«Кич (китч) (нем. Kitsch) — дешёвка, безвкусная массовая продукция, рассчитанная на внешний эффект»
Большая Советская Энциклопедия
«Хочешь победить врага — воспитай его детей»
Восточная мудрость
Жизнь Николая Корнейчукова (19 (31) марта 1882 — 28 октября 1969), впоследствии — Корнея Ивановича Чуковского, «дедушки Корнея», классика из классиков советской детской литературы, выдалась и долгой, и чрезвычайно плодотворной. Более того, мало кто из отечественных писателей — за исключением, может быть, Пушкина (которого сам Чуковский, по его собственному признанию, «боготворил»), — оказал и продолжает оказывать настолько мощное, хотя и не настолько приметное, влияние на наше общество.
Как говорил Антуан де Сент-Экзюпери, все мы родом из детства. А в детстве каждого из наших соотечественников и сограждан, воспитанных в русской культуре и на русском языке, обязательно присутствовали стихи Чуковского: "Краденое солнце", "Тараканище", "Мойдодыр", "Муха-цокотуха", "Телефон", "Путаница", "Айболит"…
Добрый доктор Айболит!
Он под деревом сидит.
Приходи к нему лечиться
И корова, и волчица,
И жучок, и червячок,
И медведица!
Всех излечит, исцелит
Добрый доктор Айболит!
Что за дерево? То ли Чудо-дерево, на котором растут не листочки-цветочки, «а чулки да башмаки, словно яблоки»? Нет, конечно! Не под это дерево материального изобилия усаживает «дедушка Корней» своего Айболита, а под иное, описанное Пушкиным в Прологе к "Руслану и Людмиле":
У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём, и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом…
«Многия знания — многия печали. А от печалей — многия болезни». Подразумевает ли это, что и «кот учёный» мог быть среди пациентов доктора Айболита, который, собственно, судя по описанию его занятий, даже не доктор, а ветеринар? Почему бы и нет?
Да потому и нет, что знания пушкинского кота беспечальны, они не из этого вещного и дольнего мира, но из мира вечного и горнего:
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит…
Его не надо ни лечить, ни учить — он сказочно здоров и всезнающ. К тому же, учёного учить — только портить, а здорового лечить — только гробить.
Но то, что Чуковскому удалось надолго, если не навсегда, устроить своего доктора Айболита под пушкинским дубом — лучшее свидетельство его незаурядного таланта. Как и «почти пушкинские», «почти народные» строки из "Мухи-цокотухи":
А теперь, душа-девица,
На тебе хочу жениться…
"Муха-цокотуха" — не просто «сказка для детей». Это, прежде всего, «сказка наоборот». В центре повествования — вовсе не Комарик, победитель Паука и спаситель Мухи, пусть даже пародийный, но аналог Ивана-дурака/Ивана-царевича. Внимание автора сосредоточено на его «суженой, вовсе не Прекрасной и Премудрой царевне, но для народной сказочной иерархии вообще третьестепенном и малоинтересном персонаже, наподобие «купеческой дочери», достающейся, как правило, среднему сыну: «позолоченное брюхо», которая «денежку нашла», купила самовар и — добрая душа, вот этого не отнять — «закатила пир на весь мир». Правда, мир не крещёный, поскольку насекомый (вообще, интерес к миру насекомых в 1910-е — 1920-е годы, в эпоху атеизма и оккультизма, именуемую «серебряным веком», был максимально высок, и даже революция трактовалась в духе строительства общества, соответствующего социальным инстинктам homo sapiens, всемирного «человейника»). Хотя ещё Чехов предупреждал устами одного из своих персонажей: «Ты, Каштанка, существо насекомое, и супротив человека ты всё равно, что плотник супротив столяра» (цитата не вполне аутентична, но сути чеховской мысли ничуть не искажает).
Многие строки Чуковского намертво «въелись» в наше повседневное общение, получили нормативный характер. До сих пор от кого угодно в самых разных ситуациях можно услышать:
Ох, нелёгкая это работа —
Из болота
Тащить бегемота! ("Телефон")
Неужели
В самом деле
Все качели
Погорели? ("Телефон")
— Да пудов этак пять
Или шесть:
Больше ему не съесть,
Он у меня ещё маленький! ("Телефон")
А лисички
Взяли спички,
К морю синему пошли,
Море синее зажгли ("Путаница")
Маленькие дети!
Ни за что на свете
Не ходите в Африку,
в Африку гулять ("Бармалей")
«Как я рад, как я рад,
Что поеду в Ленинград!» ("Бармалей")
Волки от испуга
Скушали друг друга ("Тараканище")
«Мы врага бы
На рога,
Только шкура дорога,
И рога нынче тоже
не дёшевы» ("Тараканище")
Бараны,
Бараны
Стучат в барабаны ("Тараканище")
Испугалася коза,
Растопырила глаза ("Федорино горе")
И это — лишь самые «расхожие» строки, список подобных цитат из Чуковского можно увеличить в несколько раз.
Одно из клише советской пропаганды и агитации гласило: «В СССР есть только один привилегированный класс — дети», которое по мере формирования бесклассового общества преобразилось в более общий лозунг: «Всё лучшее — детям». В том числе это касалось и литературы, в которой постепенно сформировался свой «цех детской поэзии», высшими мастерами которого были признаны Корней Чуковский, Самуил Маршак, Агния Барто и Сергей Михалков (автор "Дяди Стёпы" и трёх последовательных вариантов текста нашего государственного гимна).
При этом сам Чуковский к своему поэтическому творчеству, в отличие от позднее полностью принятого им статуса «дедушки Корнея», относился не слишком серьёзно и ставил его невысоко — свидетельством тому его известные слова: «Все другие мои сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме "Мойдодыров" и "Мух-цокотух", вообще ничего не писал…» Нет, конечно, писал, и до революции стал известен как очень въедливый и пристрастный критик и литературовед, не дававший спуску — с упором на несоответствие заявленных ценностей и реального поведения в жизни — ни современным ему кумирам «серебряного века», ни кумирам прошлого, включая «певца горя народного» Н.А. Некрасова.
Изначально эти его «строчки в рифму» предназначались «для внутреннего употребления»: Чуковский, всегда живший с печатью незаконнорожденности и «безотцовщины», долгие годы носивший фамилию матери, старался дать своим детям всё, чего сам был лишён. Лишён — даже несмотря на то, что пользовался покровительством своих еврейских родственников по отцовской линии, был другом детства одного из отцов-основателей современного сионизма и государства Израиль Владимира (Зеева) Жаботинского, который стал поручителем Николая Корнейчука на свадьбе и содействовал отправке молодой семьи жить и работать в Англию. Оттуда будущий классик отечественной детской поэзии вернулся в 1904 году и быстро — транзитом из Одессы в Петербург — стал одной из молодых звёзд столичной художественной богемы. Интересно, что аналогичную поездку, только десятилетием позже, в 1912–1914 годах, совершил ещё один классик, Самуил Яковлевич Маршак. Оба были восхищены «старой доброй Англией» и активно работали над переводами лучших произведений англоязычной литературы и английского фольклора. В личном «активе» Чуковского не только "Доктор Айболит" ("Доктор Дулитл" Хью Лофтинга), но и сказка "Джек — покоритель великанов", "Робинзон Крузо" Даниэля Дефо, "Приключения Тома Сойера", "Принц и нищий" Марка Твена, "Листья травы" Уолта Уитмена — всего более десяти крупных и значимых переводов высокого качества в стихах и прозе.
Дети Чуковского — отдельная тема: настолько разными оказались их судьбы, их жизненные и творческие позиции. Самая младшая и самая любимая отцом, Мурочка (1920–1931), рано скончалась от тяжёлого туберкулёза; Борис (1910–1941) стал инженером, в 1941 году пошёл добровольцем на фронт и погиб под Вязьмой, защищая Москву; Николай (1904–1965) стал достаточно известным писателем, прошёл Финскую и Великую Отечественную войны, Лидия (1907–1996) единственная пережила своего отца, издала 15-томное собрание его сочинений (далеко не полное, поскольку Чуковский «пахал» днём и ночью, в режиме «многостаночника»), являлась видной активисткой диссидентского движения. Может быть, яблоки от яблоньки и недалеко падают, но разлетаются в очень разные стороны…
Так вот, детские стихи Корнея Ивановича, в которых чрезвычайно сильны «англофильские» абсурдистские нотки, наряду с переводами произведений англоязычных авторов (за которые Чуковский же в 1962 году получил степень доктора honoris causa (в честь заслуг) Оксфордского университета по литературе — редкая честь для иностранного автора, особенно русскоязычного), оказались жизненно важной отдушиной в его не слишком простых отношениях с советской властью как критика и литературоведа. Как известно, дело доходило до разгромной статьи Н.М. Крупской и вынужденного публичного, через печать, покаяния Чуковского с отречением от написанных им сказок и обещанием «исправиться». Но Крупская вскоре скончалась, а Сталин, который по многим вопросам со вдовой Ленина расходился, начал не только чистку «старых большевиков» из ленинской гвардии, но и возвращение «прав гражданства» в советском обществе и в системе образования русской культуре, в том числе сказкам, народным и литературным.
С тех пор стихотворные «сказки» Чуковского переиздавались и переиздаются многомиллионными тиражами, по ним созданы мультфильмы и киноленты, ставятся спектакли, выпускаются детские игрушки. Образы Доктора Айболита, Бармалея, Мойдодыра и других героев «дедушки Корнея» стали неотъемлемой частью отечественной культуры, именами нарицательными. Многие их этих «сказок» при желании можно считать «пророческими». Так, написанная в 1921 году сказка «Тараканище» в определённых творческих кругах трактовалась как описание будущей «диктатуры Сталина», а сказка «Мойдодыр» (1923) со строчками «Утюги за пирогами, сапоги за утюгами» — как образное, в паре строк, описание постсоветского периода российской истории, где бизнес («пироги») сменяется криминалом («утюги»), а тот — силовиками («сапоги»)…
Возможно, всё это — на грани, а порой даже за гранью культурного кича (китча), да и сам литературный псевдоним Николая Корнейчукова, Корней Иванович Чуковский, в сокращении выглядит как «К.И.Ч.» — случайное совпадение, конечно. Но для детей и про детей — всё оказывается немного иначе. Ровно настолько иначе, чтобы "воснитывать, развлекая" (точно так же предельно точны и серьёзны исследования Чуковским детской психологии и детского словесного творчества, отражённые в его книге "От двух до пяти")…
двойной клик - редактировать изображение
В Сталинграде, ставшем одним из главных символов Великой Отечественной войны, чудом уцелела скульптурная группа «Дети-пионеры и крокодил», созданная по мотивам сказки Чуковского «Бармалей» и украшавшая фонтан на Привокзальной площади города-героя. Но она — такая историческая контаминация смыслов получилась — приобрела совсем иное значение. Ведь в «Бармалее» (1925) крокодил — спаситель Айболита и детей, проглотивший Бармалея, а вот враг-крокодил, который «солнце в небе проглотил», — персонаж другой сказки, «Краденое солнце» (1927).
Такими неисповедимыми путями кич превращается в Искусство с большой буквы. В случае творчества Корнея Чуковского это неоспоримый факт.
