Авторский блог Галина Иванкина 11:00 25 июня 2014

Русский сад

Русский сад – это всегда место силы, символ грёз и знак печали. Мир воспоминаний. Это – строго очерченная территория; это – сказка о золотых яблоках и библейский миф о древе познания. Вся Россия – наш сад.

«Вижу сад в голубых накрапах,

Тихо август прилег ко плетню».

Сергей Есенин

Недавно мне довелось прочесть статью моего любимого автора Марины Струковой «Цветы и плоды» - материал по большей части был социально-проблемным, однако же, автор затронула и тему русского сада. Сад в нашей культуре – одна из увлекательных тем, которую мне хотелось бы развернуть несколько подробнее - как бы в продолжение рассказа Марины.

http://zavtra.ru/content/view/tsvetyi-i-plodyi/

…Вообще, тема сада стара, как мир. Сначала был Райский сад, а в нём - то самое яблоко. И – закономерное изгнание из Рая. Потом был Гефсиманский сад. Вся мировая мифология наполнена описаниями и упоминаниями садов - сад Гесперид с его золотыми плодами всего лишь один из примеров. В русских народных сказках Иван-Царевич (или – Иван - крестьянский сын, если угодно) получает непременное задание от Бабы-Яги или от Царя-батюшки добыть яблоко из заповедного сада. Не так важно – какое – молодильное или имеющее иные волшебные свойства. Сад строго охраняется – его стерегут «как зеницу ока», и всегда вторжение героя в тайные пределы влечёт за собой изменения Судьбы. Интересно, что по-английски сад – garden, тогда как глагол to guard означает «охранять; оберегать, защищать». По-французски охранять – garder. Это сходно по звучанию (и по значению) с русским «городить, огораживать». Таким образом, сад – это нечто, что нужно беречь. Нечто сакральное, блаженное, сказочное - изначально. Недаром в художественной литературе часто используется привычное, даже затёртое словосочетание «райский уголок», если речь заходит о чудесном садике.

Стало быть, разговор пойдёт о русском саде и его общественно-культурных, литературно-художественных «ипостасях»… Поговорим?

Перед нами дворянское гнездо, имение. Дом с колоннами на холме, барышня - с томиком нравоучительного английского романа, маменька варит вишнёвое варенье – разумеется, собственноручно, в небе – ни облачка. Усадьба – особый мир, в котором добрая старина, русский благочинный уклад причудливо смешивался с новомодными безумствами. Французский регулярный парк или аглицкий – как бы нарочно запущенный – сад? Итак, усадьба. Даже корень общий – сад-усадьба. Звучит, как «у сада», хотя, без сомнения, имеет иное происхождение. В саду происходят судьбоносные встречи главных героев. Тут объясняются в любви, получают…отказ, бегут из этого сада прочь, дабы потом всю жизнь вспоминать волнующий вечер, осыпающиеся лепестки, беседку, белое платье той, которая… Сад выступает сокровищницей воспоминаний - юношеских, детских, случайных и мимолётных. Михаил Лермонтов писал: «И вижу я себя ребенком; и кругом / Родные всё места: высокий барский дом; / И сад с разрушенной теплицей…»

Сад – всегда символ. У Михаила Салтыкова-Щедрина в «Пошехонской старине» описывается дивный сад, ревниво охраняемый матерью семейства - Анной Павловной – скаредной и жестокой хозяйкой-цербершей. Она была до такой степени (по-плюшкински) прижимиста, что даже собственных детей обделяла плодами. Всё, всё должно идти на варенья, впрок, на будущее… Которое, впрочем, так никогда и не наступало в этом доме. Лишь только своих любимчиков барыня одаривала нечастыми угощениями. «Дорожки были окаймлены кустами мелкой сирени и цветочными рабатками, наполненными большим количеством роз, из которых гнали воду и варили варенье... Обилие фруктов и в особенности ягод было такое, что с конца июня до половины августа господский дом положительно превращался в фабрику, в которой с утра до вечера производилась ягодная эксплуатация. Даже в парадных комнатах все столы были нагружены ворохами ягод… Замечательно, что в свежем виде ягоды и фрукты даже господами употреблялись умеренно, как будто опасались, что вот-вот недостанет впрок…» За тайно съеденный плод - неумолимое наказание: доставалось и барчукам, и тем более – крепостным холопьям. Таким образом, райский сад обращался настоящим адом…

А вот и «Вишнёвый сад» - прощальная песня России-поместной, барской, надменно-снисходительной и – безалаберной. Снова сад – знаковая деталь. Для Раневской и Гаева это – мир грёз, воспоминаний, символ счастливого и навсегда ушедшего прошлого. «Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?» Для желчного студента Пети Трофимова, который, тем не менее, ждёт Светлого Будущего, вишнёвый сад – зримый образ грядущего мира: «Вся Россия - наш сад». А вот с точки зрения циничного, но при этом – щедрого коммерсанта Лопахина вишнёвый рай – это всего лишь территория, которую следует разумнее, эффективнее использовать. На первый взгляд это действительно так. Оборотистый молодец «из новых» покупает клочок земли, чтобы сделать из него рентабельный дачный Эдем. Рассуждает он деловито, скупо, чётко: «Замечательного в этом саду только то, что он очень большой. Вишня родится раз в два года, да и ту девать некуда, никто не покупает». Вместе с тем, Чехов постоянно подчёркивает, что Лопахин – бывший раб Гаевых-Раневских. Для трудолюбивого и удачливого нувориша это воспоминание и сладко, и горько одновременно. Он – бывший холоп, но теперь он имеет возможность не просто купить вишнёвый сад – эту миленькую барскую игрушку, но и с жестоким шиком её уничтожить. Единым взмахом топора. «Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишнёвому саду, как упадут на землю деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь... Музыка, играй!» Здесь коммерческая выгода смешивается с давно лелеемой местью. И с классовой ненавистью, если хотите!

Сад – печальный образ. Среди символов Серебряного века он занимает одно из ведущих мест. Сомовские маркизы и арлекины в садах Фонтенбло, бледные девы Борисова-Мусатова средь белых вишен, розы Головина – всё это минорная тема, тоска по утраченным грёзам. Анна Ахматова вспоминает: «Он весь сверкает и хрустит, / Обледенелый сад. / Ушедший от меня грустит, / Но нет пути назад». У Ивана Бунина читаем: «Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и - запах антоновских яблок, запах мёда и осенней свежести». Главное слово тут – «помню». Было и прошло. Увы. Тоска - в моде. Ностальгия – в цене. Как в том романсе: «Снился мне сад в подвенечном уборе, / В этом саду мы с тобою вдвоём / Звёзды на небе, и звёзды на море, / Звёзды и в сердце твоём».

Что характерно, этот приём до сих пор используется писателями. Вот, к примеру, один из рассказов Татьяны Толстой: «Вначале был сад. Детство было садом. Без конца и края, без границ и заборов, в шуме и шелесте, золотой на солнце, светло-зеленый в тени, тысячеярусный - от вереска до верхушек сосен…». Смотрите – автор намеренно использует всем известную библейскую конструкцию: «…вначале был сад, и детство было садом…». Сад – сакрален, мистичен. Правда, сам сюжет рассказа – на контрасте с возвышенным вступлением – отнюдь, не сказочный. Вообще же, в советской культуре с её аристократической, имперской (sic!) доминантой тема сада раскрывается именно в духе описаний «дворянских гнёзд». В ряду бесконечных сиреней Кончаловского, солнечных веранд Герасимова и гайдаровских дач с их раздольными, как море, садами, разумеется, встречаются и грубо-соцреализмовские «собирательницы урожая». Но… Посмотрите на картину Дмитрия Жилинского «Под старой яблоней». Ботичеллиевские линии и ренессансная трактовка Жизни. Течение бытия – это жизнь сада. Сбор урожая – только лишь приглашение к разговору о Вечном…

…Ещё одна ипостась русского сада – это купеческий сад. Когда-то очень давно и наше московское Замоскворечье буквально утопало в яблоневых и вишнёвых садах, в жасмине, в акациях – всё это за высокими заборами. Замечу – барский сад открыт для обозрения, для чужих глаз, для проезжающих путешественников, вроде Чичикова, сразу отметившего маниловскую «меланхоличную» разруху и запущенный английский garden. Сад купеческий – строго закрытое пространство. По саду гуляют румяные, рослые дочки негоциантов – скучают, ждут женихов. Их мир ограничен, а потому любой звук, доносящийся с улицы будит воображение… Любая пьеса Александра Островского – так или иначе об этом. Об ограниченности бытия, о мощных заборах, оберегающих мир и сад. Сад – это рай, а всё, что вне – страдания и страсти. Катерина из «Грозы» вспоминает своё счастливое девичество: «…рано утром в сад уйду, ещё только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и найдут». Образ прекрасного сада тут неслучаен. История Катерины похожа на изгнание из рая, потому и смерть ей кажется светлее замужней жизни с нелюбимым человеком и озлобленной свекровью. Иной раз купеческий сад выступает в качестве забавной, комической детали. Вспомним матримониальные приключения Миши Бальзаминова? Из сада сестёр Пеженовых он чудом попадает в сад скучающей бизнес-вуман Белотеловой – прямиком в её крепкие объятья. Но есть у нас и другие сады. Идём дальше?

«Но шёпот громче голода - он кроет капель спад:

"Через четыре года здесь будет город-сад!»

Эти пафосные строки Владимира Маяковского помнят, наверное, все. Что интересно, город-сад здесь не заумная поэтическая виньетка, не абстрактный образ Прекрасного Далёко, а вразумительная конкретность, как это и было принято в 1920-х годах. Концепция города-сада действительно существовала и являлась одной из ведущих в Европе, в мире. Другое дело, что реализовывать её было, как правило, …негде. Что же это за чудесная идея? Итак, маленький и тесный европейский мир с узкими улочками и заводскими громадами. Всё коптит, чадит и громыхает. Здоровье ухудшается, нравы – портятся, небо закрыто смогом. Так жить нельзя.

И вот на излёте «железного века», в 1898 году британский философ-социолог Эбенизер Говард явил миру свой фундаментальный труд «Города-сады завтрашнего дня». Он утверждал, что современный мегаполис – это скопище грязи и пороков, а ускоряющийся ритм жизни и растущие вверх дома-монстры только ухудшают ситуацию. Но и сельский уклад тоже не отвечает условиям современного бытия – он чересчур патриархален и «медлителен». Выход – в создании поселения, соединяющего в себе положительные качества полиса и деревни. Город-сад – это разумное сочетание жилой, промышленной и зелёной зон, причём застройка должна быть малоэтажной (1-2 яруса). Население – не более 32 тысяч человек. Расширять такой город нельзя. Появляются всё новые и новые жители? Пожалуйте в соседний город-сад, точно такой же по планировке. Центр поселения занят под громадный круглый цветник, вокруг которого располагаются главные общественные здания. План – радиально-кольцевой. Все эти идеи казались прекрасными – Говарду рукоплескали, но претворять всё это в жизнь, имея крохотные клочки свободной земли – о, это просто шикарная утопия. Хотя, несколько поселений всё-таки было создано, как в Англии, так и за её пределами.

Россия – это другое дело. Уже до Революции бестселлер Говарда имел несомненный успех, а в 1920-х годах на волне полемики урбанистов с дезурбанистами идея города-сада получила новое продолжение. Концепция человека-машины и суперсовременных фабрик-кухонь нравилась далеко не всем. Кстати знаменитый немецкий фильм «Метрополис» - тоже своеобразное предостережение. Машина подминает и – убивает человека. И это в Европе! А уж Россия – и вовсе аграрная, крестьянская страна с особым мировоззрением. Деревня – традиционное «место силы», тогда как хвалёный конструктивистский мегаполис с домами-коробками – это гибель души. Вместе с тем, индустриализация и модернизация экономики не могут ждать, это - насущность. Где выход? Именно города-сады. Малоэтажное строительство, целесообразное соединение промышленных и зелёных зон, отсутствие скученности и суеты. Дезурбанисты, кстати, подчёркивали, что любой русский город, если он развивался «стихийно», а не вычерчивался царской рукой по линейке, был чем-то сродни говардовской концепции. Чем не метод? Сторонником этой линии был, между прочим, неоклассик Иван Жолтовский, ставший впоследствии одним из ведущих зодчих сталинской империи.

В этой связи интересны работы экономиста, социолога и писателя Александра Чаянова. Из них самая наглядная – его утопический роман «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920). Замечу, что время действия – 1984 год. Это, видимо, какая-то излюбленная дата у фантастов, утопистов и прочих «созидателей» Будущего. По сюжету современник автора из 1920-х годов попадает в 1980-е. Перед его глазами – картины обновлённой Москвы. Посмотрим? «Но как всё изменилось кругом. Пропали каменные громады, когда-то застилавшие горизонт, отсутствовали целые архитектурные группы… Зато все кругом утопало в садах... Раскидистые купы деревьев заливали собою все пространство почти до самого Кремля, оставляя одинокие острова архитектурных групп». Потрясающе интересна история московского градостроительства: «К 1937 году …инженерный корпус приступил к планировке новой Москвы, сотнями уничтожались московские небоскребы, нередко прибегали к динамиту. Отец мой помнит, как в 1937 году самые смелые из наших вождей, бродя по городу развалин, готовы были сами себя признать вандалами, настолько уничтожающую картину разрушения являла собой Москва. Однако перед разрушителями лежали чертежи Жолтовского, и упорная работа продолжалась. Для успокоения жителей и Европы в 1940 году набело закончили один сектор, который поразил и успокоил умы, а в 1944 всё приняло теперешний вид». Как видим, Чаянов не забыл Жолтовского, который, впрочем, и в «нашей» реальности преуспел именно во второй половине 1930-х годов.

Описание Москвы-84 поистине восхищает: «Направо и налево тянулись такие же прекрасные аллеи, белели двухэтажные домики, иногда целые архитектурные группы, и только вместо цветов между стенами тутовых деревьев и яблонь ложились полосы огорода, тучные пастбища и сжатые полосы хлебов». Кстати, вспомним ещё одну красивую утопию, на этот раз – родом из нашего детства. Да-да. Я имею в виду любимую киносказку «Гостья из Будущего», действие которой происходит именно в 1984 году. И – в 2084-м. Будущее Алисы Селезнёвой тоже пошло по пути дезурбанизма – много зелени, садов, нетронутой природы. И никаких «футуристических» бездушных метрополисов, которые чаще всего рисуются фантастами всего мира. Что у нас в настоящем? Учёные-экологи всё чаще говорят о том, что современный город попросту непригоден для…жилья. Вот город-сад, тот самый, в духе Говарда и Чаянова – это и есть оптимальное решение. Что ж, доживём – увидим.

…Итак, русский сад – это всегда место силы, символ грёз и знак печали. Мир воспоминаний. Это – строго очерченная территория; это – сказка о золотых яблоках и библейский миф о древе познания. Вся Россия – наш сад. Кстати, дачный сезон в разгаре. Все – в сад!

1.0x