В нынешнем году исполняется 180 лет со дня рождения выдающегося русского художника Ильи Ефимовича Репина. В честь юбилея в музее "Новый Иерусалим" проходит выставка "Мастер Репин. Эпизоды". По замыслу организаторов, она раскрывает биографию и наследие художника в перспективе его творческих поисков и взаимоотношений с учениками. Экспозиция вводит нас в атмосферу мастерской Репина, знакомя с основными принципами работы наставника, среди которых выделены три: "тело как тело", "учитесь у природы", "идите своим собственным путём". Отдельные разделы выставки посвящены соприкосновению Репина и его учеников с миром импрессионизма и экспрессионизма в живописи.
О художнике
"Я — военный поселянин из Чугуева, самоучка", — коротко заключал о себе Репин. Он родился в 1844 году в маленьком городке Харьковской губернии в семье военных поселенцев — самого униженного, по словам Репина, и бесправного сословия, ниже которого были разве что крепостные. Вольное некогда казачество со временем оказалось порабощённым воинской повинностью. Как вспоминает Репин, народ в Чугуеве ходил злой и чем более стеснённый начальством, тем неистовее становился в своей злобе. Нередки были драки до смерти между собой и жестокие бунты против руководства. Нарядная одежда для поселян запрещалась, так что при виде шёлкового платка на голове у женщины его могли отнять и изрубить прилюдно топором.
Родная бабушка Репина держала постоялый двор. Отец торговал лошадьми. Когда отца надолго "угоняли" в солдаты, наступало трудное время бедности. Мать могли отправить на "казённые работы" — стирая руки в кровь, обмазывать глиной казармы. Яркими впечатлениями детства были чёрный хлеб с крупной серой солью, чтение маменькой житий, возбуждающее желание стать святым, так что маленький Илья завёл привычку молиться в укромном месте за сарайчиком, и конечно, впервые виденные краски, которые на глазах превратили чёрно-белый арбуз, нарисованный в азбуке, в ожившую красно-зелёную ягоду. "Мы, — вспоминает Репин о себе и сестре, — рты разинули". Вид этого чуда, совершённого заезжим родственником, Репин называл ростками искусства в нём, предрешившими его художественную судьбу. Подаренными красками он рисовал до изнеможения, так что кровь носом шла, а зачастившие соседки, глядя на него, говорили со знанием дела: "Не жилец". Это неистовство в искусстве он пронёс через всю жизнь. Когда у зрелого мастера отказала правая рука, Репин научился писать левой, а чтобы не держать палитру, придумал подвесное приспособление для неё. Репин был известен страстью доделывать свои уже готовые работы: "…Я страдаю слабостью переделок", — признавался он. Это настолько тревожило владельца многих его шедевров П. Третьякова, что он запретил впускать Репина в галерею, если у того с собой были краски.
Юность Репина прошла в грёзах об Академии художеств. "К 1859 году, — вспоминает Репин, — мечты мои о Петербурге становились всё неотступнее: только бы добраться и увидеть Академию художеств… Мне достали новый устав Академии, и я принялся готовиться по нём. Только бы заработать денег на дорогу и ехать, ехать, ехать, хотя бы сначала до Москвы! Мне было пятнадцать лет, и тогда уже так же везло, как и впоследствии: я всегда был скоро отличаем, и моя благодетельная судьба не скупилась одаривать славой мои труды в искусстве. Часто мне даже совестно становилось за незаслуженность моего счастья". Репин пишет образа под руководством иконописца и скоро делается самостоятельным мастером в Чугуеве. В 17 лет тайно бежит от маменьки на подрядные работы по росписи церквей в другие города, попадая в опасную среду мастеровых, среди которых царят дикие нравы. Наконец, оказывается в долгожданном Петербурге, правда, там бедствует и даже думает пойти ради 15 рублей в месяц и подвальной квартиры в натурщики, но друзья-художники нещадно высмеивают его желание.
Благоволила судьба Репину или нет, но самоотверженным трудом и талантом он заслужил золотую медаль Академии, пенсионерскую поездку в Европу и звание академика. Репин прожил долгую жизнь, окончив дни в своём имении Пенаты (пос. Куоккала), известном всему тогдашнему бомонду. Расположенное на побережье Финского залива, после Октябрьской революции оно оказалось частью независимой Финляндии. Русский художник скончался в 86 лет за рубежом, не будучи эмигрантом. Вокруг его возможного "возвращения" на родину, переписки с советской властью, засланных переговорщиков складываются детективные расследования. Фактом остаётся лишь то, что Репин никуда не поехал. К власти он всегда относился подозрительно. В частном письме царя мог назвать держимордой, гнусным варваром, а то и вовсе ослом, памятник Александру III окрестил "толстозадым солдафоном", новый режим называл гнусной Совдепией. Последние годы художник провёл в нужде, писал картины на линолеуме, буквально страдал от холода, в мастерской работал при 4 градусах тепла. В письме дочери 1920-х годов он пишет: "Куоккала вся в развале. Стёкла выбиты, заборчики развалены, мостики провалились, многие домики проданы на слом, — увезены. Теперь все живём бедно — нечем жить — дорого". Автопортрет Репина (1920), сидящего в мастерской в ушанке и тёплом пальто, словно печальный документ эпохи. Впрочем, духом Репин был бодр и крепок. И даже благостен. С жизнью он прощается, за всё её благодаря. Подробно распоряжается о своих похоронах. Как вспоминает его друг К. Чуковский: "Когда я посетил его в Финляндии в 1925 году, я отчётливо видел, что этот "полуразрушенный полужилец могилы" только и держится здесь, на земле, своей сверхчеловеческой работой, что он только ею и жив. А когда смерть вплотную подступила к нему, он написал мне письмо, где весело благодарил уходящую жизнь за то счастье, которым она баловала его до могилы, — счастье творческой и страстной работы". В письме Чуковскому Репин тогда написал: "Я желал бы быть похороненным в своём саду… Я прошу у Академии художеств разрешения в указанном мною месте быть закопанным (с посадкою дерева, в могиле же… По словам опытного финна, "ящика", то есть гроба, не надо)… Пожалуйста, не подумайте, что я в дурном настроении по случаю наступающей смерти. Напротив, я весел, и даже в последнем сем письме к Вам, милый друг. Я уж опишу всё, в чём теперь мой интерес к остающейся жизни, — чем полны мои заботы. Прежде всего, я не бросил искусства. Все мои последние мысли о нём, и я признаюсь: работал, как мог, над своими картинами…" После этого письма Репин прожил ещё пять лет и скончался в 1930 году.
Ускользание
Принято говорить о Репине как об ускользающем от определения живописце. Ряд его картин отмечен публикой как "тенденциозные", несущие на себе печать социального высказывания, как, например, "Не ждали" (1884–1888), "Крестный ход в Курской губернии" (1880–1883), "Арест пропагандиста" (1880–1889, 1892), "Перед исповедью" (1879–1885), "Бурлаки на Волге" (1870–1873) или "Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года" (1883–1885). Последняя даже подпала на короткий трёхмесячный срок под цензурный запрет. Но тут же Репин пишет солнечную "Стрекозу" ("Стрекоза. Портрет В.И. Репиной, дочери художника", 1884), великолепного и не по́нятого им "Поприщина" Гоголя (1882), навеянные импрессионизмом "Садко" (1876) или "На меже" ("На меже. В.А. Репина с детьми идёт по меже", 1879), экспрессионистски взрывающиеся гранаты ("Разрыв снаряда. Эскиз", 1916), романтично-чувственные изображения женщин ("Портрет баронессы В.И. Икскуль фон Гильденбандт", 1889), лиричную лунную ночь в стиле пейзажа настроения ("Лунная ночь. Здравнево", 1896), монументальное заседание госсовета ("Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения", 1903), проницательное "17 октября 1905 года" — безумную масленицу русской революции, по словам В. Розанова. То вдруг неожиданно являет эстетику чистого цвета — колористическую драму красного на красном ("Красные похороны. Эскиз", 1905–1906) или же предъявляет галерею портретов цвета русской культуры, этакие живописные "четьи-минеи" нашей родины — портреты И.С. Тургенева, И.И. Шишкина, В.И. Сурикова, В.Д. Поленова, И.Е. Забелина, А.И. Куинджи, И.С. Аксакова, С.И. Мамонтова, Н.Н. Ге, М.П. Мусоргского, П.М. Третьякова, В.В. Стасова, М.И. Глинки, Л.Н. Толстого, А.П. Бородина, Ц.А. Кюи, Н.А. Римского-Корсакова" и другие, вплоть до своих известных автопортретов.
Бенуа видит в Репине ум, развитый не в глубину и в высоту, а в ширину. У Репина, заключает Бенуа, непостоянная и поверхностная женственная натура. "Впечатлительность, — пишет он, — у него большая, но не цепкая, не прочная. В этом мощном силаче, как оно ни странно, много женственного: нежного, мягкого, но и неверного, непрочного. Он именно по-женски любит жизнь, вечно, как женщина, по моде меняя своё отношение к ней, увлекаясь, и очень страстно, внешним блеском явлений, откровенно, искренно, но уж больно часто меняя свою точку зрения на всё". Передвижничество для Репина, по мнению Бенуа, естественная дань моде своего времени. Свою поверхностность он пронёс через всю жизнь, так и не сумев "приобрести какое-либо ясное отношение к искусству". Сюжеты его картин Бенуа называет "с трудом придуманными, почти случайно доставшимися".
Сам Репин не смущён подобными оценками. На похожие упрёки Стасова в своё время он лаконично отвечал, что ничего не смыслит во внимательном рассмотрении своей личности. Он лишь такой, какой есть. В одном из писем Репин пишет: : "В "Художественном журнале" меня охарактеризовали как ремесленника живописи, которому решительно всё равно, что бы ни писать, лишь бы писать. Сегодня он пишет из Евангелия, завтра народную сцену на модную идею, потом фантастическую картину из былин, жанр иностранной жизни, этнографическую картину, наконец, тенденциозную газетную корреспонденцию, потом психологический этюд, потом мелодраму либеральную, вдруг из русской истории кровавую сцену и т.д. Никакой последовательности, никакой определённой цели деятельности; всё случайно и, конечно, поверхностно… Не правда ли, похожа эта характеристика? Я, впрочем, передаю её своими словами, но смысл приблизительно таков. Что делать, может быть, судьи и правы, но от себя не уйти. Я люблю разнообразие".
Репин не оправдывается. Ему не в чем оправдываться. Он ведом не логикой искусствоведов и общественных деятелей, зрителей или политиков, но единственной звездой по имени "искусство".
Учитель
Искусство — главная любовь Репина. В нём, говорит Репин, "моё счастье, отрада и глубокое страдание…". "Я люблю его, — признается он Горькому, — больше жизни, как старый пьяница". Символ веры Репина звучит так:
"Я… люблю свет, люблю истину, люблю добро и красоту как самые лучшие дары нашей жизни. И особенно искусство! И искусство я люблю больше добродетели, больше, чем людей, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни нашей. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, неизлечимо… Где бы я ни был, чем бы ни развлекался, кем бы я ни восхищался, чем бы ни наслаждался… Оно всегда и везде, в моей голове, в моём сердце, в моих желаниях лучших, сокровеннейших. Часы утра, которые я посвящаю ему, — лучшие часы моей жизни. Вот почему: Париж или Парголово, Мадрид или Москва — всё второстепенно по важности в моей жизни — важно утро от 9 до 12 перед картиной… И я готов за Некрасовым повторить: "Что друзья…" и т.д., "Что враги? Пусть клевещут язвительно" и т.д. …Мои казни там же, в тех же часах утра или других моментах дня, когда я отдаюсь работе своей. И нет в мире человека, города, обстоятельства, которое помогло бы мне, если постигают неудачи там".
Искусство — это сфера воображения, которую Репин считает "высшей наградой человека на земле. И в рай, — говорит он, — и — царство мёртвых, и жизнь на всех планетах; даже в протуберанцах солнца может побывать человек; даже Самого Бога может он увидеть и даже слышать его голос. Ничего не стоит человеку прожить миллион лет…"
Беззаветная преданность Репина искусству воплотилась в россыпи удивительно непохожих друг на друга, так же как и сами его картины, учеников, среди которых тонкие портретисты В. Серов и О. Браз, лубочный эксцентрик Ф. Малявин, манерный К. Сомов, экспрессионист А. Явленский, мистичный А. Савинов, ярмарочный Б. Кустодиев, лиричный Н. Фешин, сказочник И. Билибин или же ремесленник И. Грабарь.
Репин преподавал с 1880-х годов. Вёл занятия среди молодых художников, затем возглавлял мастерскую в Академии художеств (1894–1907), параллельно работал в Петербургской рисовальной школе княгини М.К. Тенишевой. "Я не раскаиваюсь, — признаётся Репин, — что занялся педагогической деятельностью. Многие считают этот труд помехой творчеству. Я с этим не согласен: это и неверно, и эгоистично. Глядя на вас, я обновляюсь. Если в своём творчестве я не успел сделать и половины того, что мог бы сделать, всё же я с улыбкой сойду в могилу, сознавая, что хоть чуточку был полезен вам". Эту речь Репин произнёс среди учеников, которые неожиданно, толпой в 60 человек нагрянули к учителю домой по случаю 25-летия его творческой деятельности в Академии. Ученики бросились качать Репина на руках, а тот, смутившись, остудил их исповедью.
То, как мастер "обновлялся" в работе с учениками и как ученики в свою очередь участвовали в таинстве передачи мастерства из рук в руки, живо передаёт экспозиция выставки, снабжённая цитатами Репина, а также современников, и построенная по принципу детектива. Каждый раздел выставки таит интриги, названные кураторами "эпизоды". Вот, к примеру, раздел экспозиции "Тело как тело". "Мой главный принцип в живописи: материя как таковая. Мне нет дела до красок, мазков и виртуозности кисти, я всегда преследую суть: тело как тело", — приведены слова Репина. Он был одним из первых, кто начал использовать в академической мастерской профессиональных натурщиц. Студенты получили возможность писать обнажённую женскую натуру. Удивительная, словно изнутри подсвеченная, "Обнажённая натурщица" Репина (сер. 1890-х) окружена на выставке работами его учеников — перед нами сухие, безжизненные "Натурщик" (1882) и "Натурщица" (1905) В. Серова, невесомая "Натурщица" Н. Фешина (1908–1923), агонизирующие сверхтелесные в своём аффекте "Диана и Актеон" З. Серебряковой (1916), асексуальная, исполненная в технике пуантилизма "Обнажённая женская модель со спины" А. Кокеля (1908) и тут же интерьерная "Обнажённая женщина, лежащая на траве" Д. Щербиновского (к. XIX — нач. XX в.). Интрига от авторов экспозиции под названием "Как мастер цвету учил" связана с воспоминаниями Н. Борисова, который рассказывает о случае с художником-дальтоником, которого Репин учил, не зная, каким тот страдает недугом. Как вспоминает Борисов, Репин, увидев бестолковые цвета на его полотне, разразился лекцией, которая произвела впечатление на всех учеников. Репин говорил о том, что "человеческое тело имеет свой основной тон, что этот тон необходимо беречь, сохранять; всякое влияние различных рефлексов и отражений есть явление второстепенное, наносное; эти рефлексы и отражения приводят в живописи к колоритности, но колоритность не должна заглушать основного тона".
В разделе выставки "Учитесь у природы" мы узнаём об опытах Репина и его учеников на пленэре, равно как и об экзерсисах с автопортретами. Как учил Репин, самая доступная модель для художника — он сам. Развитие портретных навыков в мастерской Репина оставило после себя галерею автопортретов и взаимных портретов учеников, служащих ко всему прочему замечательным документом времени. Интрига от авторов выставки "Как пейзажной палитрой портрет писать" связана с воспоминаниями А. Куренного, который рассказывает о том, как Репин, чтобы студенты не нуждались, делился с ними заказами. А поскольку делал это под свою ответственность, увещевал их: "Вы только не обижайтесь, что мне придётся за вас заканчивать: такие условия ставят заказчики". Куренной вспоминает, как Репин "как бы шутя, молниеносно" попавшимися под руку пейзажными кистями виртуозно придал жизнь портрету, выполненному Г. Мясоедовым, а тот за заказ 1000 рублей получил. В других "эпизодах" мы узнаём, "как Бенуа за Репиным подглядывал", "как Серов и Репин перестали быть друзьями" или "как "Бабы" Малявина переполох устроили"…
Илл. Илья Репин. На Академической даче. 1898 © Государственный Русский музей
