Россия – век двадцатый

«Была Россия —
первая любовь
грядущего…»

Евгений Евтушенко

Режиссёр Эльдар Рязанов, чья судьба оказалась неразрывно связана с Куйбышевым-Самарой, откровенничал в своих мемуарах: «На творческой встрече меня спросил кто-то из зрителей: «Почему вы так долго не приезжали в Самару?» Я ответил исчерпывающе: «Потому что дурак!». Действительно, место уникальное – до Революции один из богатейших купеческих центров, а после – индустриальный монстр – в хорошем смысле этого слова. Во время войны – «запасная столица», куда были спешно переведены многие московские учреждения. Ещё там сказочные волжские закаты и – набережная длиной пять километров.

Провинциальные картинные галереи – это всегда открытие, ибо они хранят нечто редкое, а порой забытое. Выставка «Грани XX века», открывавшаяся в здании Музея современного искусства (Гоголевский бульвар, дом 10), это – встреча с произведениями из коллекции Самарского художественного музея. Масса хрестоматийных имён – Юрий Пименов, Илья Машков, Аркадий Пластов, Георгий Нисский, но есть и региональные авторы – допустим, Валентин Белоусов с трогательными городскими зарисовками 1960-х годов. По факту Самарский музей изящных искусств отмечает своё 125-летие в московских стенах. Разве это не повод зайти?

Экспонаты расположены в хронологическом порядке, что подразумевает историческую преемственность и создаёт ощущение времён. Каким он был, двадцатый век в России, Москве, Самаре – и во всём мире? Наша коллективная биография помнит всё. «Двадцатый век... Ещё бездомней, / Ещё страшнее жизни мгла», - сказал печальный Блок. Жуткое и восхитительное столетье, где и революции, и войны, и космос, и Бог, и безбожие, и мечта.

Стоит заметить, что ментальные и культурологические границы веков почти никогда не совпадают с датировками, и XX век наступил …в 1920-х годах, что мы и наблюдаем в экспозиции. Каждой из эпох отведено пространство, и вначале нас ждёт Interbellum – ярчайший миг меж двумя большими войнами. Лидирующий цвет – красный. Тут и «Ленин на Красной площади» - русского «шведа» Бориса Иогансона – на его холсте всё ало и призывно полыхает; и «Девушка в красном» Георгия Ряжского, и «Работница» Александра Самохвалова в пролетарской косыночке всё того же зовущего оттенка; и даже немолодая и задумчивая «Крестьянка с решетом» Сергея Герасимова показана в красном платке. Лозунговая громогласность и динамика наступившего дня!

Красную линию продолжают «Яблоки и гранаты» Ильи Машкова – бунтаря и одного из идеологов «Бубнового валета», ставшего в 1930-х годах уверенным соцреалистом. Натюрморт Машкова дополняется «Примулами и гортензиями» Павла Кузнецова, где белые цветы, хоть и милы, как бы сникают и пасуют перед красными, а сувенирная плошка – красное и золото в дивном сплетении – подчёркивает торжество горячего цвета.

Вместе с тем, предвоенная, точнее, межвоенная пора – это величавость. Вот – пара изысканно-холодных картин Георгия Нисского, который умел передать морской воздух и знобкую свежесть. Здесь же – авторская копия широко известного полотна «В.И. Ленин в Смольном» Исаака Бродского, основоположника Ленинианы в живописи. Прохлада кабинета подчёркивается светлыми покрывалами кресел. 1930-е – подготовка к оборонительной битве, культ высоты и пилотов, называемых «сталинскими соколами». Павел Корин представлен «Портретом Михаила Громова», одного из первых советских лётчиков, участника Гражданской войны. Предвоенную страницу закрывает Юрий Пименов с картиной «Почта пришла», написанной в 1940 году – совсем скоро почтальона будут ждать, как божество, приносящее весточки с фронта, а пока – мирная идиллия, и девочка со смешными косами открывает дверь молодой почтальонше. Все ещё живы.

Триумфальная эра – от окончания войны до смерти товарища Сталина – это возвращение большинства имперских символов и понятий. Конечно, этот разворот к Руси-империи начался ещё в середине 1930-х, но пиковой точки достиг на волне Победы. Жанровая сценка «Первоклассница» Владимира Васильева – это неспешный рассказ о благополучном семействе и маленькой школьнице, которую собирают в дорогу: мать, бабушка и младший брат, глядящий на девочку с нескрываемой завистью. На первокласснице – гимназическая форма, возвращённая Сталиным. Тогда же ненадолго вернулись «николаевские» вицмундиры чиновников и служащих ряда ведомств.

Встречайте старую дореволюционную гвардию - Петра Кончаловского с натюрмортом «Тетерев и вальдшнепы» (а не с пышною сиренью, как обычно) и Павла Бенькова с зарисовкой «У водоёма», и если Кончаловский общеизвестен, то Беньков – забытый гений из Казани. Он был востребованным мастером до Революции, преподавал, фланировал по Европам, а в конце 1920-х уехал в Среднюю Азию, чтобы стать ведущим живописцем Узбекистана. Поэтому в Ташкенте его знали (и знают) лучше, чем в Москве и Питере. «У водоёма» — это солнечное утро в кишлаке, женщины-узбечки в своих национальных платьях, ажурная тень деревьев и главная ценность тех мест – вода.

Далее - творчество Оттепели, что означало искренность и отречение от парадно-барственного классицизма. Отказ от пиджака в пользу клетчатой ковбойки и от идеальных пропорций - в пользу «обычности». На постаменты Венер позднесталинской неоклассики пришли типовые девчата – курносые, свойские, для кого-то неказистые, а нам – родные. «Маришка-строительница», запечатлённая Спартаком Гориновым – великолепным куйбышевским соцреалистом: крупная, симпатичная девушка стоит на фоне радостных новостроек. Шло повсеместное возведение домов, впоследствии нареченных уничижительно – хрущёвками, а тогда это было праздником – получить ордер в свою, личную квартиру. Художники со рвением откликались на социальный запрос, выезжая на стройки и выбирая музами строительниц, бетонщиц, крановщиц.

На картине Валентина Белоусова «Первая зима» изображены вереницы малышей, идущих в детский садик мимо ЛЭПов и построек нового квартала. Фигурки показаны схематично, сверху. Это излюбленный трюк Белоусова – он видит мир с некоей возвышенной точки. Такова же его «Карусель», где мы наблюдаем за автобусным «кругом», а вовсе не за аттракционом. Однако с высоты всё кажется именно каруселью в парке.

Оттепель – синоним дороги. Люди срывались с насиженных мест – часто не по своей воле, а по заданию партии, комсомола, правительства - и мчались навстречу городам, ЛЭПам и ветрам. За туманом и за запахом тайги. Романтика странствий? И не только. «В дороге» Гелия Коржева – это мрачноватая картина-повесть о бабе с ребёнком, что едут куда-то далеко-далеко. Ищет ли эта женщина с грубым, обветренным лицом какого-то волшебного счастья, как девочки-веточки, начитавшиеся журнала «Юность»? Хотя, может, она-то его – счастье! – ищет с гораздо большим рвением, ибо настрадалась.

Почерк эпохи - презрение к любой изощрённой красивости, которую связывали со сталинским антично-барочным каноном. Красота – настоящая! - должна быть угловато-колючей и наполненной ветрами, как природа, погода, люди на картине Юрия Боско «Будни Волгоградской ГЭС». Даже корифеи, такие, как Аркадий Пластов изображали «непричёсанную» действительность, но сие давалось им с трудом. «Портрет конюха Петра Тоньшина» занимателен тем, что Пластов как бы разрывается между противоборствующими стилистиками – пишет лицо конюха в классицистической манере, как младого патриция, но тулупчик и вихры, как принято в конце 1950-х – сурово-грубо-зримо.

Так называемый «суровый стиль» был разнолик — это не один лишь бетонный реализм в духе раннего Коржева, это ещё и подражание Полю Сезанну, фовистам, русскому авангарду – в частности «Бубновому валету». Работа Виктора Иванова «Полдник» - отчётливый сезаннизм, где энергия цвета и форм играют бОльшую роль, чем сюжет.

Однако уже появлялось и другое, нежданно-негаданное направление. Мечты о будущем и романтизм новостроек переходили в свою противоположность – в культ старины и традиционности. Родился интерес к храмам, иконам, народным промыслам, деревне, которая сделалась оплотом нравственности – согласно идеям писателей-деревенщиков. «Дорогой гость» Сергея и Алексея Ткачёвых сказывает о встрече солдата-срочника. Изба, пожилая мать в платке, сёстры. Дух вечности. Душа Руси. Впрочем, та Русь давно запустила человека в космос, лидирует в науках, искусствах и балетах.

Владимир Стожаров и его «Московская сдоба» - это гимн купеческой благости с выпечкой и самоваром, а «Красный натюрморт» Валерия Ватенина кажется вообще религиозной живописью, хотя нет ни намёка на православную фабулу. В линиях и оттенке красного видится нечто от иконографии, а так – обычная свеча, бокал, фрукты, чеканка с золотистым самоваром. Новизна – прекрасна, да старорусские города – наше всё, о чём повествует Андрей Тутунов с картиной «Вечер в Переставле-Залесском». Ускоряющийся ритм требовал антитезы, а спешка «Натюрморта с газетами» (всклокоченные страницы с новостями, пепельница, радиоприёмник) Игоря Попова контрастирует с портретом беленькой девочки на фоне стогов Игоря Обросова («Девочка и стога»). Гул бешеного мегаполиса VS тишина луга.

Советский путь – тотальная грамотность и насаждаемая культурность. Отсюда бесконечные сюжеты о просвещении окраин, и «Музыкальная школа» Ирины Шевандроновой – в том же светлом ряду. Маленькая якутка в школьной форме и унтах пришла обучаться гармонии, игре на фортепиано, сольфеджио, «Этюду» Черни и «К Элизе» Бетховена. В СССР чтили творческую элиту, а Дмитрий Жилинский был знатным портретистом и бытописателем профессуры, искусствоведов, музыкантов. Перед нами - портрет скульптора Алексея Зеленского с дочерью» - застывший академизм, этакая перекличка с Ренессансом; интеллектуалы, погружённые в себя и своё монументальное творчество.

Картины постсоветского периода, в отличие от «тоталитарного наследия» (это был сарказм) не вызывают бурных эмоций и желания о них велеречиво рассказывать. Возможно, это моя персональная зацикленность на советской тематике, но я сужу и по количеству зрителей в залах. Возле Жилинского, Пластова, Пименова, Нисского все задерживаются, застревают, а вот помещения, отданные под 1990-2000-е годы, публика пролетает, едва мазнув глазами.

Справедливости ради, пейзажи самарцев Юрия Филиппова и Валентина Пурыгина исключительно хороши, как по колористике, так и по техническим приёмам. Сейчас довольно много крепких живописцев, но словно бы что-то ушло, и дело не в отсутствии Советской Власти, а в общем настрое. Приходилось читать, что изобразительность пережила последний свой пик в XX веке, уступив обманной виртуальности. С этим и связано равнодушие толп к нынешним творениям и – повышение интереса к до-интернетной графике, живописи, архитектуре.

Итак, ретроспектива «Грани XX века» — это путешествие в прошлое, встреча с настоящим и надежда на будущее. Кто знает, как повернутся наши пути и не ждёт ли нас очередной всплеск «реальной», не компьютерной бытности, вещественности? Нейросеть не всесильна и, откровенно сказать, утомляюща. Да что там? Мертва изначально.