От Севильи до Гренады

«От Севильи до Гренады…» — свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович».

Михаил Булгаков «Собачье сердце»

Когда-то Испания слыла супердержавой и богатейшей страной цивилизованного мира, но разгром Непобедимой Армады надломил её могущество. Ещё целый век Мадрид входил в число ведущих игроков на политической арене, однако же, эпоха выкликала новых лидеров. Окончательный удар был нанесён в 1700 году - в Эскориал заселился Филипп Анжуйский, внук Людовика-Солнце, сделав Мадрид подконтрольным Парижу. С тех пор испанский стиль ассоциировался с пряной экзотикой и чем-то необычным: кастаньеты, бой быков, мантилья, черноокая донна, страсть, кровь, жестокость и - честь.

В период романтизма Испанию воспринимали, как поэтическую реальность. «Я здесь, Инезилья, / Я здесь под окном. / Объята Севилья / И мраком и сном», - писал Александр Пушкин. «Тихо над Альгамброй. Дремлет вся натура. Дремлет замок Памбра. Спит Эстремадура», - передразнивал Козьма Прутков (выдумка братьев Жечужниковых) в стихотворении «Желание быть испанцем». Именно в XIX столетии произошёл и смысловой перевёртыш в отношении «Дон-Кихота» - странные подвиги дворянина из Ламанчи отныне трактовались как борьба за высшие ценности.

Потом и Серебряный век привнёс благоухающую нотку, а Максимилиан Волошин вещал: «Из страны, где солнца свет / Льётся с неба жгуч и ярок, / Я привез себе в подарок / Пару звонких кастаньет». Вторил и Михаил Кузмин: «Заплаканна, прекрасна и желанна, / Я думал, сквозь трепещущий туман, / Что встретится со мною донна Анна, / Которой уж не снится дон Жуан». Растворение в солнечном мареве. Тёмные кудри. Арагонская хота. От Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей… Это вызывало острый восторг.

Но своего пика это упоение достигло в советские времена, и дело не только и не столько в событиях 1936-1939 года, когда каждый уважающий себя пионер мечтал сбежать в Испанию, дабы присоединиться к армии республиканцев, и лозунг No pasarán! был понятен всем без перевода. Красивое имя – высокая честь. О, благородные доны!

Каталоги с произведениями испанского искусства издавались часто и с удовольствием. Гранд оказывался близок эталонному советскому человеку с плаката - он одевался намеренно неброско, но опрятно, следовал идеалам и жил напряжённой духовной жизнью. Неважно, что был фанатичным католиком - по большому счёту верующий фанатик ближе, чем циничный атеист, который предаст за бочку варенья да корзину печенья, а то и просто из личной слабости. Советская жизнь, как и та, далёкая испанская, была пронизана верой и самоотречением.

Лопе де Вега, Тирсо де Молина и Педро Кальдерон – вечные авторы для постановок на советской сцене. Буфы, драпировки, шпаги и кружево. Те страсти понятны, как и донкихотство советского мальчика, прочитавшего Сервантеса в пятом классе. Грустный идальго считался ...героем детской литературы в СССР. Делать жизнь с кого. А потом дон Жуан с лицом главного рупора эпохи - Володи Высоцкого - эстетно умирал подле интеллигентной дивы семидесятых - Натальи Белохвостиковой - донны Анны в «Маленьких трагедиях». Играть Испанию — это играть самих себя.

Обо всём этом и о многом другом невольно вспоминаешь на выставке «Испанская коллекция», что открылась в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. От Эль Греко до Пабло Пикассо, и потому их картины, как две точки опоры, явлены рядом. К тому же, Пикассо нарекал Эль Греко предтечей искусства XX столетия.

Значительное место в экспозиции отведено религиозной живописи, что неудивительно – вера в Бога у испанцев была сродни экстазу, пронизывавшему каждую частичку их коллективной души. Истовая молитва и громкое раскаяние – свою эмоциональность испанец транслировал высшим силам. «Иоанн Креститель» работы Эль Греко (грек Доменикос Теотокопулос!) – это минорная задумчивость и созерцание посреди жестокостей мира. Образы Эль Греко напоминают иконы – мастер в юности изучал иконопись на Крите, и потому соединял застывшую византийскую традицию с динамикой европейского чинквеченто. Отсюда – неожиданные формы и линии.

Его же «Святой Бернард» — это портрет Бернарда Клервосского, вдохновителя Крестовых походов. Видный богослов и сочинитель трудов, он держит в руке Библию, как источник знаний. Лицо его печально, точно погружено в мучительные раздумья – такая трактовка Бернарда нетривиальна. То был, скорее, оптимист бойцовского склада, диктовавший свою волю Папе Римскому и королям, а также написавший изящнейшее сочинение «О благодати и свободе воли».

Работа Луиса де Моралеса «Се, Человек!» (Ecce Homo) – это иллюстрация к словам из Евангелия от Иоанна: «Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: «се, Человек!» Сюжет, получивший распространение в позднем Ренессансе, дан у Моралеса, как триумф страданий богочеловека. Экспозицию дополняют культово-религиозные скульптуры XVII столетия - Мария Магдалина и Святая Роза Лимская, покровительница Перу и всей Латинской Америки.

Вот - «Непорочное зачатие» Бартоломе Эстебана Мурильо, вносившего нотки жизнелюбивой светскости в свою иконографию. Мадонна изображена, как хорошенькая, чуть пухлая девушка, в которой есть и очарование молодости, и (о, ужас!) некоторая доля манерности. Почерк Мурильо выделялся реализмом и антропоцентрическим видением, мало свойственным испанцу его поколения. В экспозиции представлены два его знаковых полотна - «Мальчик с собакой» и «Девочка с корзиной фруктов». Родные крестьянские дети – они во все века и во всех странах похожи. Интерес к жизни простого человека и его радостям – вот что отличало Мурильо.

А тут – совсем иные типажи! «Портрет Оливареса» кисти Диего Веласкеса - одна из самых узнаваемых картин испанской живописи. Перед нами – знатнейший дон, имевший такое количество титулов, что их перечисление заняло бы два абзаца. Жёсткий политик и при этом – интеллектуал, покровитель искусств, Оливарес пользовался неограниченной властью при дворе. О его богатстве ходили мифы, но одет он безо всякой пышности – лишь чёрное да белое. Скромность в одеяниях отличала грандов.

Хотя, иногда позволялась безудержная пышность, в чём убеждаемся при взгляде на «Портрет инфанта Карлоса II в детстве» работы Себастьяна Эррера Барнуэво. Белокурый принц Габсбург, последний представитель этой династии на мадридском троне, одет, скорее, по-французски – в красно-серебристом облачении. Болезненный и дегенеративный, этот монарх стал символом окончательного крушения испанской мощи, и на репрезентативном портрете мы видим несчастное дитя, коему тяжела любая ноша, особливо королевская власть.

Далее - «Натюрморт с часами» Антонио де Переда-и-Сальгадо. В XVII веке часы были предметом роскоши, и, как сказали бы маркетологи, товаром престижного потребления. На полотне изображен уникальный часовой механизм – в виде небесного свода, который держит Атлант. Рядом – кувшины и морские раковины. Композицию дополняет бархатная драпировка.

На выставке можно увидеть не только живописные полотна и небольшие статуи, но и произведения декоративно-прикладного искусства. На экспозиционной витрине - вазы и тарелки XVII века, созданные в Кастилии, а точнее в Талавера-де-ла-Рейна, одном из центров европейской керамики. Предметы кажутся не то персидскими, не то арабскими. Испанская культура – это, с одной стороны, враждебность Востоку, ибо Реконкиста – основа основ, но с другой – тяготение к ориентализму. Тут же представлена мебель - кабинет с откидной крышкой, стул и кресло. Все вещи – XVII век, но смотрятся они архаичнее тех, что в ту пору делали во Франции, Италии, Голландии. По стилистике – середина XVI века. Страна затвердевала в традиции, словно бы не решаясь расстаться с эпохой, когда испанцы диктовали волю.

Парадоксально, что в XVIII столетии, в эру вездесущего рококо, это направление вообще не коснулось испанской живописи, а дамы, хоть и носившие пудреные куафюры а-ля Версаль, всё равно крепили на голове «общенародную» мантилью. Во всём желали быть собой, даже в мелочах! Испанцы умели за себя постоять – одни из немногих, кто потом деятельно сопротивлялся Наполеону.

А мы переходим к творчеству Франсиско Гойя, представленному здесь «Портретом актрисы Антонии Сарате», подруги, музы и, если верить сплетням, возлюбленной художника. Большеглазая красавица, игравшая классический репертуар, она скончалась в возрасте тридцати шести лет от чахотки, а этот портрет был написан в год её кончины. Это, по сути, возвышенная эпитафия. Замечательно, что Гойя, живописец из «провинциальной» державы опередил всех по части отображения чувств и настроений – тогда это лишь проклёвывалось в европейском творчестве. Испанцы или отстают, или намного обгоняют – в этом есть заметное сходство с русскими.

В XIX столетии появились свои импрессионисты и тому пример Мариано Фортуни-старший (не путать с младшим, который сделается популярным дизайнером и модельером). Его «Заклинатели змей» и «Любитель гравюр» - эмоционально заряженные полотна, где главная действующая сила не персонажи, но впечатление, impression. Мазки тёплой краски, блики, дух, и нам кажется, что мы чувствуем восточные ароматы или, напротив, запахи старинной мебели в кабинете антиквара. Сюда же отнесём Хоакина Соролья с «Приготовлением изюма» - работники, освещённые солнцем, написаны живо, быстро и словно бы на лету. Импрессион!

Картина Игнасио Сулоага «Испанки в ложе на Пласа-де-Торос» - торжество манерного Art nouveau, когда провозглашался принцип, сформулированный Оскаром Уайльдом: «Красота выше Гения, так как не требует понимания». Женщина должна походить на цветок – ухоженный и капризный. Здесь – дамы в мантильях, какие были в ходу у их прабабушек, но с «современными» выражениями лиц – это настоящие кокетки 1900-х, взятые из рекламы духов, конфет или магазинов готового платья.

А вот и Пабло Пикассо – картина «Старый еврей с мальчиком», который в советских каталогах значился, как «Слепой нищий с мальчиком». Работа «голубого периода» Пикассо, когда он создавал исключительно монохромные полотна с использованием серо-голубой или сине-зелёной красок. Когда-то мастер не мог продать ни один из тех минорных холстов, а нынче «голубые» сюжеты Пикассо – одни из наиболее дорогостоящих. Как всё изменчиво!

Экспозицию замыкают модернистские фигурки Альберто Санчеса Переса «Женщина с воронёнком» и «Кастильская женщина». Судьба его – диковинна. Воин Республиканской армии, он был вынужден бежать в СССР, и Москва стала для него второй родиной. Тут он приобщился к русской культуре, сотрудничая с ведущими театрами в качестве бутафора и оформителя. Дружил с режиссёром Григорием Козинцевым и консультировал его на съёмках фильма «Дон Кихот» (1957). Санчес признавался, что русские понимают испанскую душу гораздо лучше, чем другие европейцы, и, чтобы ещё раз в этом убедиться, посетите выставку «Испанская коллекция». Там есть, о чём поразмышлять.