности. Я исполнился к Петербургу тем чувством, которое, вероятно, жило в римлянах к своему городу». Расписывая мистические проспекты и невероятные белые ночи, художник подытоживал: «Петербург превыше всего». Иллюстрации Бенуа к «Медному всаднику» воспринимаются не как умелое прочтение Пушкина, а как наполненная восторгом и ужасом личная драма. Этот город-мощь и город-призрак может завладевать сознанием — он капризен и прихотлив. Бенуа настолько сроднился с Петербургом, что изображая европейские города, делал их по-питерски полупрозрачными и - знобкими. Даже находясь в эмиграции, художник тосковал исключительно по своему Невскому. Нет. По самому себе на Невском.

Александра Бенуа с детства окружали атрибуты искусства, и поэтому не мог он вырулить на другую стезю! В этом семействе поощрялись фантазии и свобода творчества. Женщины были красивы и тонки; мужчины — трудолюбиво-талантливы. Бенуа с превеликой тщательностью рассказывал о своих предках в первом томе воспоминаний. Сын архитектора Николая Бенуа и Камиллы Кавос — дочери зодчего Альберта Кавоса, наш герой обучился рисованию куда как раньше, чем письму и арифметике.

Отсидев положенный срок (sic!) в двух частных гимназиях, юный Бенуа поступил в Императорскую Академию Художеств, которую не закончил, решив, что ничего интересного там всё равно не покажут. Малевать копии с классических картин и вымучивать полупрофиль Аполлона — это старье и скука. Художник должен саморазвиваться и хватать моменты бытия! Зато Бенуа пристойно отучился на юрфаке столичного университета — в те годы профессия адвоката считалась модной у «золотой молодёжи», ибо громкий процесс мог прославить ещё быстрее, чем успешная выставка.

Однако шёпот муз оказался намного слаще, чем глас Фемиды — у каждого человека свой путь, начертанный звёздами. Бенуа ни на день не прекращал своей художественной практики, выставляя работы и пробуя себя в качестве теоретика живописи. Как это принято у русских мастеров, направился во Францию, где создал версальскую серию. Примечательно, что его попутчиками были Константин Сомов и Леон Бакст. Так, из дружбы и соперничества рождался будущий колосс «Мира искусства».

Версаль изумил и увлёк: «Я буквально не выходил из какого-то восторженного опьянения, меня неодолимо тянуло в парк, и я находил в нем неисчерпаемое множество возбуждающих мотивов». Тогда все умники бредили Галантным веком - потерянным раем, где каждый миг был подчинён гедонизму и блеску. Не то нынче! Паровозы, телефоны, унификация, электрические лампочки — мёртвые светила. Предрекалась гибель от машин, а художники уносились в мир грёзо-фарса. Туда, где средь благоухающих роз и белых акаций гуляли томные графини с причёсками а-ля Помпадур.

Серебряный век, Модерн породил неизбывную тоску о «славе красных каблуков и величавых париков», как метко очертил это ещё Пушкин. Художники, поэты и беллетристы кинулись рыться в кладовых общеевропейской памяти, вытаскивая запылённые треуголки да маскарадные плащи. Бенуа, как и его товарищ — Константин Сомов бойчее иных препарировали Галантный век — удивительный сплав двух разнонаправленных цивилизаций - барочной эпохи Людовика XIV и рокайльного XVIII столетия.

Серия Бенуа «Последние прогулки короля» - пожалуй, самая пронзительная хроника Луи-Солнце. Никто и никогда не вкладывал в этот блистательный закат столько грусти. Не менее печальна картина «Парад при Павле I» - свинцовое небо, механическая шагистика и — тотальная иллюзия замкнутого пространства. Эта вещь расскажет о кручине Павла больше, чем исследовательский опус.

Судя по всему, Бенуа был хорошим психологом и обладал какой-то феноменальной эмпатией. Не страдал он и частым недугом творческих людей — завистью к коллегам. Он слыл не только ангелом-хранителем «Мира искусства», но и отзывчивым другом — его оценки носили конструктивный характер без насмешливой злобы и желания поддеть. Хотя, к авторитетам он бывал безжалостен — в его трудах по истории живописи содержится масса критики в адрес непререкаемых мэтров XIX столетия.

Отлично понимал он и детей — своих, чужих - неважно. «Азбука в картинках», созданная с любовью к малышам, до сих пор непревзойдённый шедевр в области детской иллюстрации. Каждой букве давалось фантастически-прекрасное сопровождение, таящее целый мир. Так, буква «Д» повествовала о даче и дедушке, о некоей дворянской семье, где всеми правит пожилой барин. «Т» означала театр со страданиями Пьеро и дурачествами Арлекина. «Щ» - та щебетала о щётках, которыми чистят фрак миловидного щёголя. Ребёнок не просто зубрил алфавит, - он мог придумывать сюжеты.

Бенуа всё больше увлекался книжной и журнальной графикой, при том, что не все его рисунки одобряла цензура — так иллюстрации к «Капитанской дочке» пролежали до самой Революции. Приятельствовал с Дягилевым и оформлял Saisons Russes. Но грянуло лето-1914. Бенуа никогда не стыдился того, что не был героической личностью. В мемуарах он довольно иронически описывает свои страхи быть призванным на фронт.

Показательная деталь: при царях не существовало никакой «брони» для особо одарённых деятелей культуры и абсолютно все — от пастушонка до князя подлежали воинской повинности. «Услыхав, что я не пригоден к воинской службе из-за «общего рахитизма», я был готов обнять и расцеловать незнакомого бородатого господина, произнесшего этот приговор с видом нарочитой суровости. Я был освобожден и лишь зачислен в ополчение 12-го разряда! А чтобы и этот разряд мог бы когда-нибудь быть призван, никому тогда и в голову не приходило. До меня, во всяком случае, в войну 1914–1918 годов черёд действительно так и не дошёл».

После революционных событий Бенуа продолжил работать в Петрограде, занимаясь каталогизацией Эрмитажа. Нельзя сказать, что у популярнейшего иллюстратора и знатока мировой культуры плохо складывались отношения с Советской Властью. Так, в начале 1920-х выпустили дорогой и пышный альбом «Версаль», издали ту самую «Капитанскую дочку», а следом - ещё ряд значимых для Бенуа книг.

Он без устали творил декорации для пьес Гольдони, Шекспира и для своей любимой оперы «Пиковая дама» Чайковского. Фурор и аплодисменты! И всё же раздавались обвинения — художника бранили за «манерный эстетизм» и стилистическое несоответствие «нашей буче, боевой кипучей». Всё чаще он задумывался о своём месте в обновлённой России и чужом, стремительно меняющемся обществе.

Тем не менее, в 1925 году Бенуа в числе прочих выступил в Париже на Exposition Internationale des Arts Décoratifs et Industriels Modernes — выставке, давшей имя шикарнейшему направлению — Art Deco и определившей эстетическое развитие на весь предвоенный период. Это событие памятно ещё и тем, что многие русские-советские авторы не вернулись домой. Одной из причин называли смерть Владимира Ленина, поддерживавшего «старорежимных» классиков и буржуазных «эстетов» - хотя бы в силу того, что... дворянин Ульянов обладал некоторым вкусом.

Эмигрантская карьера Бенуа не оказалась ни провальной, ни блистательной, как и у большинства «невозвращенцев». Он жил в приличной парижской квартире, сотрудничал всё с тем же Дягилевым, рисовал обожаемый Версаль и, будучи серьёзным иллюстратором, получал заказы от крупных издательств.

Среди всего этого попадаются акварельки с видами Петергофа и Ораниебаума. Он рисовал их по памяти, оставаясь петербуржцем и не умея быть образцовым парижанином — это с французской-то фамилией. Александр Бенуа тихо и благочинно отошёл в 1960 году, будучи глубоким стариком. Он пережил всех собратьев по «Миру искусства», став ещё при жизни памятником самому себе — причудливому и своевольному. Как питерское лето.

Илл. Леон Бакст. Портрет Александра Бенуа