1
Меланхоличный, перевитый ипохондрией профессор выходит на прогулку, в один час, всегда в одно время; раз – не случилось, и жители, знающие медленный профессорский проход по лабиринтам улиц, были потрясены, что произошло?
Французская революция.
Байка?
Но отчасти красивая.
Однако – меланхолия и ипохондрия Канта зафиксированы: не потому ли, что никого, в сущности, не потрясал никакой нравственный закон.
…очень толстые тома, где доказательства путаются хвостиками речений.
…русское литературное сознание подбрасывает: Ведь говорил я ему тогда за завтраком…
Но доказательство бытия Божия, исполненное Кантом, не лишено изящества, учитывая разрушение предыдущих, - однако, как они, в области разума ничего не меняет.
У него были свои отношения с Богом.
У него был свой Бог: отличный от церковного.
С одной стороны – сомнения во всём, с другой – только разум, только через него вырабатывается воля, и идут лучи познания.
Как возможно чистое знание?
Прежде всего – априорная математика и такое же естествознание.
…крепкие, славно построенные дома вокруг; ладный, основательный быт.
Массивная кровать, дородный буфет.
Семьи торговцев, или кого там ещё, просто семьи: которых не потрясает ни звёздное небо над нами, ни нравственный закон в них.
И – Кант, проходящий лабиринтами между домами, находивший у себя все болезни, нервный, спокойный, которого не могли похоронить шестнадцать дней: промёрзшая земля не позволяла копать себя.
…нет оснований утверждать, что пространство, в котором движутся небесные тела сейчас, было всегда таковым: вероятно частицы, заполнявшие его некогда, сильно отличались от нынешнего состава космической плазмы.
Всё подвергается сомнению – со школы, где учился недолго: школа при хосписе не отличалась добротностью.
Университетская жизнь давала относительную свободу; Кант увлекается чтением Монтеня, открывавшего ему перспективы.
Путаные отношения со Сведенборгом, вызывавшим интерес, получившим отповедь – в последствии…
Кант писал обо всём.
Звёздное небо ныне мало кого потрясает: кроме нежного возраста, а нравственный закон в нас подвергся серьёзнейшей деформации.
Но категорический императив работает и ныне: гудя, напряжённо, по-всякому…
Жаль мы, не готовые к лабиринтам и дебрям Канта, не слышим его работы, продолжая думать, что профессор что-то нескладное выдумал: Мастера-то и Маргариту всё же читало большинство…
2
Ипохондрия, прослоенная меланхолией, свойственные Канту, заставит всюду видеть вещь в себе – да, Спиноза? отличавшийся страстью к уединению и спокойным взглядом на мир…
Впрочем, Канта едва ли можно обозначить, как беспокойного: и размеренность его жизни, и категорический императив будут против.
Спиноза, оторвавшись от кропотливой шлифовки, глядит в будущее, провидя критический метод Канта: горообразные, с обилием аргументов тома, внутри себя часто путающиеся хвостами речений…
Он согласен со звёздным небом – Спиноза: что потрясает нас, как нравственный закон в нас, только едва ли взгляд Спинозы достигает современности, где уловление в сети суеты станет пострашнее, чем попасть в сети инквизиции, а технологическое безумие начнёт вытеснять из людей души.
Ведь потрясены нравственным законом мы можем быть только в глубине души, да, Иммануил?
Он заглядывает к Спинозе, входит в комнату, пристрастно глядит на отшлифованные, блещущие стёкла.
Через иное – лучше видна та, или другая мысль.
Догматический способ познания не подходит: ни в том, ни в другом случае: Спиноза не нашёл общего языка с иудейской ортодоксией, хотя штудировал многих философов, созидавших перлы мысли: под иудейским углом.
Кант: Всё надо подвергнуть критике, правда Барух?
Спиноза, отрываясь от блещущих стёкол: Пожалуй, так…
Их Бог слишком своеобразен: он – Единство и воля: которой нет у людей: по мысли Спинозы…
Этика исходит только из разума, перерастая в волю – по Канту, всё-таки считавшему, что воля нам доступна.
Витые улицы Кенигсберга, высокие соборы, чьи шпили игольчато колют воздух, не причиняя ему вреда; мощённые брусчаткой улицы, и – словно пряничные дома, где быт подразумевается ладный, крепкий, вкусный.
Массивные кровати и добротные шкафы.
Питие кофе – всем семейством, с великолепным, сахарной пудрой обсыпанным кексом.
Потрясает ли тут кого-то, Кант, звёздное небо?
А нравственный закон?
…целесообразность подчиняется эстетике: которая опережает этику, поскольку: некрасиво – значит не этично.
«Этика» Спинозы по-детски чиста, хотя интеллектуально закручена лабиринтом; она чиста снегом неомрачённости; она не замутнено ничем житейским: она – будто сияние, существующее над нами.
В общем, та же чистота присуща была и Канту: во всех построениях, часто слишком растянутых и запутанных.
Виделось ли тому и другому идеальное государство?
…где каждая личность, восприняв просторы звёздного неба, по-другому оценит собственную душу; и каждая, пользуясь уважением других, будет – согласно сложным требованиям герметической алхимии – развивать высшие слои души: любовь и творчество, отсекая всё низовое, страстное, похотливое, пропитанное страхом – используя для этой работы тот самый меч, что принёс Иисус Христос.
3
…вообразилось: в проулках Кенигсберга, гуляя, Кант встречается с Гамлетом…
…Шекспир не был охоч до философии: его дело – страсть, образ, порыв…
Любил ли Кант Шекспира?
Но Гамлет, идущий рядом со стариком, выслушивает нечто о нравственном императиве, сопоставляя со своим опытом, где шпага и месть имеют такое значение.
Гамлет, вглядываясь в бездны нравственного закона, прощает мать, прощает отчима, ничего не происходит, все остаются живы…
Можно ли Гамлета рассматривать, как вещь в себе?
Цель драматурга – показать героя наиболее объёмно, но, кажется, подводная часть айсберга, именуемого Гамлетом, весьма серьёзна.
Кант рассказывает вечному, ветхому принцу о принципах вещи в себе – и принципиальной непознаваемости природы.
Гамлет слушает, вспоминая собственные монологи, перекликающиеся с мыслями дотошного немца.
Очень дотошного: Кант стремился осознать вселенную в целостности: в том числе вселенную человека.
Сколь тут мыслящий тростник?
Тут – заросли оного, подчинённые одному: мысли, мысли, и мысли…
Гамлет, разумеется, тает в воздухе, идя дальше своею дорогой, а Кант продолжает свой путь в века, в века, мерцающие нагромождением такого, что потрясло бы философа посильнее звёздного неба.
4
Вещь в себе отразится в Постороннем Мерсо: сам не знает, как расшифровать собственную пустоту, используя повседневность наихудшим образом, пока не сорвётся в шаровую, горячую бездну убийства.
Поднимается Раскольников, тая свою вещь в себе настолько, насколько и приведёт она к преступлению, которого… не было – ибо Родион Романыч воспринимается чистым душой в той степени, когда любое преступление – фантом мозга.
Или мозг только воспринимает импульсы разных, большинство из которых неведомо, пространств, будучи своеобразной антенной, а вовсе не механизмом мышления?
…сочинителю не спокойно, когда он не пишет: будто писать – защищаться от смерти, которая, в сущности, если посмотреть в траурный корень и расшифровать онтологическую альфу, тоже есть вещь в себе, не открывающая принципов своих человечеству на протяжение стольких столетий.
Тысячелетий.
Медитирующий Будда остаётся ли вещью в себе, или, постепенно сливаясь с космосом всего, растворяется в нём, совершенствуясь, и сам превращаясь в совершенство?
Вещи в себе, облечённые в плоть, окрест – человек не может понять другого: по резкому, точному и страшному (если вдуматься) определению Тютчева: Как сердцу выразить себя…
Из метро ползёт пёстрый людской фарш: кто приготовит котлеты для смерти?
Церковь на возвышенности рядом с метро, и, красная и неприступная, всем своим высоким старинным массивом заключена в молчание подлинной вещи в себе…
Фарш растекается тонкими струйками…
- Ма, ну я хочу куклу! - скорее пищит, нежели просит милая крохотная девочка, сама похожая на куклу, также несущую в себе элемент формулы Канта.
- Дочь, папа принесёт зарплату, тогда посмотрим.
- Ма, а что такое зарплата?
Мама объясняет.
…гипнотизирующий механизм денег работает такой же вещью в себе, и космос их, заливая пространство, требует всё новых и новых жертв.
В сущности, Кант вывел универсальную меру бытия: простым таким словосочетанием, простым и сложным в простоте этой: меру, определяющую каждого, и – почти каждый феномен бытия.
…все нюансы, цветовые переливы, скорбные оттенки ваших воспоминаний известны только вам: писатель, жизнь проводящий в недрах слов, знает, насколько приблизительно можно выразить наисложнейшие движения психики.
Сколько там прослоек, прожилок, осложняющих литературное действо!
Жуть свою, кошмары, вечное, непроизвольное чаще размышление о смерти не передашь никому, не поделишься, обречённый на ворох сложности…
Так и остаёмся, идём, учимся, едим, любим и ненавидим, мечтаем, словно воздушные шарики взлетают – не познанные другими – вещами в себе.
…и, тонко улыбаясь со слоистых метафизических небес, думает Кант, которого – в Соловки бы! – Хорошо пошутил…
