Мини и макси

Мини и макси! Ах, речь пойдёт не о юбках. Человека всегда волновали большие и малые величины – оттого-то и были изобретены микроскопы и телескопы, ибо наука – логическое продолжение любопытства. Гигантомания соседствует с манией миниатюр, а стремление отгрохать высоченную громадину, каковой ни у кого доселе не наблюдалось, созвучно желанию подковать блоху. Головокружительные порталы и пространства – завораживают. Вещица, которую надобно рассматривать в лупу – тоже: «Подали мелкоскоп, и государь увидел, что возле блохи действительно на подносе ключик лежит. — Извольте, — говорят, — взять ее на ладошечку — у нее в пузичке заводная дырка, а ключ семь поворотов имеет, и тогда она пойдет дансе...»

В Государственной Третьяковской Галерее проходит выставка «От мала до велика», на которой явлены экстраординарные - по своим размерам - произведения из коллекций Третьяковской галереи. Причём здесь нет полотен - лишь большие рисунки и крошечные миниатюры. Появление и тех, и других складывается в удивительную историю - пики активного интереса к необычному формату чередовались с годами забвения.

Начнём с крохотных портретиков, созданных в XVIII – XIX веках. Эти изображения помещались на табакерки, медальоны, дарились возлюбленным и супругам. Вот – работа Августина Христиана Ритта – видного миниатюриста из питерских немцев. Его заказчики – все сплошь представители бомонда! Сколь дивен портрет Елизаветы Демидовой, урождённой Строгановой. Эта юная красавица, не достигнув и пятнадцати лет, вышла замуж за Николая Демидова, владельца рудников и заводов на Урале и в Сибири. На миниатюре она обрисована в фантазийно-античном образе. Тогда из моды вышли фижмы да высокие причёски, уступив место греко-римской лапидарности.

На стенде - несколько силуэтов 1790-х годов, выполненных в технике эгломизе, популярной в конце XVIII века манере нанесения декора из металлической фольги на стекло. Verre églomisé – стекло эгломизе так названо в честь французского рисовальщика, гравёра, антиквара и мастера по изготовлению зеркальных рам Жана-Батиста Гломи. С помощью вставок эгломизе декорировали мебель и различные предметы домашнего обихода, но чаще техника использовалась для выполнения памятных медальонов.

Припомнили и Михаила Теребенёва, акварелиста и автора жанровых сценок. Но более всего он прославился миниатюрами, которые заказывали ему светские львы и львицы, сановники и их жёны. Славен портрет Алексея Захаровича Хитрово, персоны приметной - в Отечественную войну 1812 года он был членом комиссии Санкт-Петербургского ополчения, а в мирное время участвовал в комиссии по постройке Исаакиевского собора. На миниатюре Теребенёва этот мощный персонаж изображён в форменном фраке Министерства финансов с орденами Белого Орла и Святого Владимира 2-й степени.

А вот – Екатерина Телешова, чарующая русская балерина, ученица того самого Шарля Дидло, которого Александр Пушкин упоминал в своём «Евгении Онегине». Телешова обладала привлекательной наружностью и природной грацией, а потому блистала в ведущих ролях. На миниатюре, созданной Пьетро Росси она - в роли Луизы из оперы-балета «Дезертир» Жана Доберваля. Отменно выписано и лицо актрисы, и её кокетливое сине-белое платье, и розы на головном уборе.

Невероятно торжественен портрет царевны Ольги Николаевны, средней дочери Николая I, будущей королевы Вюртемберга. Миниатюру создал итальянец Франческо Сакко. Замечателен и фон – вид на гору Пеллегрино. У её подножия раскинулся Палермо, где и был написан портрет. В очертаниях горы слева, на вершине утеса, виднеется силуэт церкви святой Розалии, покровительницы Палермо. Это напоминание о городе, где Ольга в 1846 году встретилась со своим будущим супругом – Карлом Вюртембергским.

В экспозиции представлены работы знакового миниатюриста Алоизия Рокштуля – одного из портретистов императорской фамилии. Художник умело и чётко балансировал между пафосом и лирикой, создавая живые, нежные и, меж тем, презентабельные изображения. Так, волшебен образ Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I – белокурые завитки, эльфийские чары и затаённая грусть. Этот портрет Рокштуль создал, будучи девятнадцатилетним юношей, и потому остро ощущается восторг, испытанный художником перед пленительной женщиной.

Далее по курсу - крохотные рисунки Серебряного века. Вот - стенд, посвящённый пейзажам и бытовым зарисовкам Виктора Борисова-Мусатова – «На станции», «В ожидании гостей», «Домашний концерт», «Улица. Дождь», «Крымский этюд», «Молебен на станции железной дороги». Картинки точны и динамичны. Это не похоже на привычного нам Борисова-Мусатова с его печально-полупрозрачными красавицами былых времён – то ли воспоминаниями, то ли виденьями.

А вот и Константин Сомов, также предпочитавший давно ушедшие эпохи, и тут он верен себе. «Старая кокетка» - тут ирония, почти сатира: немолодая причудница с пышной куафюрой, каковые были в ходу при Марии-Антуанетте, глядится в зеркальце. Лицо её усыпано мушками, а рука жеманно прикладывает цветочек к фальшивым буклям. Ещё - загадочная дама в розовом наряде и маскарадной маске. Или «Анонимное письмо» - с разодетой франтихой, что-то пишущей по неизвестному нам адресу. Имеются и виньетки, рисовавшиеся Константином Сомовым для книг и печатных изданий. А тут – нехарактерный для мастера пейзажик «Восход луны», в коем нет ни капли игры – один реализм.

Мы же переходим к большим формам – к гигантским рисункам. Некоторые из оных имеют высоту два с половиной метра. Пред нами – работа Ильи Репина – гордо-надменное лицо Элеоноры Дузе – ярчайшей звезды подмостков. Итальянская дива была антиподом Сары Бернар и главной её соперницей. Больше того, многие современники отдавали именно Дузе пальму первенства. Муза и любовница Габриэле Д`Анунцио (впрочем, не только его), Дузе считалась некрасивой и, тем не менее, яркой. Её игру признавали божественной. «Но попробуй похвалить при ней Дузе!» - восклицал чеховский Треплев, язвя свою мать-лицедейку. Репин был гениальным рисовальщиком, а потому до мельчайших тонкостей подчеркнул натуру актрисы.

Рядом – портрет Марии Тенишевой, меценатки, дружившей с Репиным. Изящнейшая аристократка, светская мадам, она слыла ещё и превеликой поклонницей народных традиций. Тенишева коллекционировала крестьянские предметы быта и деревенское кружево, способствовала возрождению промыслов. Её собрание имело успех даже в Париже, а пресыщенных французов не так-то легко удивить чем бы то ни было. Мастерские в Талашкино — это её проект. Но только ли покровительница талантов? Ещё и педагог, художник-эмальер, театралка. Серебряный век вызвал к жизни появление разносторонних личностей, сочетавших богатство, пылкий разум и творческие способности. Тенишева показана с палитрой и кистями – в глубоком раздумье. Собственно, Репин видел в ней коллегу, а не лишь меценатку.

Чудесный график Василий Мешков представлен портретом Евдокии Рукавишниковой, урождённой Мамонтовой. Она посвятила жизнь исключительно благотворительной деятельности. Сначала Евдокия помогала мужу в организации работы Рукавишниковского приюта, а затем стала действовать самостоятельно. Её дела колоссальны – больницы, храмы, школы. За каждым произведением – биография. Да что там? История России!

Шикарна балерина Елена Смирнова в исполнении Александра Головина – смеющаяся брюнетка в шубе и чёрной шляпе с зелёной отделкой. Смирнова, начав с небольших ролей, потом сделалась одной из танцевальных прим Мариинского театра, и темперно-пастельный рисунок Головина сделан в момент славы, когда Смирнова блистала в роли принцессы Авроры – главной героини «Спящей красавицы». В 1920-х балерина покинула Россию и обосновалась в Латинской Америке. Там её помнят гораздо лучше, чем у нас – это примечательно, хотя и не удивительно.

Выразителен портрет Николая Рериха, также сделанный Александром Головиным. Как и в случае с изображением Смирновой, это – пастель и темпера, излюбленное сочетание Головина. Портрет был исполнен по заказу Николая Рябушинского для галереи журнала «Золотое Руно», представлявшего современных деятелей искусства. Нетривиален фон – дощатый пол мастерской. И всё. Словно бы Головин решил не отвлекать зрителя от своей модели. Кроме того, художник усилил монголоидные черты Рериха, придав ему сходство с восточным божеством.

Экспозиция позволяет уяснить, что в конце XIX – начале XX века были актуальны гигантские картины, в том числе рисунки. Так, мы наблюдаем работы Валентина Серова. Допустим, ростовой портрет Фёдора Шаляпина, с которым художник не просто сотрудничал, но и дружил. Потому-то портрет вышел невероятно тёплым. Дочь Шаляпина вспоминала: «В большом зале, где стоял рояль и где работал отец, Серов написал его портрет углем, во весь рост. Отец охотно позировал Валентину Александровичу. Глубокое восхищение мастерством Серова заставило и самого Фёдора Ивановича взять карандаш. Подражая манере Серова, Фёдор Иванович двумя-тремя линиями удивительно верно умел передать сходство. Об этом наглядно говорят его автопортреты и другие рисунки».

Чуть поодаль – нарисованная углём княгиня Полина Щербатова, которая позировала многим мастерам, в частности Василию Сурикову. Но здесь представлен портрет, сотворённый Валентином Серовым. Эта вещь – последняя в его жизни и является наброском к не случившейся картине. Инициатива создания принадлежала мужу модели – князю Сергею Щербатову. Живописец долго не мог уловить подходящий ракурс и, наконец, точка была найдена – княгиня застыла посреди комнаты, положив руку на старинный вазон. Угольный рисунок передаёт спокойные линии её фигуры и струящуюся прелесть платья.

Какой же разговор о Серебряном веке без упоминания о религиозных бдениях и богоискательстве, иной раз граничившем с ересью? Тогдашние церкви – уникальны в своём изощрённом орнаментализме, в поисках и метаниях. Византийская строгость смешивалась с импрессионистским порывом, а глаза святых пугали глубиной точно омуты. Вот – эскиз Михаила Врубеля «Богоматерь с Младенцем». Дева Мария предназначалась для иконостаса Кирилловской церкви в Киеве. У Врубеля божественное смешивалось с демоническим, и потому его иконы лучше иных отражали прихотливую эру Модерн.

Конечно, собрать под единой вывеской большие и малые формы – это концептуальная уловка, однако, она удалась – выставка обширна, полновесна и креативна – в хорошем смысле этого слова.