В 1978 году я первый раз побывал в Киммерии – в Феодосии, в Старом Крыму, – где лучшие свои годы провел Александр Степанович Грин. И даже в полуразумные семнадцать лет я ощутил какое-то удивительное совпадение своих, говоря по-научному, стереотипов поведения, биоритмов, а попросту стремлений, ощущений жизни, красоты, правды, любви – с гриновскими. Я еще раньше прочитал книги Грина, но именно тогда понял его удивительное величие, вплетённое в величие Тавриды, где древние скифские боги продолжают свою божественную игру, творя из небес, гор, степи, моря, расцветающих цветов и людей дивные картины.
Мне удалось побывать на столетии Александра Степановича, которое всесоюзно праздновалось в 1980-м году. Основные события гремели и шептали в Старом Крыму. Выступали многие наши крупнейшие писатели и поэты, которые в те дни съехались в Дом творчества писателей в Коктебеле. И эти люди открыли мне глаза, что Грин – это вовсе не сказочник, не романтик, как его любят называть, тем более не сентименталист, а крупнейший философ и даже пророк. Тогда я впервые, благодаря слову умных людей, узнал, что Грин – это не периферийное, маргинальное явление в русской культуре, не экзотический цветок, который теряется в тени таких могучих деревьев, как, скажем, его сверстники или близкие ему по годам жизни писатели, как Чехов, Бунин, Куприн, Булгаков, Платонов... Но нет. На взгляд просвещенного патриотического писательского сообщества, Грин, во-первых, – писатель абсолютно русский, а во-вторых, – несомненно, великий и гениальный. И скорее он был примером и образцом для подражания у сверстников, а не наоборот.
Потом проходили годы, но я не утерял своей юношеской любви к Грину и почтения к нему. С годами его величие открывалось все больше. Когда я был подростком, разве мог знать о том, что желание чуда и веры в его осуществимость, с такой мощью выраженные практически во всех гриновских произведения, особенно в «Алых парусах», – это на самом деле чистый реализм. И это бывает. Грин во многом убедил меня в том, что человек и должен выстраивать свою жизнь по гриновским принципам. А это: вера в возможность чуда, ожидание чуда и максимальная активность человека для достижения этого чуда. Прошли годы, и я с уверенностью могу сказать, что это все возможно при некотором напряжении сил, при условии, что эти силы направлены на благие цели.
Сама судьба Грина тоже говорит о том, что личное чудо в жизни каждого человека абсолютно возможно и реалистично. Представьте себе: юноша из Вятки, города от любого моря весьма отдаленного, города провинциального, с тяжелой, удушающей атмосферой конца ХIХ века. Атмосферу эту вы можете себе представить по многим провинциальным рассказам Чехова, Бунина, ряда других писателей. Это не то что невеселая была атмосфера, а для любой мечты и любого творчества попросту невозможная. Шестнадцатилетний мальчик с шестью рублями в кармане добрался до моря, до Одессы. Будучи узкоплечим, слабым, одной силой духа, силой воли он все-таки смог стать матросом, увидеть мир – пусть недолго это длилось, но побывал в Александрии и поплавал по Чёрному морю, приобрёл самоуважение и независимость. Стал в конечном результате гением, который показал нам всю прелесть того, что мы называем и приключениями, и Любовью с большой буквы, и трагедию революционных потрясений – всё это есть в его произведениях, всё это было в его жизни.
Представьте годы жизни Грина – 1880-1932. Пик его зрелости попадает на то время в истории России, которое я считал страшнейшим, пока его не затмило то, что происходит с нами последние тридцать лет. И личное счастье в подобное время в принципе невозможно. Скорее представляется реальной та страшная судьба, которая постигла фактически убитых гениальных поэтов – Блока и Есенина. Их судьба кажется нормой для тех лет. Грин добился личного счастья, пусть оно было не таким долгим, но именно в чудовищные годы Гражданской войны он встретил Нину Николаевну. А она – воплощенная Ассоль, воплощенная Дези, воплощенная Молли. Своих потрясающих героинь, благородных и одновременно женственных и красивых, он писал с натуры. Это не выдумка, это не мечта, с такой женщиной он прожил почти пятнадцать лет и умер на ее руках. Она сохранила его наследие, создала и сохранила дом-музей Грина, она была духовно верна ему до самой своей смерти. Она стала залогом возрождения колоссального интереса к творчеству Александра Степановича уже в шестидесятые годы. А попросту говоря, он был с ней очень и очень счастлив. Она спасла его. В том числе от алкоголизма – и этого Грин не избежал. И все-таки до пятидесяти двух лет это гений прожил и все его величайшие произведения созданы именно в те годы, когда он жил с Ниной Николаевной.
В этом смысле Грин абсолютно противоположен Чехову. Не то что достижение чуда, а просто нормальная жизнь по Чехову для русского человека невозможна. Такую разницу позиций хорошо объясняет Лев Гумилёв в своей книге «Этногенез и биосфера Земли». Акцентируя внимание читателей на героях Чехова, Гумилёв говорит, что Чехов гениально выразил суть субпассионариев, то есть людей, лишенных сильных желаний, героических стремлений, способности жертвовать собой, вообще способности напрягаться. А Грин как раз был потрясающим примером одного из величайших русских пассионариев. Не все знают, что Грин был одно время эсером, настоящим действующим революционером. Это уже говорит о его пассионарности. При аресте в 1903 году он отказался давать показания. Только что бы избежать излишних процедур, он назвал свое настоящее имя и сообщил, что беглый солдат. Протоколы допросов сохранились, и из них ясно, что ни на первом, ни на втором допросе Грин не называл своего настоящего положения в революционной организации, пытался бежать из тюрьмы, сидел в карцере, объявил голодовку. В тюремных документах написано: «… отказался принимать пищу и добровольно голодал в течении четырех суток». И вывод протокола помощника прокурора того времени: «поведение Гриневского (настоящая фамилия Грина. – И. В.) было вызывающим и угрожающим».
После освобождения из Севастопольского каземата Грин уезжает в Петербург и там вскоре опять попадает в тюрьму. Полиция спешно хватала всех амнистированных и без суда и следствия отправляла их в ссылку. Грина на четыре года отправляют в ссылку в Туринск Тобольской губернии. Но уже на четвёртый день по прибытии этапным порядком Грин бежит из ссылки и добирается до Вятки. С паспортом, который ему выправил отец, Грин опять отправляется в Петербург, чтобы спустя несколько лет, в 1910 году опять отправиться в ссылку на этот раз в Архангельскую губернию. И в эти же годы сплошных тюрем, ссылок и побегов Грин становится писателем. Первое из произведений Александра Степановича Грина – рассказ «Заслуга рядового Пантелеева», и из него многое становится понятным в мировоззрении Грина. Вот отрывок из рассказа, который мистически описывает не только современную Грину эпоху, но и события октября 1993 года в Москве. Нет сомнений, на чьей стороне был бы Грин в наши дни. А ведь его записывают порой чуть ли ни в антирусские писатели.
«Для Василия все виденное им и то, что он обирался видеть и сделать, имело точный и ясный смысл. Он точно знал, что его привели усмирять грабителей… Эти грабители, в свою очередь, представлялись ему потерянными и окончательно негодными людьми, не верующими в Бога, что-то вроде шайки мошенников. Разглядывая мужиков, постепенно стекавшихся к месту «действия», он с острым и жадным любопытством всматривался в их лица, и мужики, самые обыкновенные деревенские мужики, казались ему какими-то новыми, страшными и отчаянными мужиками, которым нет места в порядке будничной, повседневной жизни, полной хозяйственных хлопот.
…– Бей прикладами их! – закричал офицер, подбегая к роте.
Винтовки постепенно стали опускаться прикладами вниз, но никто еще не решался ударить.
– Бей ты – ну! – И офицер ударил саблей плашмя молоденького солдата, растерянно сжимавшего в руках винтовку. Солдатик встрепенулся и судорожно ударил прикладом впереди себя. Удар попал в грудь какому-то старику. Тот покачнулся и сел на землю; у него захватило дыхание.
В душе Василия внезапно вспыхнуло злобное чувство и желание мести этим загадочным мужикам, которых он не понимает и потому ненавидит. Сильно подавшись назад, он ударил наотмашь прикладом, а затем штыком двух передних. Мужики как-то болезненно охнули и подались в толпу…
– Бей! – еще раз скомандовал офицер.
И началось побоище. Били зверски, били до изнеможения, до боли в суставах. Ад стоял на улице. Солдаты и избиваемые мужики смешались в одно. Били по голове, по животу, топтали ногами, наступали на лицо.
Зверь проснулся в человеке и запросил крови.
… Многие женщины бились в истерике, другие рвались к избиваемым, но стражники, расставленные цепью в двух местах поперек улицы, не допускали их…»
Такие сцены можно было увидеть осенью 93-го года в Москве, недалеко от осаждённого Дома Советов. С одной только разницей: тогдашние омоновцы во всю избивали и женщин, и старух. На моих глазах у метро «Баррикадная» эти «блюстители» порядка насмерть забили пожилую женщину. Судите сами, кто Грин –реалист или не реалист, пророк или нет.
А вот финал этого рассказа. «День прошёл как будто в кошмаре. Солдат напоили водкой, и они, пьяные, с дикими песнями и криками носились по селу, избивая всех, кто подвернется под руку в избах, на улицах, в огородах, куда прятались обезумевшие жители от произвола и разгула «гостей». Селу было объявлено, что если к полуночи не будут исполнены требования начальства, оно будет сожжено. Несколько арестованных были высечены до полусмерти и заперты в холодной, где их бросили на голый пол без воды и пищи.
Перед вечером произошло событие, доставившее Василию унтер-офицерские нашивки и денежную награду. Проходя по околице, он увидел кучу парней, о чем-то разговаривавших. При виде солдата парни замолчали и, косо поглядывая на царского слугу, посторонились, не желая, очевидно, давать хоть малейший повод к скандалу. В то же мгновение из-за угла поперечной улицы выплыла вся компания усмирителей.
Впереди шел становой, в белом кителе нараспашку, лакированных сапогах и бархатном малиновом жилете, по борту которого виднелась толстая золотая цепь. В руках у него была балалайка, и он лениво тренькал на ней, напевая какой-то романс. Сзади плелись ротный командир и губернский чиновник. Все трое были пьяны. Несколько солдат с винтовками конвоировало начальство.
В приливе усердия Василий кинулся на парней, желая отличиться в глазах начальства, и крикнул им, чтобы они убрались. Парни медленно пошли по улице, оглядываясь назад. К несчастью, пьяный взгляд ротного командира упал на одного из них, шедшего сзади и медленнее других.
– Эй ты, мужик, идиот! – крикнул он ему. – Как тебя – Петька, Ванька, Гришка! Беги! Беги, подлец!
Парень оглянулся и пошел быстрым шагом. Но это только еще больше осердило офицера.
– Беги! – заорал он, выхватывая револьвер. – Ты кто такой? – обратился он к Василию.
–Ефрейтор первой роты, четвертого батальона Василий Пантелеев, вашескородие! – отчеканил Пантелеев, вытягиваясь.
– Рубль на водку – подстрели вот этого мерзавца, что прогуливается! Вон того, видишь? Ну, живей!
– Слушаю, вашескородь!
Василий прицелился и выстрелил. Пуля ударила человеку в спину. Парень как-то нелепо взмахнул руками и, схватившись за голову, бросился бежать, но через пять-шесть шагов упал и так остался лежать. Видно было только, как судорожно подергались ноги. Остальные разбежались.
Офицер с минуту мрачно смотрел на труп, не двигаясь с места. Затем сказал:
– А ты, брат – стрелок! Будешь унтер-офицером! Молодец!
– Рад стараться, вашескородь! – отчеканил Василий. Становой вдруг бессмысленно расхохотался и долго трясся, прижимая балалайку к груди. Чиновник подошел к убитому и , брезгливо кривя губы, потрогал его тросточкой. Потом все ушли…
А ночью село пылало, охваченное огнем. Громадные языки пламени лизали крестьянские крыши, и черный дым высоко летел к небу. Тушить пожар было запрещено. Сонные и хмельные солдаты стояли возле каждой избы, и пламя кровавым блеском играло на их штыках. Горело крестьянское добро, плоды тяжелых трудов…
Жителей не было видно. Было светло и страшно, как на кладбище при свете похоронных факелов. Ни криков, ни стонов… Казалось, все слезы выплаканы, все груди онемели от мучительных криков боли горя… Да и кричать было некому: кто бежал в лес, кто в деревню соседей, кто – лежал в мертвецкой, пробитый пулями солдата-крестьянина…»
Рассказ был написан не как романтическая фантазия, а как отчет о реальном событии, произошедшем в реальном селе в 1906 году. Но он же написан и о происходящем в Донбассе двадцать первого столетия.
Почему же Грин употребляет для большинства своих героев нерусские имена в своих рассказах, повестях и романах зрелого периода? По-моему это абсолютно очевидно. Вспомните то время, когда он жил. Он был человек и хотел выжить не только ради того, чтобы сохранить себя человека, но больше для того, чтобы донести свою великую правду и великие философские пророчества для нас – будущих поколений. Поэтому-то он и перенес действие своих произведений в некое непонятное время, в непонятное измерение, в непонятные страны. Некоторые имена его героев – попросту названия каких-то предметов. Скажем, Эстамп или Пунктир. Какие-то имена нам напоминают норвежские имена, какие-то – английские. Но это абсолютно не важно, потому что писал он все о России. И, конечно, деревня Каперна, в которой вырастала Ассоль, пророчески говорит нам о деградации русского человека, об омещанивании его, о безжалостности части нашего народа, которые так страшно проявились в ХХ и ХХI веках. И это была цель и тема, предупреждение и боль его произведений.
Есть такой рассказ Грина 1911 года «Трагедия плоскогорья Суан». Главный герой – террорист Блюм. Вот какие его мысли приводит Грин в этом рассказе.
«Они слишком добродетельны, как ужимочки старой девы. Разве дело в упитанных каплунах или генералах? Следует убивать всех, кто весел от рождения. Имеющие пристрастия к чему-либо, должны быть уничтожены.
– Но кто же останется на земле?
– Горсть бешеных, хрипло вскричал Блюм, уводя голову в плечи. – Они будут хлопать успокоенными глазами и кусать друг друга острыми зубками. Иначе невозможно».
Вам ни что эти теории не напоминают? Вы не видите ли здесь блюмов и современного времени? Я не буду называть никаких имен, но совершенно очевидно, что этот образ Блюма, человека с очень характерной фамилией, никуда не делся с 1911 года, и фактически через сто лет коллективный Блюм торжествует. Блюмами сегодня являются безжалостные либерал-вивисекторы чубайсовской школы, рассуждающие в Ельцин-центре о желательности полного изведения русских ватников.
А вот пример, когда Грин употребляет имена, которые вроде бы ничего не говорят русскому читателю, а, на самом деле, здесь не просто намек, а очень прямые сатирические, политические бичевания. Вот рассказ «Возвращённый ад» 1915 года. К журналисту Глену Марку подходит враждебными намерениями некий партийный лидер, «человек с тройным подбородком, черными, нанизанных на черный лоб волосами, одетый мешковато и грубо, но с претензией на щегольство, выраженной огромным пунцовым галстуком». И что же Грин сказал об этой партии от лица Глена Марка? «Я видел, что этот человек хочет ссоры, и знал почему. В последнем номере «Метеора» была напечатана моя статья, изобличающая деятельность партии Осеннего месяца». Что это за партия Осеннего месяца в то время мог ответить любой грамотный читатель. Одна такая партия была в России – так называемый Союз 17 октября. А сколотили его крупные помещики и промышленники после царского манифеста о свободах 17 октября 1905 года. Их называли октябристами. Возглавлял партию Осеннего месяца, по Грину, некий Гуктос, который был «душой партии с скверным ароматом». Ему и влетело в этой статье. А фамилия главы партии октябристов была Гучков.
Грин искренне не принимал, призирал и ненавидел как капитал (вспомните «Золотую цепь»), так и блюмов-террористов, которые вроде бы шли за освобождение от власти капитала.
Но, может быть, наша самая большая признательность Грину заключается в том, что Александр Степанович не столько кого бичевал или ненавидел, сколько то, что он в своих произведениях дал нам такие потрясающие женские образы, которых в литературе очень и очень мало. Где вы у Чехова найдёте в принципе идеальный образ русской женщины? Грин, приклоняясь перед истинной женщиной, любя ее, потрясающе нарисовал ее портрет. Который в своё время породил целый класс чистых, благородных женщин. Не булгаковских Маргарит, не набоковских Лолит, а Дези и Ассолей.
Как же относился Грин к тем событиям, свидетелем которых он был, как он относился к тем, кто развязал бойню под названием Гражданская война? Сам Грин дал на это абсолютно четкий и недвусмысленный, хотя и символический, ответ в своей уже зрелой повести «Крысолов». После первых своих эсеровских, реалистических рассказов Грин больше ничего прямо, в лоб не говорит. Аллегория и символика – его метод. И это было неизбежно. Тем не менее, имеющий уши да услышит. Стоит прочитать начало повести «Крысолов» для того, чтобы понять, что это не сказка. «Весной 1920 года, именно в марте, именно 22 числа, – дадим эти жертвы точности, чтобы заплатить за вход в лоно присяжных документалистов, без чего пытливый читатель нашего времени наверное будет расспрашивать в редакциях – я вышел на рынок. Я вышел на рынок 22 марта и, повторяю, 1920 года. Это был Сенной рынок. Но я не могу указать, на каком углу я стоял, а так же не помню, что в тот день писали в газетах. Я не стоял на углу потому, что ходил взад-вперёд по мостовой возле разрушенного корпуса рынка я продавал несколько книг – последнее, что у меня было. Холод и мокрый снег, валивший над головами толпы вдали тучами белых искр, придавали зрелищу отвратительный вид. Усталость и зябкость светились во всех лицах. Мне не везло. Я бродил более двух часов, встретив только трех человек, которые спросили, что я хочу получить за свои книги, но и те нашли цену пяти фунтов хлеба непомерно высокой». Несколько раз Грин подчеркивает и число, и год, и место действия. Он показывает в данном случае, что ни о какой фантастике речи нет. А дальше происходят события вроде бы фантастические. После тифа герой произведения теряет жилье, в его квартиру вселяют постороннего человека, думая, что вскоре хозяин умрет. (Фактически в те же годы подобное происходит и с самим писателем. Грин тогда тяжело болел и помог ему, спас его Горький.) И герой стал ночевать в пустующем здании Центрального банка. Место действия тоже определено. Не просто какой-то особняк заброшенный, а заброшенный в прошлом могущественный банк. И там герой становится свидетелем некого шабаша странных существ. То он видит мальчика, взывающего помощи, но в улыбке этого мальчика и в том, как он хватал героя за руки было нечто страшное и зловещее. То он видит чудную девушку, которая признается ему в любви и умирает. Постепенно герой понимает, что стал объектом какого-то чудовищного заговора. Кто эти существа, он не совсем понимает, но совершенно очевидно, что он наделяет их всеми атрибутами бесов. В финале рассказов герой вырывается от этих чудовищ, которые ждут некого освободителя с помощью пожилого человека и его дочери.
«Крысолов вышел и принёс старую книгу в кожаном переплёте, с красным обрезом.
– Вот место, над которым вы можете смеяться или задуматься, как угодно. «Коварное и мрачное существо это владеет силами человеческого ума. Оно также обладает тайнами подземелий, где прячется. В его власти изменять свой вид, являясь, как человек, с руками и ногами, в одежде, имея лицо, глаза, движения подобные человеческим и даже не уступающий человеку, – как его полный, хотя и не настоящий образ. Крысы могут также причинять неизлечимую болезнь, пользуясь для того средствами, доступными только им. Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений, действуя как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речи. Они убивают и жгут, мошенничают и подстерегают; окружаясь роскошью, едят и пьют довольно и имеют все в изобилии. Золото и серебро есть их любимейшая добыча, а также драгоценные камни, которым отведены хранилища под землей».
– Но довольно читать, – сказал Крысолов, – и вы, конечно, догадались, почему я перевел именно это место. Вы были окружены крысами.
Но я уже понял. В некоторых случаях мы предпочитаем молчать, чтобы впечатление, колеблющееся и разрываемое другими соображениями, нашло верный приют».
Гениальная цитата. Можете считать это произведение философским трактатом, можете – великой художественной прозой. В принципе это то и другое. Но здесь четко читается ответ на вопрос, кем мы окружены и в чем причины несчастья России и в 1920 году, и спустя много лет.
Обратимся к наиболее пророческому рассказу Грина «Серый автомобиль», в котором писатель обозначил то, что он по-настоящему любит, чему он служит.
«Между тем одна грёза не дает мне покоя. Я вижу людей неторопливых, как точки, ближайшие к центру, с четким и гармоническим ритмом, во всей полноте жизненных сил, владеющих собой с улыбкой даже в страдании. Они не торопливы, потому что цель ближе от них, они спокойны, потому что цель удовлетворяет их, и они красивы, так как знают, чего хотят. Пять сестер манят их, стоя в центре великого круга, неподвижные, ибо они есть цель, и равные всему движению круга, ибо есть источник движения. Их имена: Любовь, Свобода, Природа, Правда и Красота».
Илл. Вероника Шевчук. Мечтатель. А.С.Грин (из цикла "Певцы Киммерии", 2003 г.).
