Андрей Бычков. ... постмодернизму. – Б.м.: Издательские решения, 2020. – 150 с.
Издательство «Ридеро» не так давно порадовало ценителей русской литературы переизданием ранних работ известного русского писателя-экзистенциалиста Андрея Бычкова. Книга содержит роман «Графоман» и ряд ранних рассказов.
Андрей Бычков – писатель признанный, его творчество высоко ценилось Юрием Мамлеевым. Как никто иной в современной русской литературе, Бычков способен передавать ледяное бесстрастие окружающего мира, индивидуальную экзистенцию на грани прорыва глубинного крика внутреннего отчаяния…
Роман «Графоман» называли первым антикапиталистическим литературным произведением постсоветской России. В своё время это произведение вызвало в литературных кругах нешуточный скандал. Андрей Бычков уловил и отобразил в своем произведении истину: капитализм приносит не только закон джунглей, он выжигает всё, даже антигуманные формы духовной деятельности, оставляя лишь пепелище и пустоту.
Главный герой романа мучится осознанием того, что его творчество и не творчество вовсе, а примитивная игра. Смысл произведения - раскрытие через внутреннею коллизию героя примитивности и пустоты «нового русского искусства» подмявшего под себя все и вся.
«Графоман» - манифест протеста против наступления даже не антикультуры, это было бы, по крайней мере, понятно, а а-культуры, против которой восстает главный герой романа: «Господи, Боже, прости его, грешника, приготовь для него казнь очищающую, сожги его помыслы сейчас, пока он одевается, пока еще не успел выйти на улицу, чтобы разбрасывать семена дьявола, сеять зубы дракона, сеять ветер, сеять бурю. Чего он хочет? И кто говорит через его смрадные уста? Сколько их – бесов? Что он задумал, и есть ли у него угрызения совести?»
На фоне порожденного перестроечной оргией поклонения зелено-бумажному тельцу воцарения приговых-рубинштейнов, Бычков сумел сказать в своем романе, что не «короли голые», а «королей нет». Мало кто в начале девяностых обладал таким даром прозрения. Теперь, с позиции тридцатилетней дистанции стало окончательной видно, что постмодернистский карнавал «нового искусства» был лишь феерией убожества, ярмаркой пустоты, давшей в итоге лишь вытоптанное поле покрытое сором.
Онтологическая беда творчества, - или все-таки «творчества»? - приговых и им подобных – отсутствие экзистенциальной глубины. Невозможно быть Творцом в мире, ограниченном физиологией и вещным бытом. Религиозный вещизм и убогий гедонизм не дают, и не могут дать в принципе сакральной наполняемости бытия.
В начале девяностых наступление постмодерна воспринималось как «свежий ветер». Никто не мог предположить, что всё обернется испусканием литературных газов.
В рассказе «... постмодернизму» как никому иному Андрею Бычкову удалось изобразить тип позднесоветского «творца нового искусства», по сути лишь нарциссично-убогого гиперобывателя, над которым и глумиться грешно…
Восьмидесятые-девяностые нынешнему времени не дали практически ничего, гениальный Мирослав Немиров стоит памятником самому себе на отшибе нынешнего выжженного литературного поля, Пелевин благополучно обитает в крепко выстроенной башне с покрытием «под слоновую кость» и лишь Андрей Бычков, подхвативший знамя Мамлеева, доводит до читателя отчаянно-грустные послания русского духовного космоса.
Писатели, работающие в русле классической традиции, к примеру, Шаргунов и Шишкин, слава Богу, остались. А вот на поле авангарда и экспериментов зияет пустота. Андрей Бычков, пожалуй, единственный, кто, сохраняя русское творческое начало, способен полноценно играть на поле литературного авангарда. Его проза при всей, отсылающей к Набокову и Бунину, стилистической выверенности вполне вписывается в модерновые каноны.
Нельзя не сказать о пронизывающей все творчество Андрея Бычкова теме эроса, представляемого в романе «Графоман» как акт экзистенциального отчаяния, ритуальная тризна, по самому герою, по умирающей-возрождающейся вне-реальности, по миру являющего себя в миг-живущих образах запредельной реальности.
Проза Бычкова, как говорил Юрий Мамлеев «органично русская», она органично сочетает в себе русскость с авангардом и модернизмом. Его экзистенциальная направленность выходит не только за грани обыденности, она устремлена в трансцендентальную глубину. В сборнике это, возможно, чувствуется не столь ярко, нежели в поздних произведениях Бычкова, роман и рассказы раннего периода более тяготеют к реализму, но всё же «крик извечной боли» в них отчетливо слышен.
Попытка вырваться из состояния экзистенциальной заброшенности в дальнейшем привела творчество Андрея Бычкова к «вечному Востоку», с индуистскими и буддистскими векторами духовной ориентации. Выдающийся, с восторгом принятый великим Мамлеевым, роман «Дипендра» будет потом, а тогда, в начале девяностых ориенталистский мотив только проявлялся. Рассказ «Люди на земле» по мироощущению откровенно индуистский, но и органично европейско-русский, раскрывающий тему явного или мнимого духовного освобождения нынешнего урбанистического индивида.
«Спуститься по ступеням, потому что кончился дождь, наверное, жарко не станет, но надо идти. Куда? Неизвестно. Но это, если оно существует (если существует судьба), найдет его само. Дождь кончился, жаль, он был в этом дожде другим, время дождя в нем протекало без слов, и чем‑то иным, не словами, он почувствовал или ему показалось, или увидел вдруг в одной из капель, как на повороте, сразу весь вид: смешно и нелепо это его разбрасывание никчемных фраз, эти инфантильные игры, которым он предается по чьей-то воле, это бессмысленное сжигание времени, которое можно было бы отдать какому-нибудь делу, общей пользе, денежной выгоде, выращиванию семьи, всему тому, чем заполняют свою жизнь люди» («Графоман»).
