Память медленно прокручивала картины, кадры, как бы сортируя их по устоявшимся значениям, и, наконец, выставила точно преисподнюю.
Они вдвоем с Максом, худощавым, сероглазым техником лет сорока, под днем (1) глубиной с версту долго шли по тоннелю - среди титанической бури, рожденной когда-то в космосе и застывшей в камне. И остановились перед оскалом штрека - подземного хода между забоями.
У обоих была одна задача - тщательно измерять содержание метана, угольного газа в выработках. Он считался помощником Макса, но, по сути, был ничем особенно не обремененным наблюдателем. Это, пожалуй, будет ему под силу, раз хочет вкусить нашей жизни, решили шахтеры великодушно.
Они двинулись по-пластунски по узкому горлу - оно не превышало диаметра большой газовой трубы. Ползали друг за другом, освещая путь фонариками на касках. Чем-то они напоминали канатоходцев, работающих без страховки. Выдвинуть плечо, нащупать ногой опору и мягким рывком перенести тело - на полметра каждый раз.
Асаф смахнул с глаз первый пот. В мозгу роились и рвались мысли. Будто сверху давили семь пластов земли. От духоты кровь так и стучала в висках. Грохот и тусклый свет вдали воспринимались уже как доброе предвестье.
И горло пещеры, сглатывавшее немало жизней, вывело их на край обрыва.
В тумане пыли, запорошившей шахтеров с головы до ног, сверкали только белки глаз и зубы. Стонало железо, ревели своды и, просверкивая, разрыхленно и гулко ползал уголь.
«Вот сфера, - думал Асаф не раз, - независтная, нераскольная. Здесь нет и не может быть халтуры, хитрости. Есть только напряжение тела и духа. Без запаса прочности, культуры отношений к труду, друг к другу тут не выдержать...»
Культура шахтеров Рура развивалась веками, выравнивалась обвалами, знаниями и волей. На ней основана их солидарность и позиция. В последние годы правительство пыталось закрыть многие шахты - ему было выгодней импортировать уголь. Но знание шахтеров, подкрепленное духом, что, гонясь за сегодняшней выгодой, оно хоронит преемственность их поколений и потенциал в будущем, было принято разумом властей. Да, знание и разум сближают людей самых неодинаковых.
Эти думы пронеслись в нем, пока они с Максом проверяли в забое воздух.
Убедившись, что метана нет, они поставили на доске "О", расписались и нырнули в другой штрек.
Скоро он вывел их в штольню. Тут рабочие крепили новый забой.
- Глюк ауф!(2)
- Глюк ауф!
- Воздух чем-то пахнет! Тяжело дышать! - крикнул парень. Ничего тревожного не было, хотя дышалось тяжеловато.
И они решили здесь чуть передохнуть. Ничто не предвещало беды.
- Как сердце? - спросил его Макс.
- Отлично.
- Сердце и нервы здесь начало всего... Попробуй мой кофе. С ромом. - У него едва заметно подрагивала рука.
- Ты хорошо себя чувствуешь?
- Я всегда должен сказать "хорошо". Иначе потеряю работу. До чего же бодрит кофе с ромом...:
- В самом деле.
- Меня тут дважды завалило породой... - сказал Макс. - У нас никогда человека не оставляют под завалом. Для немцев это большой грех... Последний раз откопали через сутки. Чуть с ума не спятил. Я кричал коллеге. А с ним, оказывается, случилось то, что бывает только раз в жизни...
Такая смерть меня не устраивает, - сказал Асаф. - Я должен прощаться с солнцем... Это наш древний обычай
- У вас все так делают?
- Сейчас нет. Забыто. Может, один я помню... - Губы Макса сложились в дружественную усмешку. - Знаешь, Макс, во тьме рождаются совсем неплохие мысли...
- Мыслям, эмоциям здесь нет места. Они тут опасны. Можешь обежать их только снаружи, а внутрь не допускать, - молвил Макс, доставая из сумки ремень. - Положи-ка себе - сумка не закрывается. А термос твой поставим в мою...
Они встали.
- Теперь длинный штрек... - проговорил Макс, точно прислушиваясь к чему-то в себе.
- Не первый раз.
Они подтянули поясные ремни.
- Давай, сейчас ты впереди.
Их отношения исключали препирательство, раздражительность, самонадеянность и нетерпение. И они снова поползли по горлу штрека.
Асаф уже избавился от вихляния тазом, резких движений. А руки с сознанием важности своего дела подсказали ему, чтобы он не бросал их как полено, а как бы плавал брассом, делая круговое движение локтями, чтобы суставы за короткое мгновение успели отдохнуть. А для мыслей и эмоций какая-то доля сил у него была в запасе, чтобы не глохло желание запомнить все, что он ощущает, думает, к чему приходит...
Однако пот уже струился по лицу, шее и груди. Рубаха и трусы прилипли к телу. От духоты кровь опять застучала в висках.
«Перебой в сердце, потеря сознания, возможные, допустимые на стадионе, беговой дорожке, здесь могут стать фатальными», - пронеслось у него в голове.
И он полз, закрыв глаза и вспоминая то милые ему лица, их поющие души, какими они встречали его после долгой отлучки, то друзей, сделавших для него немало добра, и людей, живущих буйно, по воле ветра, и многих других, точно обузданных кольцом лассо...
И тут замелькала и озарилась в нём мысль, животворно слившись с состоянием в глуби тьмы...
- Макс.
- Иду, - донесся голос с некоторого расстояния.
Воздух был полон пыли. Он напряг слух и уловил глухой гул. Вроде бы под ним проходило бурное подземное течение.
«О чём я подумал? А... Мы никогда не видим всего себя, - схватил он росток мысли. - Видим только по частям... отобранным и заключенным в законченный круг... А выйти за его пределы не хотим или не можем... и других видим в том образе... который создали по своему подобию... и корнаем их по своей мерке... Растягивание круга- кольца обходится не дешево... за все приходится платить... И только тогда к прежнему кругу-кольцу... как в растущем дереве... прибавляются новые... кольцо за кольцом... и все найдет выражение в слове и мысли...»
- Макс.
От безмолвия он - остановился.
- Макс!
«Ждёт - не закричу ли от страха...», - усмехнулся Асаф.
Усталый, он как будто завис в пустоте.
Но все ощутимее зрела тревога. Тишина вокруг становилась зловещей.
И вдруг он весь похолодел, вспомнив подрагивавшую руку Макса, его бледность. И дрожь волной прошла у него по коже на голове.
«Как я смел расслабиться? Сказал же: мысли тут опасны...»
Страх подхватил его, резко повернул и бросил обратно - по покатому штреку." Скорей! Скорей!.."
Макс лежал, уткнувшись лицом в камни. Он повернул его к себе, оно выглядело мертвым. И у него волосы стали дыбом.
- Макс...
Еле отстегнув от пояса эдельпрейз (3), Асаф ткнул ему в нос, и у того дрогнули веки.
- Нюхай... нюхай...
Он влил ему в горло кофе с ромом и увидел чуть приоткрывшиеся глаза.
- Скажи, что это?
В ответ Макс только прерывисто вздохнул.
Пульс его был сорок шесть ударов. И, все сметая, вошла в сознание мысль: "Инфаркт или инсульт".
Почти невменяемый, он выдернул из сумки ремень.
Лихорадочно обмотал им ноги Макса выше колен и пропустил через поясной его ремень. Плашмя сдвинувшись под него, положил его голову себе на поясницу. Туго завязал ремень на концах и впрягся в лямку.
- Макс.
- Да... - Голос послышался как сквозь подушку.
- Может держаться за мой поясной ремень?
- Да...
Асаф теперь остался совсем один. За семью пластами земли, в могильной тишине, где кричи во всю силу легких, никто не услышит. И новый страх петлей обвился вокруг его горла.
Уязвленный чувством вины, он обхватил руками камни, подпер их коленями и с надсадой оторвал Макса с места.
И медленно начал передвигаться по узкому горлу, идущему на подъем.
Он волок рывками - от одного выдоха до другого. И все его мысли, желания, воля скипались в одно: спастись! Он верил в свое сердце, надеялся на него. Однако все больше чувствовал, как оно точно набухает, ему все тесней в груди... вот стало биться с надрывом, прерывисто и пугающе... Наконец, сквозь радужные круги перед глазами он посмотрел на полный мрак впереди и взмолился то ли мысленно, то ли шепотом:
- Господи, не оставь... Не здесь же!..
Он остановился, судорожно вдыхая воздух, смешанный с каменной пылью.
- Макс, - позвал он в полуобмороке.
- Да...
Все же хватило сил, чтобы отстегнуть от пояса эдельпрейз и дать понюхать.
- Держись...
Вдруг он услышал хриплый голос:
- Полежи как мертвый...
- Что?..
- Ты воззвал к Богу... ты в панике...
- Это шепот в твоей голове.
- Я в тебе сижу... Полежи как мертвый...
- Что этим хочешь сказать?..
- ... и к тебе придут все... кого ты любил... любишь... и ненавидишь...
У Асафа по телу побежали мурашки.
- Ты спросишь себя... что хочешь сказать теперь?
- И что им скажу?.. - спросил он.
- Не им... себе... Тут будет вся правда.
Асаф замер и даже в предельной усталости почувствовал, что в услышанном таится нечто такое, о чем мечтает и чего боится человек. Надо было только уловить его и неподдельно подвести к своему... И его осенило.
«Вот оно, - подумал он. - И при жизни, и на исходе ее перед каждым встает вопрос: что сказать? Не им... себе. Тут и ответ - каким ты был и есть».
Не было в человеческом языке других слов, которые могли бы сейчас так подхлестнуть его, чтобы кровь побежала по жилам.
«Не упусти этот миг», - будто душа прошептала ему.
Он поправил фонарик на каске, осветив как бы тропку впереди, и оттолкнулся, уповая только на свое сердце, ноги и руки...
Словно весь выпотрошенный, Асаф лежал в садике, думал о Максе, так рано поверженном инфарктом, о шахтерах, сразу взявших его под опеку. Все чувства перемешались в нем. «Их ни в чьи уши не вложить, они останутся во мне», - думал он. И запивал свои чувства медленными глотками виски, но его опьянение было не от вина.
Однако над ним витали слова, вязаные строки без «круговой поруки рифм», но под охраной ритма...
«Прозреваю ли чувства, слова именем шахтера? Есть ли в них и нечто иноземное? Всяк ли, пожелавший увидеть, найдет в них себя?» - задавался он вопросом.
Его всего ломало. Горели ссадины на локтях и коленях.
Прежде чем записать то, что складывалось вчера и уже сложилось сегодня, он еще и еще раз проверял его вполголоса.
О солидарность душ шахтеров Рура...
Как сень охранной Божьей ты десницы.
Взаимность чести в их укладе жизни Весомей, может, святости молитвы... Беды предчувствие - дара их мерило. Сродни, я чую, в том они поэтам.
Поверь, однажды славной поэзии Лучом ты озаренная, Германия... И вот, достигнув своего предела, Как во влагалище, в поту я в склизком. Клокочет сердце. Тихо, Бога ради.
Душа лишь терпелива неизменно...
Раскатным мраком вековых крушений Стуча в виски и кость хребта ломая, Тревожа ум обвалами, как будто Твоя же воля мстит тебе нещадно...
Взойди на землю, грудь раскинув, снова, Небесной сини
я подставил душу, Промолвив: ты одна едина с Богом, Храни меня в своей десницы сени...
В этот же день Асафа пригласили к директору шахты.
Среднего роста, лет сорока пяти, светловолосый и упитанный Ханс Ноймайер весь был в своих глазах - открытых и пристальных.
- Ну покажитесь, герой...- сдержанно улыбнулся он Асафу, показал на стул перед столом и протянул ему отменную сигару. - Вы представить себе не можете, что было бы... если с шахтером в состоянии инфаркта... остались в штреке, бедного кислородом, а о вас вспомнили бы, часы спустя, а может, даже утром?.. Как думаю об этом, меня жуть берет... - И Ноймайер положил перед Асафом заметно пухлый конверт. - От имени шахты - вам премия. Не держите у себя в комнате, положите в Дойче Банк. - Он взял целлофановый пакет. - А это подарок вам от меня. Карманный диктофон с микрофоном и кассетами. Вам очень понадобится. Можете записывать все, что и как говорят шахтеры и вообще люди. Микрофон очень чуткий.
- Спасибо, герр, - сказал Асаф
- Раз в год мы из разных стран приглашаем одного молодого писателя. Что меня несколько удивляет... большинство из них о жизни шахтеров хотят узнать, наблюдая за ними, беседуя с ними. То ли ленивые, то ли аристократы, а вы полезли в забой, в штреки, стали работать! А это совсем другое...
Асаф положил на стол раскрытую общую тетрадь и усмехнулся:
- Мой первый опус о шахтерах. Все же назвал ’’Молитва шахтера". А пока я понаслаждаюсь вашей сигарой. - И пересел на стул вдоль стены.
Ноймайер углубился в тетрадь. Читал сосредоточенно, а не пробегая глазами. Наконец, поднял лицо, уперся взглядом в Асафа и произнес без пафоса:
- Мощно... А что значат слова «храни в своей десницы сени»?
- Под покровом своей руки... Божьей.
- Да, это молитва... - сказал Ноймайер. - Написана не по воображению, а изнутри, на предельном подъеме духовных сил. И все зримо, ощутимо... потрясающе. Такие стихи способны жить в любую эпоху...
Асаф, взволнованный, спросил:
- Герр, откуда вы хорошо знаете русский?
- Это история, - откликнулся Ноймайер. - За несколько лет до войны у нас в школах усиленно учили русский язык. «Значит, скоро война с Россией», - сказал мне папа. Погиб под Сталинградом. Где его могила - неизвестно. Я рос полусиротой. Юность прошла в горе и боли...
Асаф вдруг в нем увидел себя.
- Начиная с восемнадского века, - продолжил Ноймайер, как сам с собой, - в культуре и образовании, в науке и философии немец был первым гражданином в Европе. Это не прекращалось, пока не пришел к власти Гитлер... и понемногу затмилось прежнее представление о стране. Это было. Это нельзя забыть и нельзя исказить. - Он вздохнул и промолвил: - Пойдемте вместе пообедаем.
(1)Под землёй
(2)На удачу! Приветствие шахтёров Рура
(3)Специальное средство при обмороке
