Сообщество «Салон» 00:31 12 мая 2021

Луна, Ленский, Лорелея

выставка «Мечты о свободе» в Новой Третьяковке

«Всё перепуталось, и сладко повторять:

Россия, Лета, Лорелея».

Осип Мандельштам

В стихотворении "Декабрист" Осип Мандельштам не для пущей лепоты задействовал это странное триединство – Россия, Лета, Лорелея и добавил «подругу рейнскую, вольнолюбивую гитару». Образованный человек рубежа XVIII и XIX веков был, если не германофилом, то непременным знатоком, поклонником Гёте, Шиллера, Гейне, а заодно – северо-немецкой готики и загадочного европейского средневековья. Ich weiß nicht, was soll es bedeuten… - рейнская златовласка Lorelei губила мужчин своим пением и те канули в реку забвения – Лету, притворившуюся Рейном.

А что на Рейне? Дойчланд в те годы не была «юбер аллес» и не ассоциировалась с «дранг нах остен», да и галантный король Фридрих Великий давно почивал в могиле, чуть-чуть потревоженный Бонапартом, устроившим церемонию у надгробия своего кумира. Наполеон бодро шествовал по Германии, с удовольствием топча земли перепуганных курфюрстов. Вместе с тем, его сапоги теперь хранятся в Дрездене, как память о тотальном ужасе и – грандиозном освобождении. Поэтому выставка, проходящая в Новой Третьяковке на Крымском валу именуется «Мечты о свободе» с подзаголовком: «Романтизм в России и Германии», а сапоги неистового корсиканца – одна из главных «изюминок» экспозиции. Проект – масштабен. Здесь и картины – известнейшие и проходные, и оружие, и удивляющие артефакты, вроде рисунка, сделанного императором Николаем I, к слову, не чуждого романтики и называвшего свою жену Шарлотту Прусскую не иначе, как «белая роза». Тут же – знакомые ещё по школьным учебникам силуэты и росчерки Пушкина.

Рассказы о художниках и поэтах продолжены историями декабристов, как бы говоря нам: «Вот, куда уводят мечты!» Лорелея – коварна. Декабризм – это не столь французское вольтерьянство в сочетании с русской «традицией» дворцовых переворотов; сколь грёза о буре. Одна из наиболее запоминающихся картин выставки – вещь Максима Воробьёва "Дуб, раздробленный молнией". Автор умиротворяющих и прозрачных пейзажей, Воробьёв точно выразил идею романтизма – красивая, изысканная гибель, как вершина смыслов. Декабризм тоже вырос из надлома, который хотел стать натиском.

Учителя словесности убеждали, что Онегин имел все задатки будущего декабриста. Ничуть не он. Идеалист-романтик нашей полосы – Владимир Ленский. Над ним, по сути, подтрунивал поэт, создавая «типичного представителя». Немецкое образование, цитирование философских трактатов, поэзия, экзальтация и «кудри чёрные до плеч». Но тут же – вульгарная Ольга с её округлым лицом и вздорно-кокетливой натурой. Пушкин сжалился над восемнадцатилетним недо-Вертером, убив его на взлёте, пока тот не превратился в толстого помещика-рогоносца, что рядом с приземлённой и ветреной Оленькой было бы вполне закономерно. Но мог бы и в тайное общество рвануть. И на Сенатскую. Романтик обязан погибнуть в младые лета или пострадать за грёзы на каторге. Иначе – банальность и протухание.

На холсте Николая Подключникова – иконописца, реставратора и мастера интерьеров - интеллектуалы в своём кругу. Перед нами – учёный, врач Алексей Филаморфитский и его гости. Если приглядеться – все разобщены и каждый мыслит о своём-прекрасном. На стене – копия рафаэлевой Мадонны – одного из культовых шедевров для продвинутого романтика. Сию Мадонну «открыли» и оценили только в середине XVIII века, а к 1810-1830 годам она сделалась предметом для поклонения. «Исполнились мои желания. / Творец тебя мне ниспослал, / тебя, моя Мадонна, / Чистейшей прелести чистейший образец», - признавался Пушкин, сравнивая свою Натали с благоуханной девой Ренессанса. На выставке можно увидеть вариации на тему Сикстинской богоматери – её писали с разной степенью толковости во всех европейских странах – для украшения «философических» кабинетов. Здесь мы наблюдаем копию русского художника Алексея Маркова – он, получив золотую медаль от Академии Художеств, учился за границей, и в 1832 году скопировал великое полотно.

Рядом с рафаэлевой Марией – произведения уникального автора – Алексея Егорова, писавшего в манере Возрождения и до такой степени прославившегося, что Папа Пий VII звал его в Ватикан. Однако Егоров предпочёл остаться на родине. Он был до того искусен, что как-то раз нарисовал фигуру единым росчерком, начиная с большого пальца левой ноги. Любимец Александра I, он попал в опалу при Николае Павловиче – ему решительно не нравились образы Егорова – слишком чуждые русскому духу, а потому чудеснейший мастер ушёл в тень и пребывал в печальной безвестности.

«В чертах у Ольги жизни нет. / Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне», - усмехался Онегин, показывая, что для тогдашнего ценителя не все мадонны были одинаково чудесными, и типаж, сотворенный Антонисом ван Дейком, вышел пустым. Евгений признаётся, что на месте Ленского он выбрал бы другую – Татьяну, непонятную, пугливо-изящную, с римским именем, восходящим к Titus Tatius.

Подражание эпохе Кватроченто – лучший метод. Теодор Ребениц – роскошнейший тому пример. Выучившись на юриста, он всё-таки выбрал искусство. Его аллегорическая вещь "Италия и Германия" живописует девушек, взятых напрокат у божественного Леонардо с лёгким намёком на Боттичелли и Фра Филиппо Липпи. Шатенка-Италия покровительствует блондинке-Лорелее, северной сестре, обязанной преодолеть варварство, но если Италия смотрит грустно и у неё «всё в прошлом», то Германия взирает оптимистично и - куда-то вдаль. Романтики Рейна верили в пангерманизм и светлое будущее под эгидой возвышенного тевтона. И всё это придёт чрез благородное страдание.

Тогда формировался и новый взгляд на религию. Остро переболев атеизмом французского Просвещения, общество изумилось волшебному очарованию библейских текстов. В них заключалось всё – и чудо, и погибель, и воскрешение. На выставке – целый раздел, посвящённый Александру Иванову и "Явлению Христа народу", хотя само гигантское полотно осталось на своём месте – в старой Третьяковке. Тут представлен один из удачных эскизов. Рядом – античная прелесть "Аполлон, Гиацинт и Кипарис", а ещё – с восторгом писанная ветка на фоне жаркой синевы.

Для романтиков было характерно стремление на юг. Впрочем, это - извечная тяга северян к ярким цветам и фруктам, древним руинам и утончённой игре ума. Восток, Эллада и, конечно же, Италия.

«Кто знает край, где небо блещет / Неизъяснимой синевой, / Где море теплою волной / Вокруг развалин тихо плещет?» - риторически вопрошал поэт. Тут – во всём пламень творчества и даже водонос поёт, как оперный тенор, а сборщицы винограда – истые Венеры. На экспозиции представлен ряд итальянских пейзажей – с римскими древностями и без оных, и, конечно же, не обошлось без Карла Брюллова. Портреты чернокудрых сеньорит – в национальных костюмах и светских платьях по моде 1820-х - перемежаются с зарисовками из жизни пастухов, торговок и возничих. Однако же солнце и ласковая синь моря – лишь отдохновение и забытье. Душа изнывает по недостижимому идеалу! Романтик – мечется.

Помимо эстетически-выверенной смерти или иного мучения для него имелся ещё один пассаж – драматическая уединенность, как на картине Каспара Давида Фридриха "Странник над морем тумана" - к сожалению, этой вещи нет на выставке – по словам устроителей она редко покидает Hamburger Kunsthalle. Зато есть множество иных работ славного немца. Автопортрет явлен вместе с изображением его друга - Василия Жуковского. Их лица интересно сравнивать – горячая страстность Каспара и тихая мечтательность Василия Андреевича. Притом, что оба гения обращены внутрь себя – классический романтизм интровертен, в отличие от романтизма советского, направленного только вовне. Персонажи Фридриха не хотят взаимодействовать со зрителем – они либо погружены в думы, либо – в общение, из которого они тут же исключают всех окружающих. Редчайший приём – развернуть героя спиной. Это не только знаменитый путник, но и влюблённая пара «На паруснике», и двое мужчин, созерцающих луну.

Вообще луна – частая гостья в мастерской романтика. В связи с этим забавен пассаж Онегина, съязвившего, что Ольга подобна глупой луне. Подлунный мир призрачно-волнующ в серебристом, надменном сиянии. "Лунная ночь в Неаполе" Сильвестра Щедрина – глубина черноты, пронизанная бледными лучами. Силуэты зданий, вода, кто-то жжёт костёр на берегу. А вот - городской пейзаж скандинава Юхана Кристиана Даля "Дрезден при свете полной луны". Норвежец по крови и датский подданный, Юхан Даль входил в избранный круг Каспара Давида Фридриха и был женат на немке – фройляйн фон Блок. Даль считается основоположником национального пейзажа, но, как водится, тяготел к Лорелеям, предпочитая жить в Саксонии. Впрочем, и умер он там же. На его дивном полотне мы видим город, погружённый в тайну. Час русалок, фей и колдунов. Но, если приглядеться, всё по-житейски обыденно – купание коней в Эльбе и чья-то неясная фигурка.

Человек в творчестве романтика – отнюдь не центральный объект, он – деталь. Поэтому ведущий жанр – пейзаж. Туда, под сень дубрав, уходит и сам художник, и его лирический герой. Распространены виды из окон – автор любуется природой, строениями, небом и вовсе не хочет покидать свою комнату. "Вид на Дрезден" Карла Готфрида Фабера – это взгляд добровольного отшельничества, этакого само-заточения. Солнечность, весёленькая зелень, река, силуэты моста и башен. И тут же – психологический кокон – оконная рама, заграждающая путь на волю. Преддверие свободы - желаннее самой свободы. Во всяком случае, много красивее.

С этой точки зрения иначе воспринимаются пасторальные сюжеты Алексея Венецианова – его пейзане существуют будто бы на сцене. В процессе тяжкого труда они плывут в мареве дня, как танцоры, но здесь нет никакого слаженного действа. Лишь – сосредоточенное уединение всех и каждого. Героиня хрестоматийной "Жатвы" смотрит на всё отрешённо, как благородная сеньора из флорентийского рода. Впрочем, выглядит она ровно так же, а кичка напоминает ренессансный убор. Художник идеализирует крестьянский мир, любуется им, но до конца не понимает. Это смогут только Передвижники. Точно также мало сознавали свой народ и прекраснодушные декабристы и не ради красного словца дворянин Ульянов-Ленин сказал, что «страшно далеки они от народа». Они мыслили эталонными формулами, а не реальными фактами. Им было проще сгинуть, чем подумать об итогах. «И память юного поэта / Поглотит медленная Лета», - она смывает всё, кроме настоящего искусства, ибо только оно вечно.

двойной клик - редактировать галерею

Загл. илл. Алексей Венецианов. "На жатве. Лето" (середина 1820-е)

Cообщество
«Салон»
5 марта 2024
Cообщество
«Салон»
19 марта 2024
Cообщество
«Салон»
1.0x