«И гений, парадоксов друг…»
А.С. Пушкин
Вопрос о гениальности кинорежиссёра Квентина Джерома Тарантино (р. 27 марта 1963 года) не обсуждается вот уже лет тридцать, с момента награждения «Золотой пальмовой ветвью» 47-го Каннского кинофестиваля его фильма «Криминальное чтиво» (Pulp Fiction, 1994). И дело здесь не в самой награде: мало ли где, когда, кого и за что награждают. Никита Михалков, который привёз тогда в Канны своих «Утомлённых солнцем» и получил «только» Гран-при, в сердцах по горячим следам высказался в том плане, что вот, дали «золотую пальму» какому-то голливудскому боевичку, а не его шедевру на тему Советского Союза 1930-х годов и сталинских репрессий…
Впрочем, решение жюри под председательством Клинта Иствуда и вице-председательством Катрин Денёв оказалось верным, а «неонуарный боевичок» от студии Miramax с «копеечным» (всего-то в 8 млн долл.) бюджетом «перепахал» всё мировое киноискусство. «Крупное культурное событие», «международный феномен», оказавший влияние на телевидение, музыку, литературу и рекламу», «с тех пор, как появился «Гражданин Кейн» (фильм Орсона Уэллса 1941 года. — Г.С.), ни один человек не возникал из относительной безвестности, чтобы переопределить искусство создания фильмов», — эти мнения сейчас можно считать наиболее близкими к окончательному «вердикту истории». О том, как проходила премьера «Криминального чтива» на набережной Круазетт 19 мая 1994 года, до сих пор слагаются легенды: от «публика не поняла», что происходит, до «всеобщего потрясения»… Лет через 15 после триумфа у Тарантино спросили, почему он за это время не снял ничего лучше «Криминального чтива», и тот ответил вопросом на вопрос: «А кто снял?»
Но действительно, почему? Почему, например, тот же Сергей Эйзенштейн за всю свою жизнь не снял ничего лучше, чем «Броненосец ”Потёмкин“» (1925)? Видимо, для создания или достижения подобных вершин в любом роде искусства должно случиться чудо. Или, говоря скучно и наукоподобно, — синергетическое взаимодействие неопределённого множества факторов, которые пересекаются между собой и через замысел, и через воплощение, и через восприятие таким образом, что в этом пересечении раскрываются и Zeitgeist (дух времени), и Ortesgeist (дух места) — то, что М.М. Бахтин выразил через термин «хронотоп». Художественный хронотоп эпохи, так сказать.
В абсолютном варианте временем должна оказаться, наверное, вся история, а местом — всё человечество. Но абсолют недостижим по определению, а вот идеал всё-таки достижим — хотя бы в некотором приближении, как его частичное воплощение. И если продолжать аналогию между Эйзенштейном и Тарантино, то без особой натяжки можно сказать, что «Броненосец ”Потёмкин“» полностью соответствует хронотопу начала «короткого» ХХ века, «века войн и революций», а «Криминальное чтиво» — хронотопу конца того же века, принятого и обозначенного в качестве «конца истории» в рамках «однополярного мира» (боксёр Бутч Кулидж, выйдя за эти рамки, конечно, «теряет все привилегии» в Лос-Анджелесе, показанном как воплощённый мир «новых кочевников» Жака Аттали, зато становится понятным, что такой Лос-Анджелес, а шире — такой штат Калифорния, ещё шире — такие США и весь Pax Americana, тоже обречён потерять все свои привилегии — вместе с его «хозяевами», живущими в тех же рамках). И там, где у Эйзенштейна — героическая трагедия угнетённых масс в их борьбе за идеалы нового мира, у Тарантино — чёрная комедия свободных индивидуальностей в их погоне за идеалами «однополярного мира». За долларами.
Вроде бы так. На первый взгляд. Хотя уже на второй или на третий — здесь тема для отдельного исследования — вовсе не так и вообще не о том. А о том, что жизнь человека, жизнь каждого из нас, при любом подмножестве наших иллюзий и пороков, суть непрерывная встреча с Богом. То есть сама жизнь человеческая, само наше бытие — оказываются доказательством бытия Бога, хотим ли мы этого или нет, верим ли мы в это или нет, понимаем или нет. Кажется странным даже предположить, что Тарантино, работая над «Pulp Fiction» был всерьёз озадачен проблемой теодицеи, в том числе через цитирование Джулсом книги пророка Иезекииля. Но ведь слова самого кинорежиссёра: «Я не делаю фильмы, которые объединяют людей, — я делаю фильмы, которые их разделяют», — тоже почему-то отсылают к евангельскому: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить…» Применительно к личным предпочтениям Тарантино, он принёс в мир не просто меч, но самурайскую катану («Криминальное чтиво», «Убить Билла» etc.).
Впрочем, здесь пора вернуться к юбиляру, чьё творчество, конечно же, вовсе не ограничивается одним только «Криминальным чтивом». В режиссёрскую фильмографию Квентина Тарантино вошли ещё ленты «Бешеные псы» (1992), «Джеки Браун» (1997), «Убить Билла» (в двух частях, 2003, 2004), «Доказательство смерти» (2007), «Бесславные ублюдки» (2009), «Джанго освобождённый» (2012), «Омерзительная восьмёрка» (2015) и «Однажды в… Голливуде» (2019). Кроме того, он снял одну из частей фильма «Четыре комнаты» (1995) — совместно с Эллисон Андерс, Александром Рокуэллом и Робертом Родригесом, написал несколько киносценариев (в том числе для ленты того же Роберта Родригеса «От заката до рассвета» (1996)), неоднократно выступал и в качестве актёра, и как продюсер. В общем, является более чем влиятельной и «культовой» фигурой в современном кинематографе, его жизнь и творчество уже давно стали объектом «тарантиноведения».
Кино, как известно, — искусство синтетическое. И в этом отношении многие эксперты отмечают высочайшее качество работы Квентина Тарантино по главным «окнам» данного искусства: и в плане драматургии сюжета, и в плане диалогов действующих лиц, и в плане съёмок, и в плане работы с актёрами, и в плане музыкального сопровождения (саунд-треков). Ни одного лишнего кадра, ни одного лишнего слова, ни одного лишнего звука… Когда-то Чехов заметил, что если в первом акте пьесы на сцене висит ружьё, в третьем акте оно должно выстрелить. У юбиляра, с его «нелинейными» сюжетами, ружьё (или пистолет) может выстрелить уже в первом акте, а к третьему акту станет понятно, почему и с какой целью прозвучал выстрел… Тарантино — парадоксален. Он использует цитаты, но так, что их заново растаскивают на цитаты. Он нередко убивает своих героев, но так, что играющие их актёры возрождаются к новой жизни. Он, как Шекспир, берёт своё там, где находит — и эти его находки используются во всех сферах искусства и культуры: в кино, в литературе, в музыке, даже в философии, и — не удивлюсь, если в науке и технике. А главное — он работает с самыми «большими смыслами» западного нарратива, в каких бы субверсивных формах, прежде всего — смерти и убийства, те ни проявлялись.
«Не смотри, как человек живёт — смотри, как умирает», «Жил грешно и помер смешно» — гласят русские пословицы и поговорки. Вот это как раз и показывает в своих фильмах Квентин Тарантино, последовательно деконструируя фундаментальные для американского и вообще западного мировоззрения мифы, от феминизма («Убить Билла») вплоть до победы над нацизмом («Бесславные ублюдки», заодно «выворачивая наизнанку» трагедию Холокоста) или борьбы против рабовладения («Джанго освобождённый», «Омерзительная восьмёрка»). Хотя, конечно, история золотых часов в семье Кулиджей, прошедших через две мировые и вьетнамскую войну, остаётся вне конкуренции. И, конечно же, все эти кинодеконструкции в стиле «голландского угла» или «взгляда мертвеца» сопровождаются, можно сказать, «морем кровищи», — кстати, в объёмах, заметно уступающих реальным событиям, если, конечно, экстраполировать полтора-два-три часа экранного действа в соответствующие этим событиям обстоятельства места и времени. В итоге получается не «лакировка», а «экстраполировка действительности».
Самые затёртые штампы в руках Тарантино вновь обретают блеск парадоксов самородного золота, и эти рискованные фокусы, на удивление, почему-то неизменно сходят ему с рук. Хотя попыток уличить этого enfant terrible («ужасного ребёнка») американского и мирового кинематографа в нетолерантности и прочих смертных, с позиций «новой нормальности», грехах не убавляется с самогó момента его появления на вершине славы. Так, широкую известность получил ответ Тарантино на прозвучавшее в его адрес со стороны одного из «афроамериканцев»-коллег по цеху в широком использовании табуированного слова «ниггер»: «Как автор, в своём мире я имею право писать каждого из своих персонажей так, как я хочу. Я имею право быть ими, имею право мыслить, как они, и я имею право говорить правду о том, какие они, не так ли? И говорить, что я не могу делать этого, потому что я белый, а братья Хьюз могут, потому что они чёрные, это и есть расизм. Это самая суть расизма, разве нет? И я не принимаю этого... Я говорю правду. Это бы не подвергалось сомнению, если бы я был чёрным, и я провоцирую сомнение, потому что я белый. Я имею право говорить правду. Я не имею права лгать».
«И истину царям с улыбкой говорить», — опять же, вряд ли Квентин Тарантино знает эти пушкинские строки, но пытается следовать им в полной мере. Кстати, «цари» сразу узнают себя и своё в парадоксальных отражениях самых, казалось бы, кривых кинозеркал от Тарантино, смеются и аплодируют. «Весь театр буквально утопает в аплодисментах не в тот момент, когда Гитлера убивают, а когда Шошанна говорит: «Это — лицо еврейской мести» — Я думаю, это начали два парня, но затем все вскочили со своих мест. И, вы знаете, это было жестоко. Это было страшно. В той радости была какая-то жестокость… было что-то, вызывающее ужас», — так рассказывал режиссёр о триумфальной премьере своих «Бесславных ублюдков» в Израиле.
Перекличка его итальянской фамилии с именем известного персонажа сверхпопулярной в нашей стране сказки А.Н. Толстого тоже почти сразу была отмечена и стала штампом штампов. Но она же указывает на ещё одну особенность «феномена Тарантино». Ведь говорить правду позволено не только шутам, но и детям. Поэтому юбиляр «влился» в образ инфантильного переростка, который наотрез отказался (или оказался неспособным) «повзрослеть» и превратиться из «гадкого утёнка», в якобы прекрасного, а на деле обычного и вполне предсказуемого лебедя (белого или там чёрного — не так важно). Видимо, наши дети (опять же, дети в творчестве Тарантино — отдельная и очень большая тема), даже самые что ни на есть enfant terrible, подобно нашим недостаткам, — всё-таки продолжение наших же, а не чьих-либо ещё достоинств... Будьте как дети!
Фото: Сергей Берменьев. Квентин Тарантино на могиле Бориса Пастернака.
