«Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна».
Ольга Берггольц.
Лично для меня самые пронзительные, рвущие душу изображения — это ...фотографии предвоенного Ленинграда. Казалось бы — что тут? Радостные девушки в приталенных платьях, улыбчивые юноши-спортсмены со значками ГТО, дети в матросских костюмчиках на фоне памятника Петру Великому, а вот — концерт классической музыки. Работяги на отдыхе. Статуи в Летнем Саду и — старики на прогулке. Задорные подружки в Петергофе — беретики, рукава-буф и белые носочки. Прозрачный солнечный свет, столики респектабельного кафе в центре Питера — заходят две модницы, одетые аккурат по журнальной картинке 1941 года. Дата снимка — май-1941. Через пару месяцев их жизнь круто и бесповоротно изменится.
На всех милых фото мы созерцаем людей, которые с огромной долей вероятности, умрут мучительнейшей смертью. Возможно, этих очаровательниц ждёт голодный коллапс в промороженной квартире, где уже нечем топить равнодушно-прожорливую печь-буржуйку. Перед нами — будущие трупы, ещё не знающие о своей кончине. Смотреть на это, в принципе, невозможно. Блокада — пожалуй, наиболее изощрённое преступление гитлеризма, хотя, осада города, взятие на измор — безошибочный приём во все времена, и пруссаки времён Фридриха Великого были едва ль гуманнее нацистов. Но от того, что убийство — «нормальное» и многажды описанное в художественной литературе деяние, вовсе не означает, что мы привыкли к этому за миллионы лет. «А девушка с лицом заиндевелым, / упрямо стиснув почерневший рот, / завёрнутое в одеяло тело / на Охтинское кладбище везёт», - читаем у Ольги Берггольц и кровь стынет в жилах.
У человека, если он, конечно, полагает себя таковым, есть набор табуированных тем для шуток, прибауток и забавных скетчей. Больше того — эти запреты часто существуют на уровне государственного регулирования — путём включения в уголовный и административный кодексы. Однако и без грозной статьи УК хомо-сапиенс с детства фильтрует определённые смыслы. Одна из таких болевых точек — Блокада Ленинграда, а потому, узнав, что режиссёр Алексей Красовский сварганил … глумливую комедийку о Новом Годе в умирающем городе, я не поверила своим глазам — я несколько раз прочла это чудовищное слово - «комедия».
Разгорелся дикий ор — а как иначе-то? - а господин Красовский прилюдно жаловался на сложности бытия и всячески подчёркивал, что всё это ваялось «на свои кровные». Так сказать, ни гроша от Министерства Культуры и прочих жадненьких госструктур. В широкий прокат оно не попало, зато щедро вывалили на YouTube. Инфо-социум подразумевает открытость. Быдло-либералы, по большей части с восторгом принявшие этот бестактный (мягко-мягко, очень мягко говоря) фильмец, писали у себя в блогах: «Вы сначала гляньте, а потом — браните! А то, как в случае с Пастернаком: не читал, но осуждаю». Так вот я посмотрела. И — осуждаю.
В медиа-пространстве бытует понятие «хайп» (от английского hype). В теории маркетинга это — навязчиво-агрессивная реклама товара, услуги, стиля жизни. Смысл хайпа — зацепить внимание пресыщенного потребителя. В современном обществе хайпом называют любые информационные вбросы — как правило, негативного, будоражащего свойства. Это — эпатаж, рассчитанный на «взрывную волну» в СМИ. На этом строится популярность большинства «звёзд», которые боятся лишь одного — тишины. Потому как тишина — это забвение. Отсюда — громкие разводы, грязные откровения и «голые» фотки в Инстаграме, оглушительные coming-out-ы. Хайп всегда или — почти всегда коммерчески оправдан. Хитрец метнул наживку, пресса — подхватила. Народ — взвился. Результат — фантастический. Все только и болтают об «ужасном поступке режиссёра К.». Но хайповать в нашем информационно перенасыщенном мире становится всё труднее — надобно сочинить что-нибудь этакое. Если уж портить воздух, то — шибче других. Дабы все рухнули в обморок.
Всё чаще мы произносим словосочетание «Окна Овертона» или так: «расширение окон Овертона». Для тех, кто по какой-то причине пока не сталкивался с определением или же — поленился узнать, who is who, поясню вкратце. Американский технарь, юрист и дока социологии-политологии Джозеф Овертон сформулировал технологию, которая делает привычной любую запретную или неприемлемую идею. По Овертону — достаточно скромненько начать «конструктивный диалог», спор на тему, чтобы со временем от дискуссий перейти к лояльности, а там и к узакониванию того или иного табуированного действия, концепции, книги. Если перевести это на русский-образный, то лучше иных подходит изречение: «Коготок увяз — всей птичке пропасть». Начали обсуждать, а достигли скотства. В итоге. «Культура начинается с запретов», - сказал Юрий Лотман, тогда как расширение окон Овертона приводит к закономерной утрате оной. К возвращению к пещерному состоянию, когда основным жизненным принципом было: «Человек — человеку корм».
Но вернёмся к скандальной кинокартине! Авторы в своём желании «хайпануть» вроде как не хотели никого оскорбить. Ага-ага. Просто они наивные такие. Вчера на свет родились. А потому использовали приёмы чёрного юмора, который широко распространён в анлосаксонско-американском мире, но исключительно чужд европейской — в том числе русской традиции. Нам он непривычен. Правда, странно? И даже в рамках голливудского стёба я плохо себе представляю смешочки в адрес мучений, пыток американских солдат, попавших в плен к японцам.
Вместе с тем, начиная смотреть этот фильм, я полагала, что быть может (а вдруг!) здесь кроется какой-нибудь мощный катарсис, как в теории Льва Выготского, открывшего, что интересными, талантливыми считаются вещи, от которых зритель-слушатель-читатель остаётся в изумлении. Но нет! В кадре — неумело-убогая игра, больше всего напоминающая потуги в стилистике молодёжных ситкомов, где каждая дебило-шуточка сопровождается закадровым «бу-га-га». Попкорну нам, попкорну! Также ощущение, что это — смазанный отрывок из халтура-сериала «про СССР», точнее — о «проклятом Совке», что расплодились на ТВ в каком-то невыразимом количестве. В чём дело? Ты хочешь поразить в самое сердце, так постарайся быть хотя бы не бессмысленным. Но какое там! Хайп не подразумевает катарсиса. Это — банальный плевок. Это — экскременты в Греческом зале. Это примерно то, что вытворяли девицы из Pussy Riot и болезный Пётр Павленский, которого — заметим! - очень быстро окоротили в демократической Франции. Эй, ребята, попробуйте в Германии снять дурашливый сюжет про Холокост. Где вас потом искать?
Итак, на экране - один вечер из жизни сталинской элиты, существующей в блокадном городе по особым нормам-правилам. Жена глав-героя капризничает, сетуя, что им опять дали курицу. Как без домработницы ощипать сие чудо в перьях!? Потом эти пух-перья будут постоянно маячить в кадре — грубый эффект повторения. Это, видимо, забавно. Потом курица — каким-то волшебным образом всё же ощипанная — благополучно сгорит в духовке. До угольков. Это вдвойне весело. Посмейся, сытая сволочь.
Фабула такова: засекреченный учёный Воскресенский (типаж «человека рассеянного с улицы Бассейной») и его домочадцы собираются отмечать Новый Год, но подвели детки-мажоры — сынок приводит голодную девушку Машу «из простых», а дочь — вся такая упитанная и в модной шубке говорит, что рассталась с неким Максимом и теперь её жениха зовут Виталий. Мы наблюдаем ряд идиотских диалогов и не смешных (к счастью!) шуточек. Допустим, относительно старенькой бабушки, которая никак не может опорожнить кишечник. Или о том, как у Маши умер отец, но они его держали на балконе в качестве живого — чтобы карточки получать.
Дурь — в каждом жесте, в каждой фразе. Чего стоит, например, монолог Воскресенского о том, что бывший кавалер его дочери — тот самый Максим, оказывается, был немецким шпионом. Смысл таков: я это понял, ибо парнишка совершенно ничего не смыслил в научных терминах и разработках. Прямо, как в тех анекдотах про Штилица, где разведчик не успел выучить язык противника, а потому был вынужден притворяться глухонемым. Даже наивные шпионские детективы 1960-х были осмысленнее в отношении матчасти. А тут видите ли заслали «казачка», не разбирающегося в тематике основного задания. Кинули воровать секреты, а буквам и цифрам не обучили. Хорош Абвер. И подобного смыслового шлака здесь — процентов 90.
У этой кинокартины есть неоспоримый плюс — метраж, длительность. Чуть более часа. При всём том, авторы умудрились сделать фабулу затянутой. Как им это удалось — загадка. Впрочем, нет. Имеется ещё одно достоинство — тотальная бездарность ленты. Да-да. Иногда минус оборачивается плюсом. Начав привычно сетовать, что наснимали тягучую, бестолковую глупость, вдруг останавливаешь себя. Чёрт! Это же прекрасно. Будь «Праздник» гениальным, а игра — тонкой, шедевральной, фильм наделал бы страшных бед, как многие творения, где гений и злодейство оказываются вполне совместимы. Тут, по счастью, нет ни того, ни другого — обычный мистер Хайп (он же - мистер Хайд, окончательно забивший доктора Джекилла) с его нахальными глазами и обыкновенным цинизмом. А нам — читать стихи Ольги Берггольц и не забывать правду, боль, войну: «Художник скажет с гордостью, с отрадой: / - Затем, что ты - сама любовь и жизнь, Бесстрашие и слава Ленинграда!»
