Мир зрелого Шекспира, как известно, трагичен. Он трагичен из-за того, что расстраивается присущий вселенной порядок.
Как это происходит?
Всегда по одной и той же схеме: люди нарушают Божественные установления, бросают вызов небу, расшатывают столпы, на которых стоит мироздание. В ответ обломки расстроенной вселенной обрушиваются на виновников, мир погружается в хаос и нужны неимоверные усилия, чтобы осознать свою вину и вернуться к исходному положению дел, что у Шекспира если и случается, то разве что в поздних полусказочных пьесах, в особенности – в «Буре».
В «Макбете» насильственная смерть помазанника Божьего (Высшее злодейство, - восклицает Макдуф, - убийца святотатственный взломал Храм Господа, помазанный елеем), вызывает противоестественные явления в природе: о необычайной буре, свирепствовавшей в ночь убийства, говорит Леннокс; столь же необычным явлениям посвящен разговор Росса со стариком в 4-ой сцене, заключающей Второй акт – разговор, дающий, может быть, и ключ к тем противоестественным и гораздо более удивительным и многочисленным явлениям, которые по грехам каждого из живущих происходят уже в наши дни. «Лет семьдесят я помню хорошо, - вспоминает старик. – За это время я видал немало / И страшных и диковинных вещей, / Но все они – пустяк пред этой ночью». Затем собеседники поочередно перечисляют диковинные знамения:
Росс:
Да, дедушка, ты видишь, небеса
Деянием кровавым человека
Грозят: часы показывают день
Но светоч дня затмился ночью черной.
Стыдится ль день иль побеждает ночь, -
Но мрак густой лицо земли хоронит
И не дает лобзать его лучам.
Старик:
Да, это неестественно, не меньше,
Чем то, что там случилось. В прошлый вторник
Я видел, как паривший в небе сокол
Совою был настигнут и заклеван.
Росс:
А лошади Дункана – это странно,
Но достоверно, - кроткие всегда,
Своей природы перл, сломали стойло,
Взбесились и помчались словно в бой
Хотели с человечеством вступить.
Старик:
Они загрызли, говорят, друг друга.
Росс:
Да, на моих глазах, на диво мне.
Как всё идёт наперекор природе.
Не нужно думать, что Шекспир выдумал эти детали, они присутствуют в исторической хронике Холиншеда, откуда он позаимствовал сюжет. Холиншед тоже пишет о том, что более полугода после убийства короля природные стихии взбунтовались, так что днем не было солнца, ночью луны, а кони пожирали собственное мясо. Сравним с аналогичными аномалиями в России накануне смутного времени, когда на протяжении двух лет слились в одну сплошную зиму весна, лето и осень, так что Москва-река даже летом стояла подо льдом. Все эти явления предвозвещали последующую российскую смуту, сходную с той, которая стала терзать шекспировскую Шотландию после злодейского убийства короля Дункана. Стоит вспомнить и русскую братоубийственную войну как следствие убийства последнего русского Императора и его семьи. Или до сих пор не преодоленный слом страны уже в наши дни со всеми последующими катаклизмами.
Мистическую взаимосвязь таких явлений вполне осознавали люди того времени. В «Короле Лире» в том же духе, что и старик, солнечное и лунное затмение истолковывает Глостер: «Эти недавние затмения, солнечное и лунное, не предвещают нам ничего доброго. Хотя исследователи природы и объясняют их разными способами, все же природа тяжко страдает от их последствий; любовь охладевает, дружба гибнет, братья восстают один на другого, в городах, в деревнях – раздоры, во дворцах измены, король нарушает законы природы; всякие махинации, лукавство, измена, губительные несогласия будут нас терзать до самой могилы». То же, с проекцией в будущее, в речах герцога Альбани: «Настанет время, что люди станут пожирать друг друга, как чудища морские».
Всё перечисленное с исчерпывающей наглядностью отражено в «Гамлете».
Гамлет, как большинство верующих людей времени, в котором ему выпало жить, воспринимал мир, в том числе и его социальное устройство, в виде строго иерархической пирамиды, вершина которой соприкасается с необозримым Нечто, Имя Которому, естественно, Бог, в прямой связи с Которым находятся Его помазанники, поставленные заботиться об остальных. Пустота на самом верху, образованная вследствие исчезновения из жизни прежде всего короля, и только затем – отца, помимо нарушения общей гармонической и симметрической цельности пирамиды содействует еще и обессмысливанию ее, и более того – ввиду исчезновению пика, наиболее близкого от Бога, отдаления, и даже отторжения от Него. И, может быть, и сомнению в Его существовании. Желание восстановить порядок, руководствуясь собственными, чисто человеческими представлениями, что приемлемо и даже желательно для Гамлета -человека, но не Гамлета-христианина, похвально, но не реально, ибо этому мешает смущающая и сбивающая с толку стремительно подлеющая жизнь.
Отсюда пресловутая рефлексия героя: умом он понимает невозможность восстановления в мире безвозвратно разорванных связей, тем более через частный случай, вполне вписывающийся в череду общих закономерностей, но, как следует из его монолога в конце первого акта, заканчивающегося словами: распалась связь времен / Скверней всего, что я рожден восстановить её, - он не считает эту задачу столь уж неразрешимой. Но он не Бог, Который мог бы это осуществить: чем дальше, тем больше, ему становиться не посильность взятой на себя роли занявшего место Бога демиурга.
В «Короле Лире», напротив, деформации в мире начинаются с того, что король воображает себя чуть ли не Богом, но при том изменяет своему важнейшему долгу – долгу короля, силой собственного произвола предоставив черную работу по руководству страной дочерям, а себе оставив лишь наслаждаться внешними признаками власти. «Я удержу лишь королевский титул и почет, - говорит Лир зятьям, - доходы ж, все, правление и власть – вам, сыновья мои» - и результате остается и без власти, и без почета.
У Лира крайне искаженны представления относительно себя самого – и как короля, и как человека, поэтому он не может осознать величие любви Корделии, любящей так, как повелевает долг. Долг это то, что Корделия определяет как правду сердца. В случае же, если человек вступает в противоречие с такой правдой, он повергается не только в бессердечие, но и в безумие, о чем предупреждает Лира не хотящий льстить его ложному самомнению мудрый и верный Кент, чье занятие, по его автохарактеристике, «быть самим собой; верно служить тому, кто окажет доверие; любить того, кто честен; водиться с тем, кто мудр и мало говорит; бояться Страшного суда; сражаться, когда надо, и не есть рыбы». Он, единственный из всех присутствующих, кто, рискуя жизнью, призывает Лира не поддаваться самомнению и сохранить престол:
Что хочешь делать, старец?
Ты думаешь, что долг умолкнет в страхе,
Коль власть послушна лести? Правда — долг наш,
Когда величие впадает в бред.
Одумайся! Престол свой сохрани
И ярость укроти. Ручаюсь жизнью,
Дочь младшая тебя не меньше любит;
Не там пусты сердца, где речь тиха:
Шумит лишь тот, где пустота внутри.
Но поступки Лира до поры определяет именно внутренняя пустота внутри его. Он должен будет опуститься до состояния низшей точки человеческого существования, крайнего физического и даже умственного убожества, стать в прямом смысле голым человеком на голой земле и даже, что следует из его слов, сказанных после того, как приходит в себя после глубокого беспамятства, побывать в аду, чтобы понять простую, но ранее не приходившую ему в голову мысль: «Я только старый, глупый человек» и попросить прощения у дочери: «Должна со мною ты иметь терпенье. Прошу: забудь, прости. Я стар и глуп».
Итог пьесы, где в результате непозволительного сумасбродства короля рушатся родственные связи и попираются все нравственные законы, где дети предают отцов, братья – братьев, сестры травят сестер, отцы отказываются от сыновей и дочерей, подводит диалог между Кентом и Эдгаром. «Уж не конец ли мира», - адресуясь в пространство, спрашивает один. «Его прообраз», - незамедлительно отвечает другой. «Гибель, разрушенье», - добавляет герцог Альбани. «Всё грусть, и мрак, и смерть», - подводит итог беседе Кент, а сама пьеса заканчивается похоронным маршем.
Почему же, сигнализируя человечеству о грядущих потрясениях, уже тогда распадается на части этот довольно молодой и покамест не могущий представить тех неразрешимых противоречий, к которому мир придёт уже в наше время, век? А впрочем, может уже кое о чём и догадывающийся. «Мы таковы, каков наш век», - говорит циничный, умный и смотрящий правде в глаза демонический злодей Эдмунд (эти слова вслед за ним мог бы повторить человек практически любого времени). «Таков наш век, - дополняет мысль Эдмонда Глостер, - слепых ведут безумцы». Естественен поэтому вопрос: что именно это за век?
Древнейшие предания о Лире, послужившие основой пьесы Шекспира относятся к глубокой древности – девятому веку до нашей эры. Но несмотря на многочисленные архаизмы – это, конечно же, время Шекспира или же близкое к нему: главные конфликты Лира явно отображают слом европейского средневековья с его строгими морально-религиозными правилами и зарождение возрожденческой этики с её культом своеволия и вседозволенности: нарушается привычный ход времени, расшатывается богоустановленная иерархическая вертикаль как сверху до низу, так и снизу вверх, что содействует, в конечном счете, наряду с её неизбежной ломкой уже теперь брезжащему в не очень отдаленном будущем концу мира, о чем неоднократно говорят персонажи пьесы, редко кто из которых желает помнить свое место, а за словами Эдмунда «где старый упадет, там юный встанет» ощущается идеология, которая может навести на вполне конкретные аллюзии относительно наших дней, когда доходит до немыслимых пределов древнейший комплекс хама, выражающий себя в убеждении: я должен получить причитающееся мне, не считаясь ни с кем и ни с чем, - комплекс, оправдывающий, в частности, всеобщее сословное и возрастное панибратство и иллюзорный принцип так называемых равных возможностей.
В понимании этого – Шекспир точно наш современник.
Фото: Джеффри Агиман. Сцена из спектакля "Король Лир"
