Этот небольшой рассказ начинается в городе, расположившемся на берегу моря, В небольшом доме рядом с набережной с раннего утра собрались люди. В основном это были мужчины среднего возраста, среднего достатка и средней внешности. Народу было много, поскольку после прихода к власти Ельцина с Плохишом народное хозяйство просто рухнуло. Одна половина населения оказалась безработной, вторая работала, но зарплату не получала. По этой причине на каждое появившееся свободное рабочее место бросалась трудоустраиваться толпа желающих трудиться. Оголодавшие люди даже не спрашивали, сколько там платят и платят ли вообще.
А тут на высокооплачиваемую работу за границей, «не требовавшую особых знаний и навыков», проводило набор иностранное предприятие! Не удивительно, что гражданам России, к тому времени твёрдо уверовавшим, что за границей всё лучше, но впервые получившим свободу выезда за границу без разрешения месткома и парткома, эта работа казалась раем на земле. Поэтому всякого рода жулики и посредники, наживавшиеся на чужом горе, плодились, как мухи на городской свалке. Зачастую они просто собирали оплату за свои сомнительные услуги – и навсегда исчезали. А если не исчезали, то случалось что-то и похуже простого бесхитростного жульничества: мечтавшие попасть в рай оказывались в домах терпимости или в ином рабстве, спасение от которого было только на заброшенном невзыскательном кладбище.
В данном случае народ подобрался весьма и весьма разнообразный и разношерстный. Тут ожидали возможности поработать и герой, и мореплаватель, и плотник. Особо выделялся мужик средних лет с внешностью циркового борца прежних времён. Он уже был навеселе, и какой-то начальник, совсем ещё молодой парень лет двадцати двух говорил ему, с трудом сдерживая негодование: «Это Вы в таком виде пришли на работу устраиваться?!!!»
Кто-то ходит на работу, чтобы раскрыть свои творческие способности, а кто-то -- опохмелиться.
На скамеечке у окна, за которым плескался прибой и кричали чайки, несколько в стороне от остальных сидели трое. Один был молодой парень в больших роговых очках. Из тех «очкариков», кто пожертвовал остротой зрения ради остроты ума. Он производил впечатление человека, недавно окончившего вуз и ещё не забывшего вузовскую премудрость и повадки школяров. Да и на вид он был никак не старше 25 лет.
По внешнему виду второго можно было безошибочного узнать заводского работягу. В отличие от первого руки у него были натруженные, привыкшие к работе с железом и прочими непреходящими ценностями.
Третий смахивал на отставного военного: на нём была куртка лётного состава ВВС и до блеска начищенная обувка военного образца. Рядом с ним на скамейке лежал кожаный лётный шлем.
В ожидании своей очереди троица вела неспешную беседу:
- Говорят, возраст снизили, -- задумчиво произнёс работяга.
- Да? – испуганно воскликнул очкарик.
- Тебе-то чего бояться! – грустно усмехнулся лётчик. – Это нам, перестаркам, ничего не светит.
- А сколько теперь будет? – всё ещё не мог успокоиться очкарик.
- Не старше тридцати пяти, -- вздохнул работяга.
- Тебе, кстати, сколько, -- спросил его лётчик. Голос его звучал спокойно, даже бесстрастно. Словно это говорил не он, а сама Судьба изрекала свой приговор смертным.
- Тридцать восемь.
- Мне тридцать семь.
Разговор прервался. Повисла тягостная, почти могильная тишина. Наконец лётчик, словно решившись на что-то, взял в руки лежавший рядом шлем и сказал, обращаясь к работяге:
- Ну, что время-то зря терять! Пошли хоть по кружке пива выпьем.
- Я бы выпил, только не на что: последние деньги на загранпаспорт ухлопал.
- Я угощаю.
Двое отверженных встали.
В это время мимо них проходил пожилой седой японец и искоса посматривал на троицу.
Особенно долго его взгляд задержался на лётчике. Японец со знанием дела посмотрел на лётную куртку и шлемофон и вдруг сказал по-русски:
- Извините, вы ищете работу?
Все трое не сговариваясь посмотрели на него. Это был самый обычный на вид японец, одетый, как полагается деловому японцу, т.е. в европейском прикиде – чёрный пиджак, черные брюки, черная обувка, белая рубашка и чёрный галстук. На доброго волшебника, исполняющего желания, он никак не походил.
- Ищем, - усмехнулся лётчик.
- А что вы умеете делать?
- Я могу управлять всеми видами истребителей, - с достоинством ответил лётчик.
- А я починить могу, что надо, -- добавил работяга.
- Я закончил отделение японского языка, - выложил все свои достижения очкарик.
- Я -- профессор Кикучи; могу вам предложить работу по обслуживанию моей установки. Зарплата – 300 долларов.
Сегодняшний житель США рассмеётся вам в лицо, предложи вы ему такую зарплату. Да что там американец! Современный россиянин – и тот отвернётся от вашего предложения с презрением и негодованием. Но в те времена Упадка и Разрухи зарплата в 300 долларов казалась обычному россиянину невероятной удачей.
Но тут за спиной японца вырос человек, более крупный как в смысле размеров, так и по занимаемому положению в обществе, с внешностью преуспевающего американца – холёное лицо, загоревшее в лучших местах отдыха, крепкая шея, широкие плечи, крепкие мышцы, белозубая улыбка и прикид, сшитый у очень хорошего портного.
- Вы не можете принять их на работу, господин Кикучи, -- вежливо, но настойчиво сказал по-английски Преуспевающий: --эти люди не соответствуют нашим требованиям.
- Согласно нашему договору, господин Джонсон, я имею право нанять лично для себя троих помощников, -- так же по-английски, но бесстрастно вымолвил японец. -- Что я и делаю, по-моему, они прекрасно подходят.
Джонсон поморщился, но не стал спорить и прошествовал далее по прихожке.
На следующий день небольшой теплоход уже увозил счастливчиков на далёкий остров, затерянный посреди водной глади южных морей. Остров оказался небольшим, но заселённым. Среди зелени пальм тут и там были разбросаны белые жилые домики и более крупные хозяйственные постройки, Больше всего бросалось в глаза присутствие военных, американских военных, по этой причине остров больше походил на военную часть, чем на гражданское учреждение.
Это впечатление ещё больше усиливалось тем обстоятельством, что остров было поделён на части заборами из колючей проволоки, для прохода сквозь которые даже американские военные должны были предъявить пропуск.
На одном конце острова находилась небольшая взлётная полоса с маленьким самолётом, на другом – причал и небольшое морское судно, на котором они прибыли. И корабль, и самолёт предназначались для связи с находившейся неподалёку Большой Землёй.
Набранных в российском приморском городке людей стразу поселили на обнесённом двойным забором из колючей проволоки хоздворе, больше походившем на исправительное заведение, без права покидать оный, а отобранную троицу разместил в маленьком домике рядом с небольшим зданием, выглядевшим, как половинка большой железной бочки, брошенная боком на землю, лично профессор; сам он размещался в соседнем домике такого же размера, но жил там один. С другой стороны бочки находился дом побольше, там на двух уровнях размещались ближайшие сотрудники профессора, с утра до вечера проводившие какие-то расчёты или копошившиеся около установки, спрятанной внутри железной бочки.
Это был самый маленький и самый охраняемый участок острова. Троих новичков сразу предупредили, что выходить можно только с разрешения профессора и в сопровождении военного полицейского.
Жизнь потекла неспешно и размеренно. Профессор с утра садился за сложные расчёты, а потом давал задание своим помощникам из числа японцев и американцев. Наша тройка была на подхвате. Несколько раз лётчик возил профессора на самолёте «на материк», находившийся в четверти часа лёта, по его делам. В таких случаях их сопровождал лично Джонсон или кто-то из его приближённых, в которых, несмотря на совершенно гражданский прикид, без труда угадывалось умение убить человека 134 способами. Два или три раза лётчик летал один, но в сопровождении охранника встретить кого-либо из гостей профессора или Джонсона.
Работяга тоже сумел найти место в жизни и даже отличиться. Он починил катер профессора. Катер был совсем новый, и никто не мог понять, что в нём не работает. После этого они время от времени катались на нём вокруг острова. Очкарик же неразгибно переводил что-то с русского на японский, с японского на английский или с английского на японский.
О сути самой исследовательской работы разговоров было мало. Как коротко объяснил профессор, они изучают влияние электромагнитного поля Земли на здоровье человека. Услышав это, лётчик ничего не сказал, но когда они остались одни, коротко заметил:
- Темнит что-то профессор. Слишком уж много тут военных.
- Охрана, как на военном заводе, -- подтвердил работяга. – Я на таком пятнадцать лет проработал.
- Нам-то какая разница?
Лётчик только хмыкнул:
- Разница такая, что соберут нас всех однажды, погрузят вон на тот кораблик, отвезут подальше в море – и утопят, чтоб не болтали лишнего. Американцев или японцев просто так не утопишь – шуму будет много, а нас и искать никто не будет.
- Немцы так и делали, -- напомнил работяга.
Но профессор всё же объяснил, чего он ждёт от своих исследований. Недели две спустя они вчетвером сидели в небольшой японского вида беседке и пили китайский чай с жасмином. День был воскресный, и остальные отправились за колючую проволоку немного развлечься в предназначенной для американских военных забегаловке, ибо американцы насаждают свой образ жизни везде, где появятся. И основа его – забегаловка (салун).
- А где вы так хорошо по-русски научились говорить? – спросил больше из вежливости, чем из любопытства очкарик.
- Когда я начал изучать магнитное поле земли и волновые явления, оказалось, что на русском языке очень много написано по этому поводу. Потом начал читать Толстова, Чехова…
- Понравилось?
- Правда жизни невероятная.
- Умели писать, - подтвердил лётчик.
- Знаете, я ведь тоже лётчиком был,- заявил по собственному почину профессор.
- Да? – вежливо удивился его российский собрат.
- И даже не простым лётчиком, а смертником.
На этот раз удивление было неподдельным. Видя это, профессор усмехнулся, достал из бумажника небольшой снимок и передал собеседникам. На снимке радостно улыбался молодой лётчик, стоявший рядом с самолётом. Несмотря на то, что волосы у лётчика были черны, как смоль, а профессор был совсем седой, не узнать в молодом парне профессора было невозможно.
- Однажды пришла и моя очередь лететь. В последний путь нас провожали синтоистские священники. Перед вылетом полагалось выпить чашечку рисовой водки за здоровье императора.
Я уже сидел в самолёте – это был истребитель «Зеро» с подвешенной под брюхом бомбой в 300 килограммов -- и смотрел на небо, из которого мне предстояло упасть на американский корабль. Оно было необыкновенной голубизны, ещё более подчёркивавшейся легкими белыми облачками. Обычно говорят, что перед смертью человек вспоминает всю свою жизни, но я ничего не вспоминал – просто сидел и смотрел на небо в ожидании приказа взлетать. Но неожиданно обнаружилась какая-то неполадка в двигателе, которую было трудно устранить сразу – ведь для последнего полёта отбирались самые изношенные самолёты.
Тут профессор прервал рассказ, сделал глоток чая и с некоторым усилием добавил:
-- И самые неопытные лётчики.
Даже теперь, по прошествии стольких десятилетий, он не мог смириться с мыслью, что на смерть посылали самых молодых.
- Полёт отменили. А вместо меня полетел другой лётчик Хаяси Ишизо. Это был мой друг с самого раннего детства. Мы вместе росли в маленькой горной деревушке, вместе ходили в школу, а потом вместе поступили в лётное училище. Он отдал честь собравшимся его проводить, помахал рукой мне, сел в самолёт и взлетел. Я стоял и смотрел, как его самолёт уменьшается в размерах, словно тает в бескрайнем голубом небе. В конце концов, самолёт превратился в маленькую точку. А потом и эта крошечная точка в конце его жизни исчезла навсегда.
В детстве мы с ним любили смотреть на самолёты, которые иногда пролетали над нашей деревушкой. Эти самолёты были радостным событием в неспешной, размеренной деревенской жизни. Мы вот так же смотрели на них, пока они не исчезнут, а потом долго гадали, куда они полетели и зачем. Самолёты пробуждали воображение и рождали море чувств. Наверное, поэтому мы и стали лётчиками. Но тогда, глядя на исчезающий в небе самолёт Хаяси, я чувствовал только невыносимую боль, словно у меня от сердца отрезали кусок, потому что конец был заранее известен, предсказуем и неизбежен.
Через несколько дней мы узнали, что Хаяси не сумел даже подойти к кораблю – его разнесла на куски противовоздушная оборона. Тогда долетал один из десяти…
Но даже если бы ему удалось потопить американский корабль, ничего бы не изменилось – на следующий день Япония сдалась на милость победителя. И тогда я в первый раз спросил себя, ради чего погиб мой друг? Ради чего умирали остальные?
После войны я побывал в родной деревне, поговорил с матерью Хаяси. Он был у неё единственным сыном, которого она растила одна. Она показала мне последнее письмо своего сына. Хаяси писал: «О смерти легко рассуждать, сидя в безопасности. Но когда она оказывается близко, тебя сковывает невероятный страх. И ты не знаешь, сможешь ли преодолеть его. Особенно если тебе только восемнадцать. Слишком много чувств, которые удерживают тебя в этом мире, и очень много людей – родители, друзья, любимая девушка. Но я смог пересилить себя. Я сделал выбор, и пути назад уже нет. Я горд и счастлив быть в рядах воинов, исполняющих свой долг во имя своей страны… Но я не могу сдержать слез, когда думаю о тебе, мама. Я был твоей главной надеждой. Мне так жаль, что больше не смогу ничего сделать для тебя».
Письмо заканчивалось пожеланием встречи в храме Ясукуни, в котором к негодованию соседних стран до сих пор чествуют всех павших воинов. Включая повешенных за военные преступления. К письму прилагалась прядь волос, необходимых родственникам для обряда похорон. Многие пилоты увлекались поэзией. Не был исключением и мой друг. Перед вылетом он взял листок бумаги, написал несколько строк и вручил мне:
Он был коротким, нашей жизни путь.
К последнему готовясь бою,
Надеюсь я, быть может кто-нибудь
Однажды вспомнит нас с тобою.
-- Мой друг думал, что я полечу следом за ним. Но лететь мне не пришлось. И я всё думал, почему люди должны погибать на войнах? Нельзя ли это предотвратить? Пытаясь ответить на этот вопрос, я пришёл к выводу, что время от времени людей охватывают приступы сумасшествия, которые накатываются на них, увлекая за собой, словно морские волны прибрежную гальку. Своеобразные волны зла. И тогда мне в голову пришла мысль: нельзя ли использовать эту энергию разрушения для созидания? Ну, вот как делают эти молодые ребята.
Профессор указал на несколько американцев, беззаботно резвившихся в тёплом море, пытаясь поймать волну и проплыть на ней как можно дальше на своих досках, и продолжал:
-- Например, кто-то посылает снаряд, имеющий управляющее устройство, чтобы что-то уничтожить. Без излучений, магнитных полей и радиоволн нынче оружие не используется. Распознав разрушительную природу снаряда, моя установка отдаёт приказ на самоуничтожение, используя приборы самого нападающего. Эти взрывы могут уничтожить корабль, самолёт, пусковую установку или подводную лодку, с которой запускаются снаряды. И тогда война станет невозможной.
- И Вы что же…, -- неуверенно начал очкарик.
- Да, я создал такую установку, -- профессор с гордостью махнул рукой в сторону похожего на полбочки здания. -- Осталось только немного доработать.
- А нас Вы почему на работу приняли? – вдруг спросил лётчик.
- Потому что знаю, каково быть безработным. Когда война закончилась, я ведь тоже долго не мог устроиться. А потом поступил в университет, начал изучать физику и даже сделал небольшое открытие. Когда работа будет завершена и установка начнёт действовать, как только появится энергия разрушения, Силы Зла, если угодно, установка эту энергию уловит и начнёт использовать для защиты. В наши дни всё оружие имеет собственный разум, стало быть, на него можно воздействовать с помощью другого разума, который на несколько порядков выше.
Постепенно жизнь вошла в ставшее привычным русло и потекла лениво и неспешно, словно разморённая ласковым зноем здешних мест. Троица отъелась за голодные дни, привыкла к четырёхразовому, словно в приличном доме отдыха, питанию и стала проводить досуг на уровне зажиточных людей: ловили диковинных рыб, разжигали костёр на берегу тёплого моря, просто купались. Когда рыбу ловили с катера, с ними часто увязывались американцы. Даже сам Джонсон выходил в море раз или два.
Господин Джонсон, как быстро выяснилось, был на острове самым главным. От его решений многое зависело, потому что через него из США шли средства, которыми оплачивался и сам остров, взятый в наём у местных властей государства Зелёных Островов, слишком зависящих от подачек из-за рубежа, чтобы не называть своё государство Независимым, и всё, что на этом острове происходило. И только профессор чувствовал себя совершенно независимым. Во всяком случае, до определённого рубежа.
Обычно профессор был человеком очень спокойным, выдержанным, разговаривал, не повышая голоса и не позволяя чувствам взять верх над собой, но в тот день явился явно «заведённым».
- Американцы нажимают – требуют передать им суть изобретения, -- вдруг сообщил он, когда все четверо пили чай в беседке.
Троица вопросительно посмотрела на профессора. Тот пояснил:
- Дело в том, что нашу работу финансирует американское правительство. Только оно не знало, что, проводя исследования для их министерства обороны, я одновременно думаю, как сделать это оружие бесполезным или даже обратить его против нападающего. Но недавно я почувствовал, что Джонсон что-то заподозрил. Он ведь тоже имеет соответствующее образование, и, хотя науку двинуть вперёд ему не суждено, в том, чего достигли другие, всё-таки разбирается. А сегодня он прямо потребовал отчёта. И ещё сказал, что в ближайшие дни моя установка будет вывезена в США.
Профессор Кикучи прервал рассказ, вздохнул и сделал глоток зелёного чая.
- И что? – робко спросил очкарик.
Профессор только горько усмехнулся:
- Вот такой поворот судьбы: хотел сделать орудие для предотвращения войн, а изобрёл сверхоружие.
После этого разговор сам собой затих, словно после неуместного смеха на поминках. Дня через два трое россиян, собравшись с разных концов острова к ставшему уже привычным застолью, опять сидели в беседке за накрытым столом и ждали профессора, который вопреки своему обыкновению запаздывал.
- Что-то Кикучи-сан опаздывает, -- заметил, ни к кому не обращаясь, лётчик.
- Может, случилось чего? – предположил работяга, а потом вдруг воскликнул, показывая рукой на распахнутые ворота полубочки: - Ворота открыты!!!
Удивление работяги было оправданным: за все месяцы пребывания на острове они ни разу не видели, чтобы эти ворота открывались: профессор боялся испортить электронную начинку воздействием влажного воздуха и жары.
- Может, посмотрим? – робко предложил очкарик.
- Да что там смотреть? И так ясно, что установку вывезли, - сплюнул от негодования лётчик.
- Где же тогда профессор?
- Дома, наверное, сидит, я сам видел, как от него выходил Джонсон с несколькими мордоворотами, -- сообщил пришедший в беседку раньше других работяга.
- Мордоворотами? – насторожился лётчик. – Пошли-ка, глянем, что там.
Он встал из-за стола и направился к домику. За ним поплелись остальные. Дверь домика была приоткрыта. Трое вошли внутрь и обомлели: профессор сидел в своём кресле за большим письменным столом; голова его бессильно свесилась на грудь, руки были привязаны к подлокотникам, на белоснежной рубашке отчётливо виднелись красные пятна. Всё в помещении было перевёрнуто вверх дном, дверцы распахнуты, скрыни выдвинуты, коробки перевёрнуты, на полу валялись какие-то бумаги.
Левый рукав рубашки был закатан до самого плеча. На столе, который профессор всегда содержал в образцовом порядке, теперь всё было перевёрнуто и разбросано, и на самом видном месте валялись шприц и ампула без надписи.
- Это что же тут было?! – то ли удивился, то ли возмутился работяга.
- Пытались выжать из него тайну открытия. Вон, даже сыворотку правды вкололи. Да у профессора, похоже, сердечко не выдержало: видите, губы синие, зрачки расширенны.
- И что теперь? – спросил очкарик.
- Теперь надо драпать подальше: нас ведь считают людьми профессора. Если заподозрят , что мы что-то знаем – мало не покажется.
- Легко сказать -- отсюда так просто не убежишь.
- Хватаем вещи -- и на самолёт. Он заправлен и готов к вылету: профессор собирался сегодня или завтра лететь в город по своим делам.
- Получится, мы его угнали.
- Если получится, то угнали, а не получится – похоронят рядом с профессором.
Через четверть часа нагруженная сумками, словно «челноки», которых в те времена расплодилось немеряно, троица искателей приключений уже спешила к самолёту, мирно ожидавшему их у небольшого белого домика, где обычно отдыхали охранники и обслуга самолёта. Но в этот день в домике не было никого, потому что все наличные силы острова собрались на пристани в ожидании приказа на погрузку. Оставалось только побросать сумки в самолёт и забраться самим.
Слегка чихнув, завёлся двигатель, и лопасти винта завертелись всё быстрее и быстрее.
- Ну, прощай, квашня, -- я гулять пошла! – произнёс лётчик, и самолёт покатился по взлётной полосе.
Взлёт прошёл благополучно, но когда они уже набрали нужную высоту, внимание лётчика привлёк корабль, выглядевший сверху совсем крошечным:
- Чёрт побери! А ведь это они увозят установку профессора!
- Сверхоружие, - вздохнул очкарик.
Воцарилось тягостное молчание. Первым заговорил лётчик:
- Знаете что, ребята, давайте-ка я вас высажу на Большой Знмле, прямо на берегу, вы там сумеете добраться.
- Ты чё удумал-то, -- насторожился работяга.
- Хрен они получат, а не сверхоружие.
- Что мы можем сделать? У них оружие, даже пулемёты есть, а у нас рогатки – и то нет.
- У нас есть самолёт.
- Так он гражданский.
- Сам самолёт -- оружие, если на таран.
- И ты собрался…
- Собрался. Хаяси Ишизо не долетел, а я долечу.
- Ничего не получится: корабль только кажется маленьким, ты разлетишься вдребезги, а он дальше поплывёт.
- Получится! Горючего у меня под завязку. Японцы-то как американские корабли выводили из строя? Пожар возникал, всё судно выгорало. До пристани-то оно доплывёт, но только для того, чтобы его на переплавку списали. А кораблики-то были раз в десять поболее этого.
Работяга заёрзал на сиденьи:
- А может, ну их, пусть сами разбираются? Сядем, как положено, может, работа какая подвернётся…
- На «можа» плохая надёжа. Кому нужен лётчик первого класса, командир эскадрильи капитан Владимир Владимирович Стариков?
- Тогда и я остаюсь, -- вдруг решительно заявил работяга.
- Мне крылья подрезали, а тебе-то какой смысл? Да с твоими руками всегда работу найдёшь. Заработаешь, вернёшься к жене. Может, к тому времени и жизнь станет полегче.
- С деньгами жена примет, только я тоже гордый. Не надо мне такую жену.
- Это почему?
- Как Ельцин разоружаться надумал, да на заводе деньги платить перестали, так меня жена из дому выжила: сказала, что дармоедов кормить не собирается. А жилплощадь, между прочим, я от завода получил.
Работяга утёр тыльной стороной ладони невольную слезу и выкрикнул с надрывом:
- Я всю жизнь в два раза больше зарабатывал!!
Лётчик Владимир Владимирович усмехнулся и спросил, повернувшись к очкарику:
- Ну, а ты что собираешься делать?
- Я тоже с вами, -- хмуро, но решительно ответил молодой знаток японского языка.
- Почему? –коротко спросил лётчик.
- Я лучше всех учился! У меня одни пятёрки были!! А меня даже дворником при торгпредстве не взяли!!!
Он бессильно махнул рукой и молча заплакал.
- Хорошая у нас компашка подобралась, -- кисло усмехнувшись, подвёл итоги рабочего совещания лётчик.
Что не удивительно: в России, в какую сторону ни пойди, всё равно упрёшься в Достоевского. А тот укажет вам Мармеладова, которому «некуда идти» в жизни.
- Ну, раз так, тогда по рюмашке за здоровье императора, -- сказал лётчик, доставая из-под приборной доски едва початый пузырь виски, запасённый обслугой самолёта, и три маленьких стаканчика.
Когда пойло было разлито и торжественно выпито, он поднял стопку вверх и сказал:
- Ну, а теперь – банзай!
- Банзай, банзай, мать твою! – воскликнул работяга и, схватив пузырь, начал булькать жёлтую жидкость прямо из горла, чтобы не дать пропасть драгоценной влаге.
Лицо лётчика будто окаменело. Он схватился за ручку управления, которую на Украине называют «кермо», а в Македонии – и вовсе «управувачот», и начал отжимать её от себя.
И тут подал голос «пищик» радиосвязи, вслед за которым прозвучали слова на японском языке.
- Что говорят? – резко повернулся к очкарику лётчик.
- Это говорит установка профессора Кикучи, она просит нас выровнять самолёт и указывает новое направление полёта, -- несколько растерянно пролепетал очкарик, -- Установка-сан говорит, что горючего хватит до посадки на Скалистом Берегу. Это, вроде, другое государство.
- Ну и ну, -- удивился лётчик, выводя самолёт из пике и направляя его в сторону Большой.Земли.
-- Смотрите, смотрите! Судно тонет!! – вдруг закричал очкарик, тыча пальцем в окно. Корабль, вывозивший установку профессора Кикучи, и в самом деле погружался в воду. По палубе бегали люди, стараясь спустить на воду спасательные средства. Некоторые с перепугу надевали спасательные пояса и прыгали за борт.
- Мать честная! – воскликнул работяга. – Дожили: робот совершает самоубийство!!
- Сказка становится былью, -- согласился лётчик, а работяга добавил для ясности:
- Я в молодые годы любил фантастику читать. Про наше светлое будущее. Потому и на завод работать пошёл, который на космос работал.
Работяга чуток помолчал и с гордостью добавил:
-- Да я по три месяца с Байконура не вылазил. Мне сам Главный руку жал!
- А как же установка-то включилась? – прекратил, наконец, всхлипывать очкарик и включился в беседу.
- Профессор что-то про волны и магнитные поля говорил, -- неуверенно вспомнил лётчик, – и про людей, которые сами возбуждаются и поля возбуждают…
- Это что же получается, мы, что ли, её запустили? – испуганно спросил работяга, словно опасался, что поломал дорогой прибор и теперь у него вычтут из зарплаты.
- Похоже на то.
- А что теперь делать?
- Лететь подальше. Чем дальше улетим, тем дольше проживём.
Разговор замер. Ровно гудя двигателем, самолёт полетел на запад и стал быстро удаляться, уменьшаясь в размерах. Сначала перестал доноситься шум двигателя, а потом он и вовсе превратился в маленькую точку и исчез в голубом небе.
