Предлагаю Вашему вниманию автобиографическую повесть Раисы Петровны Федотовой, учительницы русского языка и литературы из Рязани
Дети войны вспоминают Раиса Федотова
(Несколько картин из военного детства)
В тылу.
Преодоление.
Это моё слово о поколении, имя которому “Военное детство”.
Война - исторический период, который состоял не только из поражений и побед, но в это время жили, росли, учились, познавали жизнь, формировались труженики, будущие восстановители разоренной послевоенной страны.
Я представляю это поколение. Моя история - это история моего поколения, детей войны.
Пошла в первый класс в 41 году. Не принимали: принимают рождённых до сентября - я родилась 17 декабря.
По просьбе родителей старая учительница Анастасия Тимофеевна взяла меня условно, без права зачисления, посадила за последнюю парту, несмотря на мой малый рост. И добавила: “Будет понимать - зачислим”.
Все “законные” дети 1-3 классов внимательно слушали и не понимали, почему их приняли сразу, а меня нет. “Незаконная”.
По истечении некоторого времени меня зачислили, хотя не хватало 4 месяцев.
Отец спешно сдавал дела в канцелярии. Он был счетоводом в бывшем тогда колхозе им. Мичурина. Ночью ходил с другими мужчинами на работу: спешно делали аэродром недалеко от деревни (приблизительно в 2-3 километрах) в поле у большого леса; здесь уже начинается Мещёра.
И вот пришёл день: в доме толпятся, о чём-то говорят, плачут. Наконец толпа пошла провожать отца. На спине у отца котомка.
Нам, детям: мне, брату(старше меня на 1 год 3 месяца) и младшей сестренке - приказано быть дома, никуда не уходить.
В пустом доме скучно и грустно. Так никогда не было. Вышли на крыльцо, сели на порожек, тесно прижавщись друг к другу; младшенькая в середке. Молчали. Ждали возвращения провожающих. Ждали так долго, что младшая стала плакать - где мама. Казалось, о нас забыли и мы одни во всём свете.
Наконец пришла мама. Одна, усталая, заплаканная, и сказала: “Теперь будем жить без отца, он ушёл на войну”.
Началась другая жизнь.
Приехали из Москвы две женщины - родственницы с младенцами трёх месяцев, бабушка; в небольшой избе собралось 9 человек, потом ещё приехали дедушка и бабушка, родители тёти Шуры, у которой малыш трёх месяцев. Стало одиннадцать человек. Так прожили первую военную зиму.
Стали приходить письма от отца, и тогда был большой праздник. Праздник длился несколько дней, аа потом этот праздник улетучивался, и приходило тревожное чувство ожидания.
В школе один раз в неделю были уроки пения. Пели о моряках, лётчиках и обязательно о Щорсе. “Шёл отряд по бережку…” А я, маленькая, сидя за последней партой, стараясь быть незамеченной,плакала. Для меня это был не Щорс, а мой отец с обвязанной головой, в длинной шинели, в ботинках с обмотками, с вещмешком на спине. Ему больно (кровь на рукаве), ему холодно. Он устал. А кругом взрывы поднимают землю. В небе гудят самолёты. И надо стрелять. “Лучше бы не было этой песни!”
Каждый раз, приходя в школу, перед началом занятий мы, дети, говорили, кому пришло письмо от отца, кому нет.
Спешно построенный аэродром однажды ночью подвергся бомбёжке. Только бомбы упали рядом в лесу, о чём напоминают три огромные ямы, на дне немного воды.
Стало понятно: война не где-то далеко - она рядом, у дома, у порога с почтальоном тётей Шурой: какую весть она принесёт в конверте, и в каком конверте; треугольничек, милый, желанный, или прямоугольник.
Над окрестностями пролетали самолёты. Однажды ночью летели тяжёлые самолёты с нудным завыванием с запада на восток, и в небе висели огромные фонари, освещавшие всё вокруг..
Потом выяснилось, что немецкие бомбардировщики летели на Горький.
А тут ещё за рекой, недалеко от деревни (километрах в четырёх) старый дореволюционный чугунолитейный завод, вероятно, интересен был немцу. Обсуждался вопрос, куда бежать, если придётся. Ложились спать - рядом узелок с вещами у каждого.
Картошка-кормилица
Война продолжается. Прошла зима. Еще не весь растаял снег на полях, а там, где повыше, уже появились кое-где люди с лопатой и ведром. Копают землю, ищут картошку, оставшуюся с осени после уборки. Клубеньки промёрзли, стали чёрными, обмазаны оттаявшей землёй.
Мы с братом тоже идём в поле.Ноги в старой обуви тонут в раскисшей земле. Надо дойти до бугра, там покрепче земля.
Копаем - клубеньков нет. Походили, поискали и нашли: стала попадаться картошка. Одно нехорошо: здесь низко, вязнут ноги. На обувь налипла земля. Тяжело переставляя ноги, пошли к бугру. Покопали в разных местах, набрали ведро. Усталые, грязные, но довольные пришли домой.
Теперь кормилицу надо очистить: снять с неё землю, отбросить позеленевшую часть, остальную залить водой, чтобы получить крахмал, серый.
Рабочая обувь стоит у крыльца, ждёт чистки, просушки. Ещё пригодится.
Догнать и отнять
Однажды младшая сестрёнка, шестилетняя Тома, играя у крыльца, увидела, как курица клюёт хлебную корку. Крадучись, приблизилась. Только протянула руку, птица, испугавшись, взлетела, но пищу не оставила и побежала. Долго продолжалась гонка. Догнать и отобрать! Наконец у огорода, у самого забора, в густой траве курица запуталась с кудахтаньем и выронила корку. Какая радость! Догнала.
“Соколик! Соколик мой!”
Война продолжается. В деревню с фронта приходят письма и печальные вести.
Лето. Август. Каникулы у школьников. Сегодня я дома с бабушкой Дарьей Игнатьевной. Перед домом сушится сено, трава привезена на тележке из леса. Везли из далёкого болота втроём: мама в оглоблях, мы с братом по бокам с верёвкой на плече. Теперь траву надо высушить: ворошить, собрать, если будет дождь.
Почтальон тётя Шура принесла письмо. Страшное письмо: вместо треугольничка большой прямоугольник с незнакомым почерком на конверте, с незнакомой фамилией.
Солдатские треугольнички, с нетерпением ожидаемые, дарили радость. “Жив! Жив!” - сообщали они. А что скажет это письмо?
Бабушка просит прочитать. Я, перешедшая в третий класс, не хочу читать, боюсь этого письма, хочу уйти подальше от него, на улицу. Прочитаем, когда придёт мама. Бабушка настаивает прочитать сейчас. И я читаю.
В письме сообщалось, что сын Дарьи Игнатьевны лётчик Колосков Илья Трофимович погиб. В воздушном бою был подбит. Самолёт загорелся, лётчик выпрыгнул с парашютом, но весь в огне. Грохнулась мать с лавки на пол с воем, и только слышно: “Соколик мой! Соколик мой!”. Соколику было 20 лет. Он родился в 1923 году. В письме его называли “Соколёнком”. Он сделал 103 боевых вылета и погиб, выручая товарища, ведомого.
Это был август 1943 года.
Перед этим было последнее письмо от лётчика матери, Дарье Игнатьевне,в котором пишет, что очень соскучился по всем родным. “ Как было бы хорошо забежать домой хотя бы на часик. Сейчас я в Иванове. Передышка. Был рядом с Москвой, но побывать в ней не пришлось. Живу хорошо. Воевал хорошо. Командование отметило мою работу и наградило орденом “Красное Знамя”. 25.2.43г. Полевая почта 432 чассть 224. Колосков
Я храню это письмо.
Голод. Спасаем сестрёнку
Весна. Посадили картошку. Ничего не осталось. Предыдущий год был неурожайный. А государству сдали 300 кг.
Замокла кормилица на половине участка, в низочке. Щавель, лебеда… Мама предупреждает не есть незнакомую траву: “Витька Романов умер: белены объелся”.
Наша младшенькая сестрёнка не стала вставать утром (ослабла). Она ничего не просила: знала - еды нет. Стало опухать лицо: на каком боку лежала, щека на той стороне была как полиэтиленовый мешочек с водой.
Мама говорила нам с братом: “Поднимайте её, ведите на бугор за ручьём: может быть, ягоды там есть”.
Земляника совсем ещё мелкая, не нашлась. Ищем покрупнее, радуемся, если бочок ягоды розовеет; сестрёнка сидит на солнышке - мы с братом даём ей по ягодке - по ягодке.
С каждым днём ягод становится побольше, они уже краснеют.
Первый новогодний подарок
Идёт война. Но уже не слышно нудного воя немецкого бомбардировщика. Дети спят без узелков с вещами.
Пришёл праздник Новый год.
Учительница накануне сказала, чтоб все приходили в школу на ёлку: будут подарки.
Стою дома у окна и смотрю, когда ученики-соседи пойдут в школу. Никого не видать. Пошла одна. Захожу в класс: за столом сидит Мария Герасимовна, а перед ней на столе один кусок белого хлеба (ситного), и вокруг него крошки.
Учительница спросила, почему я раньше не пришла, и дала подарок.
Иду домой и думаю: “Куда же крошки теперь, их много. И когда прошли ученики. Опоздала”.
День встречи с начальством
Лето 1942 г. У школьников каникулы. Сегодня их не послали на работу. Бабушка Дарья Игнатьевна и я пошли в лес за травой. У обеих по корзинке: у меня 9-летней - маленькая, у бабушки (она ростом чуть больше меня, худенькая) побольше.
Вот и лес. По краю поля перед лесом кусты, между кустами редкая трава. Набрали: бабушка серпом, я щипком руками.
Идём. На плече у нас по корзинке на верёвке. Прошли поле и вышли на лужок, что за огородами, за домами. Почти пришли. Но навстречу идёт Иван Семёнович Сидоров. В каком он звании - нам с бабушкой всё равно. Одно понятно: он начальник в деревне.
Подощёл начальник к бабушке, ухватился за верёвочку, стал трясти корзинку и с пеной у рта кричит: “Колхозный скот ещё не обеспечили! Какое имеете право!”.
Мне и страшно (оказывается, мы нарушили закон) и жалко бабушку, она кричит: “ У меня 5 сынов на войне, а ты дома и трясёшь меня. А тут у меня внуки! Отойди! А то вот серпом!”.
Отошёл начальник.
А у бабушки Дарьи Игнатьевны в 43 году погибли двое из сыновей.
7 марта Колосков Николай - стрелок (под Ленинградом убит), между 2 и 8 августа Колосков Илья Трофимович, награждённый орденом “Красного Знамени”, лётчик 20 лет.
И уже в конце семидесятых годов, когда Дарьи Игнатьевны не стало (она умерла в возрасте 76 лет), было письмо на её имя. Писал писатель, исследовавший историю по статье в журнале о поступке лётчика Колоскова. Уже после войны писатель посетил место гибели и узнал от местных жителей, что обгоревшего лётчика подобрали, но, промучившись трое суток, он скончался. Его похоронили. Теперь там памятник погибшим, где значится и его имя.
А мне за 80, и я, когда смотрю фильм “В бой идут одни старики”, плачу.
В лес по дрова
Война продолжается. В летние каникулы школьники работают то в поле (пропалывают посевы: просо, картошку, то собирают колоски), то на току отгребают полову от зерна, насыпают зерно в мешки.
Уже не вспоминал никто никогда, что я “незаконная”, младше всех в классе. Участвую со всеми вместе, классом.
Зимой работа другая. Надо заготовить дров для зимы, следующей.
И делается это зимой. Летом некогда: на своём огороде копали, поливали, пропалывали. Мама говорила: “Не ленитесь, старайтесь. Что вырастет, на том и жить будем. Никто ничего не даст!”.
Дрова возили на салазках в каникулы и по выходным.
В лесу надо найти сухое дерево, спилить его, обрубить сучья. Это делает мама и брат (старше меня на один год и три месяца).
Я протаптываю дорожку в снегу к салазкам, отбираю сучья от спиленного дерева.
Вот и распилили дерево на части, сложили на салазки, связали. Салазки глубоко ушли в снег.
Я и брат берём верёвки на плечи, мама между нами с приговором: “Ну, натягивай крепче гужи”.
Не сразу сдвинулись с места тяжело осевшие в снег салазки. Дороги нет. Медленно, шаг за шагом, началось движение. Мама подбадривает нас: “Ничего, ничего. Лишь бы отец был жив!” И мы тянем молча воз.
Привезли. Сгрузили. Устали. Задали корму корове и овцам. Пообедали без хлеба. И опять в лес за остатками, пока протоптанную дорожку не замело. Возвращаемся в сумерках. В избе зажигается гасик, затопилась печь. Мы с братом делаем уроки, приютились за столом возле гасика.
Утром в школу. На ноги не встать. Больно.
К концу недели боль утихает, а в воскресенье опять в упряжку. И так всю зиму, пока не начнёт таять снег.
Дядя Трофим пришёл ,
Когда же кончится война?
Кажется, уже и конца ей не будет. Хорошо бы треугольнички приходили!
И вот новость!
Пришёл дядя Трофим, сосед по другую сторону от нас. Один глаз стеклянный. В его маленькой избушке семеро детей. Там ликовали. Радость. Взрослые и дети ходят туда побыть около радости. И я тоже.
Небольшого роста, смуглый, черноволосый, синеглазый (стеклянный глаз такого же цвета), он доволен своей жизнью, несмотря на бедность. Он гордится, что приехал из Ленинграда в Москву на “Красной стреле”, когда возвращался после ранения.
Каждый раз после посещения счастливого дома я вспоминала своего отца, как мы, дети, ждали его прихода, стоя у двери: я и брат по сторонам, младшенькая перед дверью. Открывается дверь: отец переступает порог - я обнимаю его за правую ногу, брат- за левую, а младшенькую отец берёт на руки. Как было хорошо! На носу повисла слезинка.
Агафья Евсеевна
На конце улицы в крайней избушке у пруда живут семь человек: пятеро детей, мать Фрося. Отец, Тимофей на войне. Ведёт всё домашнее хозяйство бабушка Агафья, Агафья Евсеевна, по прозвищу Бзычка. “Бзычка” потому, что очень шустрая, на всё горазда. Быстрая на ногу, проворная на руку, смекалистая, голосистая, в пляске артистичная, смелая, боевая. Когда поёт частушки да с пляской - концерт. Радость!
“Хоть час, да без горя!” - её любимая поговорка.
Но с самого начала войны не приходят в эту избушку желанные треугольнички. И похоронки нет, Пропал дядя Тимофей.
А бабушка Агафья Евсеевна, женщина среднего роста, крепкая, статная, с круглым лицом, небольшими, тоже круглыми, как пуговицы, серыми глазами, воинственно, дерзко смотрит на мир, готовая к защите детей своего сына. И ждёт, и ждёт…
Никто на улице не мог обидеть её внуков. Если что - слышится грозное предупреждение: “Не трог!”. Значит: “Не тронь!”. И не трогали. Знали: пойдёт в атаку. Она на посту.
Кончилась война. Выросли внуки, пошли восстанавливать разорённую страну, за которую отдал жизнь отец. Где и как - неизвестно.
А Агафья Евсеевна ждала и ждала сына, дорогого Тимошу, до конца своих дней: “Извещения о гибели не было - может быть, жив и объявится когда-нибудь”. Умерла в 70 лет, сидя у окна, склонив голову на подоконник. Ждала…
Что же теперь делать?
Майское солнечное утро. Над крышами в деревне дымки из труб. Мимо нашего дома идёт к речке за водой тётя Настя. У неё два ведра и коромысло. Остановилась и позвала маму, сказала: “Война кончилась”, Мама не верит. Сколько раз они, солдатки, шутили так.
У тёти Насти старый отец председатель сельского совета. Он сказал, что ему позвонили из района. Мама и смеётся от долгожданной радости (наконец-то), и плачет, и говорит: “Что же теперь делать?”.
И побежали мысли: когда последнее письмо было с фронта, жив ли теперь наш отец… Опять ждать. Чего ждать? Сколько ждать?
Где же отец?
Война кончилась. Те, кто уцелел, вернулись домой. У многих в деревне не стало отцов. С печалью и радостью, кому как повезло, налаживается мирная жизнь.
Идёт 1946 год. Мы трое и мама ждём отца. Где же он? А он на японском фронте. Пётр Фёдорович воюет.
Прошла осень. Началась зима. Однажды появился солдат, высокий, худой, в шинели, в ботинках с обмотками на ногах, с тощим старым вещмешком на спине.
“Такой же, как Щорс из песни”,- опять думаю я. Это отец, усталый, замученный. Он долго шёл пешком к дому - 40 километров от станции то лесом, то полем.
Тихая радость поселилась в доме. Стали привыкать к отцу.
Послевоенное время
Учёба. “Вступительные экзамены”
Весна 1947 года. Закончила седьмой класс, школа - десятилетка во время войны закрылась. Я - выпускница. Отправляюсь в ближайший город (30 километров). Ни родных, ни знакомых. С подружкой остановились у её дальней родственницы.
Маленькая, заморенная, я впервые в городе. Мне пятнадцатый год.
В педучилище на экзамене по математике председатель экзаменационной комиссии - старый, известный в городе учитель Крышин - с удивлением смотрел и слушал, как эта девочка без запинки отвечает по билету, свободно решает задачу с треугольниками на доске. Его оценка: “Мал золотник, да дорог”.
Первый год вдали от дома
Сентябрь. Начался учебный год.Я в общежитии с такими же деревенскими девочками, многие старше; в комнате восемь человек. У каждой ржавая железная кровать, узкая (некоторые скособоченные) без постельных принадлежностей.
Привезли с мамой маленький матрац, лоскутное одеяло, маленькую (детскую) подушечку из дома.
В комнате стоит небольшая железная печка-буржуйка.
Пришла зима. Выпал снег. Начались морозы. Вода в коридоре в баке за ночь покрывается ледяной коркой. Спасли в верхней одежде.
Привезли дрова, сбросили в снег: толстые расколоты пополам,тонкие - кругляки. Стали сами топить буржуйку по очереди после занятий. Сырые дрова горят плохо, печка топится всю ночь. Дежурный по очереди топит, остальные спят.
Утром наскоро умываемся ледяной водой и идём на занятия. Многие бросили учёбу, уехали домой.
В училище дали карточки на хлеб и сахар. Потеряешь карточку - на месяц останешься без хлеба. Вместо сахара - комок слипшихся конфет (приблизительно 300 грамм). Хотелось домой. Транспорта не было.
За хорошую учёбу давали стпендию, и я училась жить на неё: в первую очередь покупать хлеб и конфеты по карточке, а потом тетради, ручки, обязательное мыло…
Учебники были из библиотеки педучилища.
В училище был буфет, и можно было в перерыв выпить стакан красного киселя с сахарином и съесть пончик за 5 копеек.
Дорога к дому
Закончился первый семестр в училище. Успешно сданы экзамены. Стипендия будет. В городе на площади ёлка. У меня каникулы. Отправляемся домой. Пешком. Впереди 30 километров.
Пройдено загородное селение. Далее большое поле, за ним сплошной лес до посёлка у Оки.
Вошла в лес в сумерках. Дорога - санный след, проехали на лошади. Тишина. Слышно иногда, как треснет сухой сучок или упадёт снег с еловых веток.
На душе неуютно. Задерживаю дыхание, прислушиваясь к звукам, ускоряю шаг. Уже ночь, а лесу не видно конца.
Наконец впереди лес поредел, замелькали огоньки. В посёлке электрический свет. Постояла, отдышалась и пошла дальще. Посёлок с огоньками позади. Осталось пройти луга, перейти поперёк Оку по заснеженному льду, а там небольшое поле - и родная деревня. Устала, можно идти не спеша. Теперь дойду. Шагаю по снежной тропинке в один след.
Вот и деревня. Темнеют на фоне неба и снега избы. Здесь нет электричества. Вот и желанный дом. Прочищена к крыльцу широкая, ровная дорожка. Остановилась под окном: с потолка свешивается над столом керосиновая лампа с синим абажуром. Окно тускло светится и отражается квадратом на снегу. Поднимаюсь по замороженным скрипучим ступеням на крыльцо, перешагиваю порог тяжёлыми ногами в сени, в темноте открываю дверь в дом. Вот он райский уголок!
Возгласы: “Ой! Да как же? С кем шла?”. Валюсь с ног. В доме тепло, пахнет картошкой и квашеной капустой. Как хорошо! Я дома.
Мама на берегу
“Держись крепче!”
Учусь на втором курсе. Общежитие другое, уютнее, и печка не буржуйка - кирпичная. Дрова колотые. Печку топим опять сами.
В комнате 7 девчонок, знакомых по прошлому году.
Пока ещё осень и река не замёрзла, “не встала”, иногда езжу домой на выходной катером.
В понедельник обратно. Катер на другой стороне реки, отходит в 5 часов утра. Мама в 3 часа провожает меня до реки. Темно. Сон не совсем ещё покинул меня. Спотыкаюсь в темноте, глаза закрываются, хочется спать.
Вот и берег. Избушка бакенщика. Мама подходит к окну, стучит, просит перевезти к катеру.
Дядя Трофим сонно отзывается. Ждём. Я волнуюсь, как бы не опоздать. Наконец перевозчик с вёслами выходит и не спеша идёт к лодке, устанавливает вёсла.Захожу в лодку, и судно отчаливает.
Небо хмурое. Вода, тёмная за бортом, толкает лодку. Лодка качается. “Держись крепче!” - говорит мама.
Плыть долго: чтобы добраться до пристани с катером, надо не только пересечь реку поперёк, но и по течению преодолеть немалое расстояние. Я в напряжении: не опоздать бы к отходу катера.
А там, на родном берегу, стоит мама и будет стоять в темноте до тех пор, пока не поймёт: доплыли, успели. Дома у неё годовалый ребёнок: надо поспешить.
Катер грохочет, дрожит.
До города 2,5 часа пути. Пассажиры дремлют. Мне не задремать бы. Думаю, как приеду в город, доберусь до общежития пешком, оставлю сумку, надену форменное платье с белым воротником, висящее на спинке кровати, возьму учебные принадлежности и не опоздать бы на занятия. В первый же перерыв в буфете взять пончик и стакан красного киселя с сахарином.
А сейчас надо доучить наизусть отрывок: “И снится чудный сон Татьяне”, Книжка при себе.
Дойти
Накануне праздника Октябрьской революции отправляюсь домой после занятий.
Ноябрь. Дни короткие. Темнеет рано. Главный вопрос -крепок ли лёд на Оке. Слышно: люди ходят через реку.
Вышла из города, спустилась к реке. Лёд слегка запорошило снегом. Тропинка петляет вдоль реки до крутого поворота, а там на крутом берегу селенье. Поднимаюсь, прохожу селенье и выхожу в поле. За полем лес. Идти до леса долго.
Солнце снижается, уходит за лес. Как долго тянется полевая дорога! Спешу, иногда бегу. Надо в сумерках зайти в лес, оглядеться, привыкнуть.
Вот и лес. Замёрзшая дорога чуть присыпана снегом. Кое-где чернеет земля. Иду, прислушиваюсь и думаю: “Почему я одна на этой дороге? Неужели никому никуда не надо?”.
Уже стемнело. Обзор видимости сузился. Только дорога и по сторонам лес. Тишина.
Вдруг где-то впереди загрохотало, как будто по замёрзшей земле на телеге скачут, слышны крики: “Ого-го! Ого-го!”.
Громко разносятся эти угрожающе - ликующие возгласы в тихом ночном лесу. Испугалась: задавят, не заметят и так же лихо, с гиканьем и гоготом ускачут. И что это за люди?
Пригнувшись, бросилась с дороги в лес, присела в кусты, затаилась. Хорошо - успела. Вскоре грохот с мужскими голосами промчался по дороге мимо.
Оправившись от испуга, отдышавшись, выхожу опять на дорогу, теперь с желанием, чтобы никто не встретился. Страх до боли сжимает грудь. Ускоряю шаг. Скорей бы посёлок!
Наконец засветились огоньки меж деревьев. При выходе из посёлка остановилась. Как не хочется уходить со света во тьму!
Впереди луга, река. Луга пройти не страшно (это не лес), но неудобно: тропинки нет, лишь одинокий след и кочки. След привёл к реке. Спускаюсь на лёд, чуть припорошенный снежком. След пунктиром указывает путь поперёк реки. Уже близок родной берег. Но здесь, у берега, река не замёрзла. Водная полоса шагов в 7-8 шириной.
Что делать? Вижу, как одинокий след-указатель заметался у воды. Как узнать, в каком месте он ушёл в воду?
Выбрала место, где след больше топтался, сняла обувь, рейтузы, куртёнку, положила на край льда, стала осторожно спускаться в воду. Нащупала ногами дно. Вода до подмышек. Взяла одежду, подняла её над головой и побрела к берегу, к тому месту, где в темноте обычно стояла мама, провожая меня на катер.
На берегу оделась и, усталая, замученная, тихо пошла туда, где дом, где светится окно.
Родителям об этом ни слова.
Если знали бы, то умерли бы ещё раньше (отец в 50 лет, после германской войны на японском фронте, а там Хиросима и Нагасаки…близко).
А государству до меня нет дела. Выжила в войну - выживай дальше. Имеешь опыт. Государство тебя учит бесплатно.
На работу
1951 год. Я выпускница. Мне 18. Объявлено распределение: бОльшая часть выпускников направляется за Байкал, в Бурятию. Немногие, лучшие, в том числе я, распределяются по Рязанской области после краткосрочных курсов (1 месяц) учителями русского языка и математики в 5-7 классы. Мне достались математика, физика. Так я оказалась в Орловской семилетней школе Троекуровского района (ныне Липецкая область).
Школа - небольшое старое одноэтажное деревянное здание. Директор школы Фаворова Клавдия Михайловна при первой встрече со мной промолвила: “Какая зелёная,”- и отвела на квартиру, в хату председателя колхоза Калмыкову Григорию(отчество забыто).
Хозяин уже немолодой, курил самосад в газете и кашлял. Жена его (тётя Маща) будет печь мне хлеб из муки, которую продавали учителям в магазине на месяц.
До начала занятий 2 недели. Председатель сельского совета пришёл в школу с просьбой написать на красном материале белым (это был разведён на воде мел) кистью: “Первый хлеб Родине. Колхоз 8 марта”. Этим плакатом обтянуть борта машины, кажется, - полуторки. Это поручили мне.
Настал день, когда я впервые вошла в класс учительницей в своём форменном платье с белым воротником.
7-ой класс. Директор представила меня ученикам. Я увидела высоких мальчиков и девочек, многие из которых крупнее меня.
Стало понятно, почему я “зелёная”.
Во время войны недалеко от села стоял немец (Чернава), и немецкие солдаты лихо на мотоциклах заезжали в село. Школа не работала. Да и после войны не сразу всех, кому следовало учиться, собрали. Среди учеников было немало на один-два года моложе меня, почти ровесники. Я стала Раиса Петровна. Привыкла к этому не сразу.
На первом году работы мои пятиклассники сдавали экзамен по арифметике. Хорошо. Присутствовала на экзамене инспектор Зинаида Михайловна Воробьёва. Она сказала директору: “Из этой девочки получится хорошая учительница”.
Эти слова оказались пророческими: преподаватель высшей категории, стаж 51 год.
Мне за 80. Сколько нас осталось, кому досталось пережить военное детство?
Вот на примере нашей семьи и соседей (дома идут рядом).
У нас было трое. Двое умерли в возрасте 63, 67 лет (брат, сестра); отец в возрасте 50 (германская, японская война), муж у меня умер в 56 лет.
У соседа Трофима умерли все семеро детей.
У соседа Стародонова умерли все семеро детей.
У Агафьи Евсеевны умерли все 5 внуков.
Умирали в возрасте от 50 до 70, трое из этого списка умерли после 70 лет.
А как с теми, кто в Бурятии?
Известно только от тех, кто смог вернуться (их не более десятка), что большинство осталось там.
Оставшиеся по распределению, здесь могли получить высшее образование: я. работая в школе, закончила заочно сначала Мичуринский учительский, потом Рязанский пединститут. А те?
Итак, это только часть моей жизни, военного детства.
А дети - блокадники… А дети, видевшие врага в лицо… А дети в концлагерях… Дети, видевшие бомбёжки…
У каждого, кто пережил военное детство и послевоенное время разрухи, своя история, свой вклад в восстановление страны.
Кто не дожил до пенсии, кто дожил, да мало пожил, но платил все налоги исправно.
Теперь извечный вопрос:
“Кто виноват, что целое поколение было лишено детства?"
Пришла бредовая идея мирового господства одной нации над другими, объявив свою нацию “высшей”, любую другую “низшей”. Эта идея обрела своих вождей. Что получилось…
Стремился к мировому господству Наполеон. Был бит. Стремился к мировому господству Гитлер. И тоже был бит.
Нет в мире наций высших и низших. Они такие, какие есть. Разные.
В “Вечной книге” (её никто ещё не оспорил) написано:
“Он сотворил небо, и землю, и море, и всё, что в них, Который попустил прежним родам всех народов ходить путями своими”.
( От имени поколения без детства)
К сему Р.П.Федотова
