Зверька пушистого, уютно-умильного, с носиком, как кусочек холодца – и двигается всё время в ореоле вибрирующих усов – взять на руки, устроившись в кресле, держать на коленях, поглаживая, тёплого и пёстрого, ощущая токи счастья.
Счастье! – золотая рыбка человечества – плеснёт у тебя цветными лоскутками в комнате, заиграет собой, трепеща и улыбаясь всем составом своим…
О морской свинке мечтая с детства, заходит иногда – пожилой и седобородый, заставляя замолчать мальчишку, живущего внутри внутреннего состава, требующего купить немедленно - в зоомагазин, и, миновав полки с пестротою всего: кормов, ошейников, игрушек – вдвигается в заднюю комнату, где за толстым стеклом живёт, ожидая покупателя, зверёк: палево-коричневый, с хитроватым прищуром чёрненьких глаз, хвостик лоскуточком между ног; живёт себе, ходит по специальному опилочному составу, пьёт из блюдечка, грызёт что-то, оправдывая породу.
Домик есть: простенький домик с крышей, и вот, увидав меня, пожилого, зверёк забирается туда: выставив только носик, кусочек холодца в белом ореоле усов.
Надоел я зверьку! Ходит, мол, а не покупает.
А мне не на что: гонораров за публикации нет, сочинительство, жизнь заводящее в тупик, лыбится зло, или вообще напоминает мясорубку, прокрутившую человеческую явь ради неведомого фарша, прокрутившую, выплюнувшую, осталось ощущение литературного дара, как проклятия.
Цена, означенная на маленькой бумажке над пространством морской свинки, прожигает глаза: 37 тысяч!
Помилуйте, ироды-торговцы, где поэту, мечтающему о морской свинке с детства, взять столько?
Палестина денег окатывает жарким, ярко-алым жаром…
Нос зверька, словно живущий самостоятельной жизнью; розоватый, умильный, как игра малыша, нос, чуть высунутый из домика, работает отдельно от пушистой тушки, которую не видно.
…образами мерцают – «Похищение локона»: старого, гениального английского горбуна, или – бери выше! – похищение Джоконды, осуществлённое французским поэтом польского происхождения, склонным вообще к авантюрам…
Некто, плотно завёрнутый в плащ, в широкополой шляпе карбонария, надвинутой на глаза (нужна ли полумаска, а, Зорро?), заходит в магазин, и достав с широкими раструбом пистолет: комичный, однако и глазом черноты мерцающий страшно, говорит, низко и хрипло:
-Ну-ка, вы, поворачивайтесь живее! Немедленно отдали мне свинку!
И тётки – одна рыжеватая, с лицом, как обмылок, другая – всегда позёвывающая, косная и дебелая – поворачиваются шибко, напуганы, извлекают зверька из-под стекла, как реликвию, протягивают мне…
В сумку посадить?
Но как тогда быть с не стреляющим пистолетом мечты?
Всё неважно – главное: теперь со свинкой: вон, свернулась на коленях, все шевелится чуть-чуть, усами вибрируя.
Отчаяние диктует экстремальные мечты, но в «Похищение локона» ассоциации расходятся кругами по воде текста…
Античность?
О! тогда не ведали о свинках, появляются они у инков, где должна была вызреть постепенно идеальная тирания, где их использовали по-всякому: как еду и как декоративных таких пушистиков…
…из ядущего вышло ядомое.
Нет, такой вариант похищения не подходит: нужно так – под покровом ночи (банально, как мысль о краже!), вскрыть магазин, используя остроту мысли, как набор поблескивающих фомок, волшебной палочкой махнув, отключить сигнализацию, и, пройдя знакомым, лапидарным маршрутом торгового пространства, растворить в небытие стекло, взять спящего, теплого зверька, спрятать под куртку около сердца, и – быстренько, под фонарями, этими шаровыми узлами перспективы – домой!
…лисёнок, под хитоном спрятанный спартанским подростком, пожирает жадно его внутренности; свинка – ты ж не сожрёшь мои?
Вон какая милая! Не хочет вылезать из домика…
Постойте! Обращаешься к пустоте, если у меня есть волшебная палочка, так не только свинку получить можно, но и жизнь изменить! Это ж как изменить можно – всё загорится цветами павлиньего хвоста!
Но у меня нет волшебной палочки.
И денег осталось с её носик – который (как и было сказано, это вам посерьёзней шизофрении!) напоминает кусочек холодца.
«Похищение локона» мерцает зловещим успехом; английский поэт-горбун, прятавшийся от лишнего общения, полюбовался бы умильным зверьком, но в его времена подобный был редкостью.
Лихой Аполлинер, не причастный к похищению Моны Лизы, но обвинённый в этом, понял бы суровых индейцев, употребляющих пушистых малышей в пищу.
Я, не понявший ничего в устройстве жизни и смерти, так и не дождавшись, чтобы свинка (назвал бы Джеком) выбралась из аккуратного, деревянного домика, выхожу в бледную немочь ноябрьского дня, где депрессия разлита в воздухе, или вообще заменяет его.
Скручивая гнездом огненные нити фантазий, пересекаю проспект, представляя сложные инструменты, какие необходимы для выведения из строя двух тёток (временно-временно!), вскрытия гладкого толстого стекла, демонтажа магазинного жилья свинки, - иду домой, улыбаясь собственному жизненному поражению – пока маленький фрагмент метрополии перекипает плазмой деловой активности…
