Часть III. Абсолютная революция
Второе и не менее важное уточнение. Чем было Откровение Христа? Неужели только апофеозом античного космоса с его традиционной связью макрокосма, микрокосма и «musica instrumentalis» как связи между ними? Конечно, нет! Откровение Христа потому и совершенно ново, что оно есть одновременно исполнение Традиции и совершенно революционное её переосмысление.
Прежде всего в оптике Христа совершенно новое значение обретает человек. В Традиции человек есть часть космоса и полностью им детерминирован. Человек и космос являют в Традиции гармоническое иерархическое единство. В античности человек – важная составляющая космоса, но ничем в принципе не выделяется из прочих его элементов.
Нечто совершенно иное видим в Христианстве. Человек здесь – есть образ и подобие Богочеловека, и подобно же Богочеловеку не детерминирован ничем, даже физическим или символическим космосом. В сравнении с Античностью, человек в Христианстве поднят на колоссальную высоту, занимая место в самом центре космоса, связывая мир видимый и невидимый.
Более того, человек гораздо больше космоса: «Человек – это животное, призванное стать богом», «Бог стал человеком чтобы человек стал богом» – таковы формулы христианского Откровения, которые мало, конечно, коррелируют с идей античного космоса как гармонии макро- и микрокосма.
Христианское Откровение, как видим, слишком высоко, чтобы античный космос смог его «пережить». Можно сказать, что оно взрывает античный космос.
А ещё вернее сказать, что великие мировые традиции получают в Христианстве свое настоящее завершение: Атонизм, Зороастризм, Платонизм, Пифагорейство, и вся целокупность египетской, греко-римской духовности имеет право называться «отцами христианской доктрины» ничуть не в меньшей (а скорее в гораздо большей) степени нежели ветхозаветное иудейство.
Особенно учитывая тот факт, что само по себе ветхозаветное иудейство представляет собой лишь эклектичное смешение древних традиций, взятых в модусе одной-единственной выделенной общности и её политических претензий.
Если книга «Исход» и «Второзаконие» написаны не ранее VI века до РХ, а прочие книги Танаха и того позже (космология первой главы Бытия несёт очевидные следы не только египетских мифов о творении, но и платонизма), то вряд ли мы ошибемся, назвав иудейскую традицию в целом лишь тенденциозной компиляцией на основе древних традиций.
Таким образом, не идеология яхвизма, не революция и не идея истории разрушили античный космос. Его разрушила абсолютная революция Христа, объявляющая человека почти равным Богу. Богочеловек Христос призывает человека идти за Собой, то есть стать богоподобным, богочеловеком.
Если геометрия Античности строилась как: макрокосм – микрокосм – посредничество настройки (musica instrumentalis), то геометрия Христианства выглядит как: Бог-Троица – человек – посредничество аскетики.
Таким образом, сам античный космос занимает в этой новой оптике место своего рода «мембраны» между Богом и человеком, или – символического языка, на котором Бог разговаривает с человеком. Эта «мембрана» и этот «язык» – лишь дорога, лишь ряд ступеней, по которым человек призван взойти по пути к богочеловеку. Примерно так формулирует отношения Бога и человека философия Каппадокийцев, Максима Исповедника или её западный аналог – Иоанна Скота Эриугены.
Не то, чтобы космос оказывается некоей абстракцией или виртуальностью (как это предстает в Адвайта-веданте). Нет, космос в Христианстве остается совершенно реальным. Но это реальность более низкого порядка, нежели реальность человека, и, тем более, реальность Бога. Человек в Христианстве не часть космоса, как это понимала Античность, но – царь космоса. Космос – только риза, мантия человека-царя. И так же точно, как тело человека должно умереть и воскреснуть, так же и космосу, зараженному грехом и тронутого тлением, подлежит пройти через апокалиптический огонь, из которого он должен выйти новым и возрожденным: новый «воскресший» космос – дом для нового воскресшего богоподобного человека.
Наконец, третье и последнее замечание касается самой истории. Последняя также имеет не один лишь отрицательный и не один лишь линейный аспект.
Архетипической моделью революционной идеологии книги «Исход» является очевидно отношение ассирийского бога Ашшура и ассирийского царства. Так же как Яхве, Ашшур требует себе власти над всеми покоренными народами и их богами.
Архитипической же моделью всей иудейской концепции священной истории служит зороастрийская священная история. Космическую схватку Ахурамазды и Ахримана еврейский миф проецирует исключительно на плоскость истории «избранного народа». Космическая фигура Саошьянта-Спасителя превращается у евреев в фигуру национального эсхатологического вождя, который должен принести все земные царства Яхве.
Этого будущего эсхатологического вождя (машиаха) Христианство называет Антихристом.
Таким образом, пришествие Христа полностью разрушает еврейскую схему истории как достижения земной власти, возвращая священной истории тот космический, метафизический план, который она имела в Зороастризме.
Более того, Христианство преодолевает даже и эту, зороастрийскую дуальную схему истории.
Мы уже видели, как Христианство преодолевает Античный космос. Но так же точно, Христианство преодолевает и зороастрийскую (и, тем более иудейскую) идею священной истории.
Человек в Христианстве не просто возвращается в свое начало «до грехопадения», как это происходит в Зороастризме или гностических схемах. Человек устремлен не назад, а вперёд, где становится поистине «новой тварью», богочеловеком. Само значение истории в Христианстве обретает таким образом совершенно новый аспект и совершенно новый смысл.
История для иудеев – это «пространство» деятельности «избранного народа» и время, необходимое ему для раскрытия эсхатона – тысячелетнего вечного царства Яхве.
История в Зороастризме – это эон космической схватки Ахурамазды и Ахримана, это время необходимое Ахурамазде для того, чтобы победить Ахримана, а человеку – совершить выбор стороны в этой космической битве.
Но история в Христианстве – это время, которое необходимо человеку, чтобы «обожиться» и стать богоподобным. Именно для этого человеку дана свободой (свобода же имеет божественную природу), и именно для этого человеку дан мир во владение – как своего рода лестница его последовательного восхождения.
Философия Максима Исповедника, вершина богословского творчества Востока (христианский Запад знает ее в пересказе Иоанна Скотта Эриугены) так говорит об этом: Бог творит мир путем последовательных разделений: сперва разделяются духовный и физический (умозрительный и чувственный) миры, затем устанавливаются категории (дуальности) физического мира, затем на земле выделяется рай, в который помещается человек. Последний при этом также «надламывается» на два пола. Все эти разделения – есть указания на задание человеку, который должен также последовательно соединить разъятый на полюса и противоположности мир, приведя его к новому высшему единству.
Сперва, говорит Максим, человек должен был преодолеть в любви разделение собственной природы, затем расширить данный ему рай до пределов земли, затем вступить в умозрительные, духовные, ангельские миры и взойти по ним, объединив все их в себе. Наконец, достигшему космической полноты Адаму предстояло совершить заключительный акт духовного восхождения, приведя всю вселенную к Богу. И «таким образом свершилось бы обожение человека и всего тварного мира».[1]
Но поскольку человек пал и обратил землю не в рай, а в ад, то Сам Христос совершил за человека все, что не удалось ему, войдя в мир в образе человека и последовательно соединив все разъединенные элементы космоса. Со времени Христа путь восхождения «космического Адама» и «обожения человека» продолжается в основанной Христом Церкви.
Как видим, христианский взгляд на природу Бога, человека и мироздания в целом принципиально отличен как от взгляда Античности, так и от взгляда «авраамического», так и от взгляда нехристианского Востока.
Античность и нехристианский Восток видят космос, как пребывающий вечно или вечно обновляемый в процессе «смены кальп» или «возвращения равного». Зороастризм, гнозис и каббала (как часть гнозиса) говорят о возвращении человека в то состояние, которое было утеряно им в результате действий злого начала или «ошибки Бога». Традиционное иудейство знает лишь политическую власть Яхве и его агента машиаха на этой земле. В крайнем случае здесь можно говорить (в духе Иоахима Флорского) о мистическом «человеке в духе» тысячелетнего царства.
Но только Христианство устремлено к совершенно новому онтологическому статусу человека и всего космоса.
Конечно, столь высокое учение о человеке не могло быть усвоено слишком многими. Христианская доктрина, будучи элитарной по своей сути (причем эту христианскую элиту следовало искать не столько во дворцах, сколько «во гробах» египетской пустыни) неизбежно была детерминирована и приспособлена для средних слоев народа. Хуже того, из-за постоянно идущего процесса энтропии («Не гасите духа», предупреждает Христос), она потускнела даже в монашеской элите; а затем была и вовсе отброшена в иудаизированных версиях Христианства.
Именно этот процесс «угашения духа» и описывает В. Мартынов, говоря об учении Иоахима из Фьера. Потерявшие свое духовное сокровище христиане (мавзолей Галлы Плачидии в Равенне) были искушены грядущим «светлым завтра» также точно, как первые евреи редуцировали священную историю Зороастризма в сугубо националистическую доктрину мировой власти.
С другой стороны, очевидно, что мир после Христа уже не мог быть прежним. После Христа неустранимы уже ни открытые Им духовные горизонты свободы, ни божественное достоинство личности.
Справедливо, однако, и то, что человек, познавший состояние «выше космоса», способен пасть «ниже космоса»: призванный к духовному восхождению человек, стоит ему сойти с пути, легко становится добычей инфернальных сил. Что мы и наблюдаем в «христианстве без Христа» в его либеральной или социалистической версиях.
Человек после Христа способен подняться «выше ангелов», но способен и пасть «ниже бесов». Именно таков духовный сюжет драмы Конца истории – последней революции последнего человека, в процессе которого мы сегодня и пребываем.
Этот сюжет, как видим, несколько глубже того, каким предстает он в книге «Конец времени композиторов» В. Мартынова. А, соответственно, и может иметь иные последствия.
Если «Хорошо темперированный клавир» Баха действительно разрушил античный космос, и исказил наше восприятие «музыки макрокосма», то надо одновременно признать и то, что он открыл новый акт божественной драмы, утверждая человека, равного целому космосу.
И даже более того – человека, способного к преодолению космоса. То есть человека, который равно способен шагнуть из царства необходимости как в царство божественной свободы (эон спасения), так и в царство свободы демонической: самоутверждения сверхчеловека, социальных революций, и прочих «революций сознания», в которые ввергнут мир Конца истории...
Таким и только таким и мог быть путь человека после Христа. И именно эпоха Постмодерна (Конца истории) раскрывает его во всем его впечатляющем масштабе и блеске.
Понятно, что скользить в инферно гораздо проще, нежели сделать шаг в сторону божественной свободы, и, конечно, цивилизация в целом движется именно по первому пути, причем довольно стремительно. Что, однако не означает ещё невозможности спасения. Как раз наоборот. Возможно, именно наше эсхатологическое время открывает полноту этих возможностей, недоступную прежним эпохам. Как например, экзистенциальная философия Хайдеггера, говорящая именно о спасении человека из экзистенциального ужаса и эсхатологического пожара.
Время конца истории вообще очень странное время: в каком-то смысле его можно назвать экзаменационной сессией человечества. Время, когда человек, как заметил один католический мыслитель, «должен стать достоин своего уничтожения».
Подытожить вышесказанное можно и так: к концу первой четверти двадцать первого века можно констатировать полное разрушение как античного, так и христианского космоса, а также предельное истощение человека как вида и существа духовного. Человек сегодня стремительно исчезает. Возможно мы вообще последнее поколение людей, знающих человека так, как его знали последние три тысячи лет. Что ж, человек – это путь, человек – это мост. И поскольку человек не равен самому себе, изменение его природы неизбежно. Как неизбежно и то разделение, о котором говорил Христос, и которое в своей духовной глубине очевидно должно идти по тем же двум модусам: свободы божественной и свободы демонической.
«Время ураганных ветров»
Если хочешь узнать, благополучно ли обстоят дела с правлением какой-то страны и здоровы ли её нравы, то прислушайся к её музыке.
Конфуций
В заключение обратимся к китайской традиции, на примере которой ещё раз подведем итог сказанному. В китайской космологии музыка занимает очень важное место. Музыка является практически одновременно с возникновением мира. В «Хуайнань–цзы» читаем: «Дао изначально находилось в пустом–туманном. Пустое–туманное породило пространство–время. Пространство–время породило ци».
Ци – это уже фактически музыка, точнее, «воздушная материя, отмечающая ритм возрастания и убывания неба и земли. Далее Ци начинает разделятся на тяготеющее к тяжести-мутности Инь (женское, низкое, земля) и прозрачно–разреженное Ян (мужское, высокое, небо). Это развернутое между небом и землей тонкая ци зовется «иньянная ци». Далее, тонкая ци, изменяя плотность в «прообразах четырех сезонов», являет всё сущее».[2]
Таким образом, «космос в китайской традиции – отмечает В. Мартынов, – представляет собой некий грандиозный резонатор, постоянно находящийся в состоянии гармонической музыкальной вибрации, или, говоря по-другому, космос есть грандиознейший и сложнейший музыкальный инструмент, издающий прекрасное звучание, обеспечиваемое правильной циркуляцией иньянной ци» (выделено нами – ВМ).
Отсюда понятно отношение китайца к музыке. Китаец знает, во-первых, что музыка потенциально хранит в себе и может актуально даровать безграничный восторг изначального озарения, посещающего человека при переживании им состояния причастности к вечной гармонической вибрации космоса. И, во-вторых, что даровать этот восторг может только «правильная» музыка. То есть, музыка, соответствующая изначальным архетипическим мелодиям-моделям. Всякое отклонение от изначальной мелодической модели ведет к разрушению гармонического единения с космосом.
Трактат «Люйши чуньцю» (III в. до н.э.) так описывает музыку, утратившую ритуальное начало: «Музыка смутных времен… Когда барабаны и литавры гремят, как гром, когда гонги и цимбалы звенят, как вспышки молнии, когда лютни и свирели, пение и танцы подобны воплям – ци в сердце слушающего приходит в смятение, в ушах и глазах – сумятица, все тело–естество – в потрясении <…> Это – утрата чувства–цин музыки–ритуала».[3]
Однако, из хаоса, разлада и смуты возможен выход, если мудрецы возьмутся за очищение и исправление, путём «выверения и исправления важнейших музыкальных текстов, теряющих связь с архетипическими моделями».
«Люйши чуньцю» описывает один из таких случаев возвращения утраченного порядка путем восстановления искаженной музыки-ритуала: «В глубокой древности миром правил Чжусян–ши. То было время ураганных ветров и огромных концентраций янной ци, которыми все развеивалось, так что плод и семя не вызревали. Поэтому Ши Да создал пятиструнные гусли–сэ, чтобы вызвать с их помощью инъную ци и дать жизни укрепиться».[4]
«Время ураганных ветров» – вот она, музыка ХХ века, по-настоящему великая фреска последних времен – танцев «передвижных хиросим» под финальное болеро Равеля – лучшая, идеальная озвучка нашего времени – времени великого опустошения, времени конца, вглядывающегося обезумевшими глазами в своё мифически-хтоническое начало… но возможно, способного ещё услышать сквозь апокалиптический грохот «бури равноденствий» забытую мелодию первой своей любви.
Примечания:
[1] Лосский В. Мистическое богословие Восточной Церкви, М. 1991, С. 84
[2] См. Ткаченко Г. А. Космос, музыка, ритуал. М., 1990. С. 49
[3] Там же, С. 67
[4] Там же, С. 56
