ПАМЯТНЫЕ И ЛИХИЕ ДЕВЯНОСТЫЕ…
(На статью Татьяны Воеводиной «Как я помню Перестройку»)
«Надо было направить энергию народа в созидательное русло, а её направили в разрушительную болтовню», - пишет в анонсе названной статьи Татьяна Воеводина.
"Что я помню о том времени? – спрашивает она. - Помню всеобщее положительное отношение к перестройке и лично к Горбачёву. Не восторг, а просто положительное отношение… Заметьте: я принадлежала к верхней страте среднего класса. Возможно, в каких-то близких к диссидентским кругам такие идеи циркулировали, но я лично таких людей не знала… Чем были недовольны? Чего не хватало моим друзьям, знакомым, соседям?.. Побольше потребительских радостей: жильё и всё, что с ним связано, шмоток моднючих, вообще чего-то яркого, завлекательного – всё равно кафе или магазина… Раздражало отсутствие простых вещей. Например, детских хлопковых колготок. Когда я растила сына, это был страшный дефицит: увидишь – хватай. А когда растила дочку – эти х/б колготки уже лежали на каждом рынке. Так я накупала эти колготки в совершенно неразумных количествах – просто невротическая реакция: раз колготки – надо хватать…»
Однако хочется спросить, далеко ли все относились положительно к Перестройке и к Горбачеву, как об этом заявляет бизнесвумен, владелица и руководитель с 1998 года компании «Белый кот» и агробизнеса в Сальском районе Ростовской области, выступающая в прессе по актуальным вопросам современности, экономики, бизнеса, жительница Подмосковья Татьяна Воеводина? И так ли уж не хватало нам в то время простых вещей, типа хлопковых колготок? Ей ли, живущей возле Москвы, сетовать на эту нехватку ? Помнится, хлопковое детское белье, маечки, колготки и т.д., изготавливала Смоленская трикотажная фабрика и в Москве все это можно было запросто купить. Другое дело, их могло не хватать в окраинных местах, удаленных от Центральной части страны.
Но теперь о том, как мне, в отличие от госпожи Татьяны Воеводиной, запомнилась перестройка и 90-е годы, справедливо названные народом лихими. Размещаю свой рассказ-воспоминание в некотором сокращении. В более полном варианте он был опубликован на сайте в 2018 году под названием «Каково быть мигрантом-беженцем на родной земле?»
В свое время мы построили большое государство, в котором дружно уживались люди различных национальностей. И как-то совсем никого не беспокоило, зовут тебя Ваня или Вано, Люба или Мавлюда, Лютфия, простая у тебя фамилия - Иванов, Петров, Мурадов, Петросян или с приставкой, как, например, Тер-Аванесян, Шах-Назаров, Бекмурадов.
Все знали, что шахи и беки уже давно ушли в небытие, равно, как цари и князья. И приставки, указывающие на происхождение и былую родовитость, теперь ничего не значат, а достались лишь в наследство от предков из далекого прошлого.
Нередко случались тогда и интернациональные браки, от которых русские жены получали иноязычные фамилии.
…Шел 1990 год. В один из зябких февральских дней я проснулась раньше, чем обычно, с тяжелым предчувствием. В последнее время все говорили о готовящемся мусульманской оппозицией грандиозном митинге на центральной площади Душанбе перед Домом правительства. Но никто не знал, на какой день митинг назначен.
Вместе с сыном мы отправились на работу. А младшая дочь не пошла на занятия в педучилище и осталась дома.
В одиннадцать часов в наше издательство позвонили, сообщив, что на центральную площадь города стекается многотысячная масса для митинга и движение транспорта приостанавливается. Боясь не добраться до дома, все сотрудники стали покидать рабочие места.
Было сыро и пасмурно, дул холодный пронизывающий ветер, в воздухе пахло гарью и дымом. Лишь через час-полтора мне удалось сесть в троллейбус, но до дома доехать не пришлось. Нас высадили на полпути, недалеко от подземного перехода.
До сих пор помню и ощущаю тот ужас, который охватил меня и людей, дико бегущих от огромной толпы сотен облаченных в национальные теплые одежды-чапаны (стеганые халаты) парней и мужчин, и раздающийся из подземного перехода душераздирающий крик женщин, вошедших в него из остановленного транспорта. Остался в памяти и безразлично отвернувшийся от бегущих людей и спокойно направившийся к своей служебной машине, ничего не видящий страж порядка - милиционер.
Жизнь в городе приостановилась на две недели. На главной площади митинговала поддержанная многотысячной толпой оппозиция. По городу распространялись слухи о бесчинствах и насилиях, о страшном надругательстве над юной, семнадцатилетней девушкой, не одевшей по национальному обычаю на голову платок.
… Наслышанные о бесчинствах жители боялись выйти из дома даже за хлебом и продуктами в магазин. Мужчины из русскоязычного населения создавали в своих дворах отряды самообороны и устраивали ночные дежурства и посты. Женщины готовили соль и ядовитые вещества, чтобы засыпать и заливать ими глаза врывающихся в дома бандитов.
Страх поселился в душах людей. И не смылась из памяти поруганная, сошедшая с ума изнасилованная девушка, и юноша-студент, чудом спасшийся от разгулявшихся в общественном автобусе, вооруженных ножами, дубинками, камнями и булыжниками молодчиков. При выходе из транспорта, его схватил за куртку один из них. Парень ловко вылез из рукавов собственной куртки, оставив ее в руках бандита, и опрометью бросился в одной тоненькой рубашке в февральскую стынь и холод. Десятки русских мужчин попали на операционные столы скорой помощи с множественными ножевыми ранениями. Но это была только прелюдия.
Вскоре в Таджикистане началась настоящая гражданская война, которая продлилась до 1997 года. Шла ожесточенная борьба между местными кланами за власть. В жестокой, бездумной бойне, по сведениям, погибли 60 тысяч человек. Одна из самых кровопролитных гражданских войн на постсоветском пространстве затянулась почти на шесть лет.
После памятных февральских событий по окончании педучилища дочь уехала на мою малую родину, в смоленскую деревню, к своей тете, моей, тогда еще здравствовавшей старшей сестре. Там как молодой специалист стала работать учителем начальных классов. Мы с сыном остались в Душанбе, чтобы он смог закончить учебу на вечернем отделении университета.
В городе уже давно на продукты первой необходимости, муку, сахар, хлеб, были введены карточки, по которым нам с сыном на двоих было положено всего 40 г масла, 500 г сахара, 2,5 кг муки на месяц. Но и эту мизерную долю не всегда удавалось купить, так как без всякого контроля продукты распродавались своим людям.
В год распада СССР (1992), неспокойным майским днем, сын провожал меня пешком в аэропорт. На руках у меня был с трудом приобретенный авиабилет на Москву.Транспорт в городе не ходил. Самый короткий путь от дома до аэропорта составлял семь километров. Я шла налегке пешком, а сын тихонько катил рядом на своем спортивном велосипеде, повесив на его ручку мою сумку, в которой лежало полотенце, смена нижнего белья, мыло, зубная щетка с пастой и паспорт с авиабилетом. Дорога с обеих сторон до самого аэропорта была оцеплена неизвестно откуда взявшимися вооруженными ножами, обрезами, дубинками молодчиками местной национальности. Несколько раз крепкие парни проверяли мою сумку, но задержать не посмели.
В аэропорту такие же самозванцы проверяли багажи авиапассажиров. Рейс из-за этого задерживался. Чуть впереди меня, с большой сумкой проходил контроль светловолосый, с чистыми голубыми глазами демобилизованный солдат. Один из проверяющих открыл его сумку. Она оказалась пустой. Лишь на самом дне ее лежала камуфляжная хлопчатобумажная солдатская форма и майка.
- Не положено! – запустив руку в сумку, объявил проверяющий и забрал лежащую там солдатскую форму.
- Не трогай! – взъерошился светловолосый парень.
Длинная очередь авиапассажиров замерла, ведь дело могло дойти до потасовки, в которой шансы молодого солдата были невелики, так как мы все находились в окружении вооруженных, агрессивно настроенных крепких парней.
- Оставьте! Он солдат. Видите, у него сумка пустая, и, кроме солдатской формы и майки, в ней ничего нет, - вступилась я, рассчитывая на сострадание и уважительное отношение местного населения к старшим по возрасту. Молодчик посмотрел на меня и, подержав в руках форму, резко швырнул ее обратно на дно сумки.
С большим опозданием самолет все же взлетел и взял курс на Москву. В душе осталось горькое осознание, что прежняя спокойная и мирная жизнь уходит. Огромная страна разваливалась на глазах. Но я еще надеялась, что все утрясется и через некоторое время смогу вернуться к обжитому очагу.
Сын со своей невестой Светланой, вскоре ставшей его женой, остался в находящемся на военном положении голодающем городе в надежде закончить обучение и получить диплом. Хлеба не было. Жители, выстояв огромные очереди в ларьках и магазинах, уходили домой с пустыми руками. После моего отъезда молодые съели даже черную, грубого помола муку, которую мне чудом удалось купить на талоны. Замешивая на пустой воде, они пекли из нее черные пресные лепешки. По утрам после очередных ночных перестрелок на улицах нередко оставались лежать неубранные трупы, над городом кружили и простреливали местность вертолеты. Постоянно вводился комендантский час.
Не все мирные жители понимали, почему, зачем и кому нужна в республике эта братоубийственная война, заложниками которой стали дети, выкапывающие из мышиных норок зерна, чтобы не умереть с голоду…
Стоял декабрь 1993 года. На улице крепко подморозило. Дороги покрыл гололед. Я встречала сына с небольшим походным чемоданом, женой Светланой и маленьким внуком на руках на автовокзале Десногорска.
Худощавый от природы, сын теперь выглядел еще худее. Его тонкий нос заострился еще сильнее, скулы обозначились резче. Темно-синее, с чужого плеча пальто было ему не к лицу. Светлана держала на руках одетого в старенькое клетчатое пальтишко шестимесячного сынишку. Под глазами у нее обозначились темные круги. Видно было, что они часто недоедали. Поэтому у Светланы развилось малокровие, пропало в груди молоко.
К тому времени мне удалось переехать из деревни, где жила моя сестра, в город смоленских атомщиков на Десне и устроиться в школу учителем русского языка и литературы. А по приезде из Таджикистана в деревню, спустя неделю, работала в конторе совхоза секретарем с исполнением обязанностей инспектора отдела кадров, замещая временно ушедшую в декретный отпуск женщину. Мне тогда надо было выживать, и я была рада любой подходящей работе.
Через полгода совхоз тоже стал разваливаться. В сельской школе учителем устроиться не удалось, так как не было мест. Да и школа вскоре сгорела, и ее уже не восстановили. Детей стали возить учиться в другое, находящееся в пятнадцати километрах село.
Как издательского редактора русского языка и литературы меня взяли на работу преподавателем по своему профилю в школу №2 г.Десногорска, на время декретного отпуска молодой учительницы, и с трудом нашли для меня одно койко-место в холостяцком общежитии. Но через некоторое время поселили в отдельную маленькую, сырую комнатку, стены которой были сплошь поражены грибком. В этой школе затем проработала я десять лет и оттуда вышла на пенсию. Так начиналась, а с приездом сына с женой и ребенком продолжилась моя вынужденная беженская жизнь на родной земле. Дети поселились в общежитии в небольшой девятиметровой комнатке вместе со мной. Комендантша, миловидная и добросердечная женщина, выдала для них две раскладушки и два матраца.
На долгие месяцы растянулась длинная канитель по принятию гражданства, без которого невозможно было ни получить сыну с семьей прописку, ни устроиться на работу. Несмотря на то, что я уже работала в школе и имела прописку в общежитии, мне тоже необходимо было принять гражданство. Его мы смогли получить лишь через полгода, после чего сын устроился работать на заводе ЖБИК простым электриком, хотя он был уже дипломированным специалистом и имел многолетний опыт работы в области электронной техники.
Помощи, как беженцы, затем переименованные в переселенцы, мы никакой от государства не получали. Даже в период работы в совхозе мне задержали и не дали ваучер. А вдруг его выдадут в воюющем Таджикистане? Но, как известно, в Республике Таджикистан ваучеры жителям вообще не предусматривались. Не получили их и сын с невесткой. Так что обманки-ваучеры достались далеко не всем бывшим советским гражданам.
Гораздо позже светлым головам в правительстве придет мысль отменить принятие гражданства для беженцев и вынужденных переселенцев, вернувшихся в места своей малой родины.
Но жизнь не стала легче, так как сыну на заводе денег не выплачивали. Моей же мизерной зарплаты учителя без наличия определенного педстажа, несмотря на то, что за плечами у меня был двадцатипятилетний опыт журналистской и издательской работы, едва хватало на хлеб и чай, да маленькому внуку на стакан молока в день. Вскоре у малыша стал развиваться рахит с деформацией костей грудной клетки. Нам пришлось обратиться к детскому врачу.
Через несколько лет, завод ЖБИК прекратил свое существование, а сыну все же повезло и ему удалось устроиться на работу по своей специальности инженером-программистом.
Моим взрослым детям со своими семьями и мне, прежде чем обрести собственное жилье, пришлось прожить в не очень благоустроенных общежитиях, в маленьких комнатушках в 7-9 кв.метров, по 12-13 лет. Это было непростое время.
Спустя долгие, трудные годы, закончилась междоусобная война в небольшой жаркой, солнечной стране, давшей когда-то миру великого Авиценну, Омара Хайяма, Саади, Фирдоуси, и наступил долгожданный мир. И я очень рада этому, а также теплым, дружеским отношениям между Россией и Республикой Таджикистан.
В заключение своего рассказа и откровения мне пришли на ум мудрые слова замечательного философа древности Цицерона: «Худой мир лучше доброй войны».
Возможно, и Вы, дорогие читатели, найдете в них и в моих откровениях близкие Вам человеческие смыслы и отклики в Ваших нежных сердцах и душах.
Мира, добра, здоровья, счастья всем, яркого солнца и чистого неба над головой!
