С шипением и треском поют старые пластинки… Звучат бархатно-горьким голосом Шаляпина:
— Эх ты ноченька, ночка тёмная, ночь осенняя…
В голосе певца — то самое важное, что не выразить словами, но это видит глаз и слышит ухо. Всё то, чем живёт и что вмещает в себя русская душа…
— Прощай, радость, жизнь моя, знаю, едешь без меня…
Незатейливая мелодия народной песни и тёплый, задумчивый голос Фёдора Ивановича. Вот они, те самые воспоминания, что делают разлуку переносимой, растворяют горечь расставания светом того прошлого, но и вечного мига пронзительного счастья. Кто ещё мог бы так спеть? В звуках и словах русских песен передаётся нам способность переплавить горе и слёзы в ясное и высокое, дающее силы пережить и переломить судьбину…
А сам-то Фёдор Иванович разве не был голосом народа? Разве не о себе он пел? Не его жизненный опыт впечатывает себя в наши души, души слушающих потомков? И разве не слышим мы доносящийся со старых пластинок посыл, дающий силу и власть над собой, дарующий каждому способность с честью пережить, вынести текущие или грядущие испытания?
"Я помнил, что меня ждёт у крыльца моя русская тройка с валдайскими колокольчиками, что мне спать некогда, — надо мне в дальнейший путь", — говорил Шаляпин.
Фёдор Иванович прожил всего 65 лет (1873–1938), но они вместили в себя и скитания, и бесконечную преданность музыке, и невообразимый труд, и талант, вложенный в обновление ни больше ни меньше — мирового оперного искусства, и неутомимую жажду жизни, и бесконечный путь наверх… Но не в бытовом смысле, обычном для западной культуры, а в извечном русском смысле — путь к высотам духовной культуры. Потому-то именно Шаляпин остаётся доныне столпом русского оперного, да и не только, искусства. Ему выпало на долю стать одной из узнаваемых скреп русской идентичности. И только выдающимися вокальными данными певца объяснить это невозможно, хотя его способность охватывать музыкальный образ во всей целостности была уникальна. Много было великолепных русских басов до Шаляпина, много их было и потом, но символом и голосом России стал именно он.
"Медведь, водка, балалайка" — уничижительные ярлыки, злобно навешанные Западом на нашу Родину. Но в то же самое время вся мировая культура стоит на русских китах. Бесконечна череда великих имён: Вернадский, Павлова, Рахманинов, Шишкин, Достоевский, Станиславский… да сколько их! В этом славном ряду творцов, поднявших человеческий дух на новую высоту, стоит и имя Шаляпина.
Казань. 13 февраля 1873 года в доме крестьянина Ивана Яковлевича Шаляпина случилась радость — родился сын, нарекли Фёдором.
Интересно почитать о детских и юношеских годах жизни певца в мемуарных записках "Страницы из моей жизни", отполированных ярким и образным пером душевного друга Фёдора Ивановича — писателя Максима Горького. Иногда смешно, но чаще жутко от рассказа певца о приключениях (иногда перераставших в злоключения) и подлинных трагедиях, выпавших на его долю. Как он, повинуясь зову музыки и таланта, покинул родной кров ради влекущей, околдовывающей мишуры странствующей оперы, попал на самое дно жизни и едва не сгинул там.
Дороги завели молодого Фёдора в Тифлис, где так круто изменилась его жизнь. Там он встретил своего первого учителя — известного в прошлом тенора Дмитрия Андреевича Усатова. С робостью явился Фёдор к Усатову на прослушивание.
— Что же, давайте покричим, — предложил преподаватель. Каково же было изумление Фёдора, к тому моменту уже изуверившегося в людях, когда знаменитый учитель предложил обучать его бесплатно, мало того, используя свои связи, устроил Шаляпину стипендию для проживания в Тифлисе, помогал с устройством антрепризы, обучал хорошим манерам, ввёл в общество, дал рекомендации. Усатов оказался не только талантливым учителем, но и добрым опекуном.
Жизнь молодого Шаляпина круто изменилась. Пришёл успех, более ни разу не изменивший Фёдору Ивановичу.
Далее были Москва, Санкт-Петербург, "Аркадия", тесно застроенный деревянной "роскошью" увеселительный парк, где на деревянной эстраде под открытым небом устраивались концерты шансонеток, а известный на всю Россию антрепренёр Михаил Лентовский ставил оперы-буфф и феерии, Панаевский театр… Вот там-то молодого Шаляпина услышал Эдуард Направник, главный дирижёр Мариинского театра. Фёдор Шаляпин был приглашён на прослушивание. Пока долго и неспешно принималось решение в отношении зачисления молодого баса в штат самого главного оперного театра России, Шаляпин много и с успехом концертировал. Его приняли в свой круг многие известные актёры того времени, очарованные и покорённые его голосом и артистизмом: Мамонт Дальский, Василий Качалов, Николай Фигнер…
Наконец, заветная карточка в руках Фёдора — "Артист Императорских театров"! Но действительность огорчала. Казённость, скука, театральная многовековая пыльная рутина душили молодого певца. И друзья, и сам Шаляпин чувствовали, что половина его дарования не раскрылась. Один голос и певческий талант уже не удовлетворяли ни исполнителя, ни слушателей. Нужна была актёрская игра. И в этот момент, как по заказу судьбы, на Шаляпина упал взгляд промышленника-мецената Саввы Мамонтова.
Вот именно тогда и родился тот самый Шаляпин, о котором мы с восторгом говорим даже спустя столько лет.
Человек, прекрасно знающий и понимающий искусство во всех его формах, тонкий ценитель, глубокий ум, самородок режиссёр-реформатор, пропагандист русской оперной музыки, русской живописи — вот портрет Саввы Мамонтова, писанный яркими красками на полотне мирового искусства, русской жизни. Вообще, Савва Мамонтов открыл и поддержал такое количество русских талантов, что список займёт многие страницы. Врубель, Коровин, Нестеров, Васнецовы, Шаляпин — лишь верхушка айсберга.
Фёдор Шаляпин сделал тогда невозможное — променял сцену Мариинки на подмостки московской "Частной русской оперы", владельцем которой и был Мамонтов. Здесь за несколько лет (1896–1899 гг.) Фёдор Шаляпин прошёл ту школу актёрского мастерства, которая растворила двери его души и выпустила в мир вторую половину его дарования — актёрскую.
Всеобъемлющий охват репетиций в "Частной опере" Шаляпина поражал. Обладая внутренним чутьём, Мамонтов сам проводил их, поясняя певцам их задачи, обсуждая режиссуру и декорации.
Для лучшего понимания образа Бориса Годунова Мамонтов познакомил Шаляпина с историком Василием Осиповичем Ключевским. Двадцатитрёхлетний певец и пожилой профессор истории часто беседовали, прогуливаясь в парке. По словам Фёдора Ивановича, ему временами казалось, что рядом с ним идёт не Ключевский, но хитрый и расчётливый интриган боярин Василий Шуйский, посвящающий его в страшные тайны своего времени.
В "Частной русской опере" декораторами работали многие впоследствии прославленные художники. Тесное общение с ними, постоянные посещения в их обществе Третьяковской галереи развили в Шаляпине дремавший художественный талант. Яркость, смелость коровинской живописи, лаконичность, чёткость рисунка Серова позволили Шаляпину достичь законченности и экспрессии в его образах на сцене. Он научился искусству грима, перевоплощения, столь необходимые истинному артисту. Впоследствии Шаляпин мастерски лепил свои поясные портреты, оттачивая, примеряя к ним то или иное сценическое лицо. Так создавал он свои незабываемые образы.
Фёдор Иванович под руководством Мамонтова стал смелым реформатором сценического костюма, образа, манеры игры. Ходульные приёмы актёрства, обветшалые в веках представления об опере только как о "бельканто", вольности дирижёров с партитурами, особенно в части ритма (конечно, по просьбе исполнителей), неуважение к народившейся русской классической и оперной музыке — вот тот многоглавый змей, на битву с которым Савва Мамонтов снарядил Фёдора Шаляпина.
И тот выиграл сражение!
Московские спектакли "Частной русской оперы" потрясали замшелые устои мировой оперы. Впервые в представление ворвалась психологическая игра персонажей, исторически достоверные или феерически прекрасные декорации. На первом представлении оперы Римского-Корсакова "Садко" зрители разразились неудержимыми овациями при виде декораций "морского дна" по эскизам Коровина и Малютина. На всех спектаклях публика впервые оказывалась лично вовлечённой в события, происходившие на сцене, — такова была игра актёров, в первую голову — Шаляпина!
Тут следует сказать, что на репетициях Мамонтова очень часто присутствовал молодой родственник его жены Константин Сергеевич Алексеев, впоследствии обретший мировую известность под именем Станиславский.
В 1919 году Фёдор Иванович — тот, кому рукоплескал весь мир, победитель итальянской оперной "клаки", певец, сумевший реабилитировать и дать "путёвку в жизнь" несправедливо освистанной ранее опере Бойто "Мефистофель", кумир миллионов и миллионов, триумфально выступавший на сценах всех главных театров мира с операми русских композиторов, — посетил Вторую студию МХТ вместе в дочерью Ириной, чтобы посмотреть игру Аллы Тарасовой, коей он прочил большое будущее. Что, впрочем, и случилось.
На обратном пути у Шаляпина с дочерью состоялся знаковый разговор о новой "системе Станиславского".
— "Бессознательное" творчество никуда не годится, актёр должен быть мастером, создавать образ, ежеминутно помня, что он на сцене. Нести правду через актера-творца, а не через актера-человека, вот это и называется искусством. В этом, мне кажется, мы расходимся с Костей Станиславским; я не совсем понимаю все эти замысловатые выражения: "войти в круг" или какое-то "зерно", — словом, так называемая система. Мне кажется, по системе играть на сцене нельзя, вот в рулетку — можно. Костя Станиславский говорит, что с меня написал систему. Не знаю. Но я никогда не играл по системе, а вам он это так рассказывает "нарочно".
… Мы шли некоторое время молча, потом Фёдор Иванович снова заговорил.
— Удивительно, почему это МХТ любит всё так упрощать на сцене, причём как-то "играет" простоту, а получается сплошь и рядом фальшь. Вот "Горе от ума". Чацкий — это же "кудрявый" человек, а МХТ его "прилизал", вряд ли это верно. Вот иногда замечаю, как актёр "просто" держит себя на сцене, как он "небрежно" отстегивает пуговицу на жилете или "просто" свистит, или "просто" отгоняет муху; а я вижу, как он всю эту простоту придумал, и вдруг всё это становится таким "сложным"; мелкие будничные детали заслоняют образ и мешают основной линии. Вообще же в театре нельзя убивать театральность и романтику, без них театр не театр. Актёр должен суметь обмануть публику, но так, чтоб она этот обман пережила бы как высшую правду. И плакать на сцене не надо, это крайнее нарушение художественной меры, надо, чтобы публика плакала оттого, что увидела твои слёзы, которых, в сущности, нет. Вот так надо обмануть публику, тогда это мастерство, а твои личные слёзы никому не интересны, да и грим и костюм испортишь. Ни к чему это! Потом надо играть так, чтобы было соблюдено чувство меры; шёпот и тот должен быть слышен, то есть ни одно слово не должно пропасть. А если для "настроения" некоторые актёры начинают "шептать" так, что я, сидя в третьем ряду, ничего не слышу, то это вообще никуда не годится. Слово надо любить так же, как и фразу. Русская речь кованая, и каждое слово имеет свой вес. И ещё хочу сказать, что нельзя забывать, что ты художник и рисуешь картину, нужны живые краски, а не мёртвая фотография — протокол.
— Очень хорошо, если актёр сам находит образ и умеет воплотить его и внутренне, и внешне; но если он этого сам не может преодолеть, то ему должен помочь режиссёр. Режиссёр должен уметь показать актёру то, чего от него добивается, наглядно показать. Это не значит, что актёр должен слепо повторить рисунок, так как, разумеется, данные актёра и режиссёра часто не совпадают, но режиссёр должен показать актёру, от чего надо оттолкнуться".
Это говорил актёр и певец, полностью реформировавший оперное искусство, триумфально объездивший весь мир, гордо неся ему русскую музыку. Он своею жизнью доказал справедливость своего мнения, своё право на слово.
Может быть, сегодня, в дни его юбилея, к этим заветам Фёдора Ивановича стоило бы прислушаться и современным актёрам и режиссёрам, погрязшим в эпатаже и внешних эффектах? Может, есть смысл отворотить с кривой колеи российского столичного театрального искусства и вернуться к истокам? Тем более, что проложена эта колея не нами, а теми, кто нас не понимает.
В США проходили гастроли Шаляпина. Американские газеты того времени писали, что вот к нам едет мировая знаменитость, стенобитный бас Шаляпин. Но он приехал, спел — и ни одной стены не разрушил! Даже стакана не разбил… Зритель разочарован!
Как не вспомнить тут сказку Джанни Родари "Джельсомино в стране лжецов"?
Чарующий мягкий тембр баритонального баса Шаляпина, тонкость его игры, искусство перевоплощения — всё это пустяки, главное — стену голосом пробить!
Вот он, вкус тех, кого мы ныне зовём англосаксами.
Позже, когда Шаляпину пришлось заново зарабатывать на жизнь после биржевых крахов 1929 года, он принял приглашение выступить на острове для узкого круга "избранных".
В молчании и тайне доставили певца на яхте к берегу маленького острова, принадлежавшего, как сказали, какому-то американскому миллиардеру. Держали Фёдора Ивановича одного в пустой комнате. Подали безвкусный обед. Из окна были видны пальмы, песок и прибой… Да только пальмы и цветущие кусты все были искусственные, запылённые, ни единой живой травинки… Шаляпина пригласили в большую комнату, где уже находился аккомпаниатор. Зрители сидели в полумраке, невидимые Шаляпину. Тягостное молчание повисло в воздухе. Шаляпин запел… Впервые певец столкнулся с полным отсутствием реакции зрителей. Давящая атмосфера мешала, душила. Наконец, закончив петь, Шаляпин поклонился и вышел…
Вот такой случился концерт, вызванный любопытством… кого? У певца не было ответа.
Теперь много рассуждений о природе разности Запада и России. Может быть, этот рассказ Фёдора Ивановича прольёт свет на природу этой разницы и розни?
А сегодня мы чествуем горячо нами любимого сына русской земли, положившего жизнь на алтарь настоящего искусства, сделавшего всё, чтобы русскую оперу признали и полюбили во всём мире, целеустремлённый талант которого обогревает и поддерживает нас и по сей день. Человека, известного всем культурным людям Земли, великого русского певца, неподражаемого баса, Шаляпина.
Со 150-летием, дорогой Фёдор Иванович!
Фото: Фёдор Шаляпин за работой над скульптурным автопортретом. На фотографии чернилами: "Не забывайте меня Глубокоуважаемая Наталия Ивановна, я же дарю Вам снимок этот в знак моей искренней симпатии Ф. Шаляпин. СПб. 1 ноября 1912 г."
