"Есть только миг между прошлым и будущим —
Именно он называется жизнь…"
Из советской песни
Можно ли назвать Надю Рушеву безупречной рисовальщицей, мастером техничного рисунка? Нет и ещё раз нет. Большинство её работ наивны, а иные даже беспомощны. Но кто кинет в неё камень? Кто скажет, что она — посредственный художник? О феномене Рушевой спорят и в XXI веке, силясь понять — как смогла эта девочка за короткий срок создать не просто 10000 иллюстраций к различным книгам, но и сотворить миф о самой себе.
Она родилась в 1952 году в семье театрального художника Николая Рушева и тувинской балерины Натальи Ажикмаа. В раннем возрасте начала активно рисовать. Ей давали полноценную свободу творчества, а первая выставка её рисунков, организованная в 1964 году журналом "Юность", произвела фурор — никто не ожидал такой пронзительности от двенадцатилетней школьницы. Потом были другие экспозиции — не только в Советском Союзе, но и в Европе. Осязала ли Надя Рушева свою исключительность? Думала о ней? Скорее всего, нет. "Я живу жизнью тех, кого рисую", — говорила Надя, и в этом не прослеживается никакого позёрства. Незамысловатая констатация. Эта фраза вынесена в название выставки, которая сейчас проходит в Государственном музее А.С. Пушкина (ул. Пречистенка, 12/2). Проживать судьбу Наташи Ростовой, Маргариты, Маленького принца — каково это? Попробуем осознать.
Принято считать, что гений — это 5% таланта и 95 — напряжённого труда. Однако есть нюанс: время и место. Попасть в нужную эпоху, в конкретный социум, откликнуться на ожидания — лишь тогда все эти 5 и 95 имеют резон. Какая разница, есть ли у тебя способность к поэзии, если твои современники не настроены слушать рифмы? Кто распознает великого танцора в обществе, где никому не нужен балет и вообще классические па? Таланты и гении остро востребованы, когда моден — именно моден — интеллектуализм. Поколению Нади Рушевой не довелось полноценно вписаться в мир шестидесятников — дети, рождённые в начале 50-х, увидели небо в алмазах (в спутниках и ракетах!), но сами ничего не придумали. Их понедельник не успел начаться в субботу. Это касается всех, но не самой Рушевой. Она рано повзрослела — как нравственно, так и эмоционально. Поэтому все её работы выполнены в духе и стиле 60-х — линии и ритмы журнала "Юность", молодёжной литературы, актуального дизайна. Скорость, порыв, ощущение воздуха, росчерки. Немного наспех. В этом торопливом беге нет ощущения "тяп-ляп", но присутствует желание поймать ускользающий миг. Вместе с тем, её рисунки — предощущение 1970-х, интеллигентской грусти, осени, замыкания в себе. Она оказалась на стыке времён.
…В небольшом зальчике — всего несколько десятков работ. Капля в море. Но даже этот скромный экскурс позволяет осмыслить все грани творческого наследия. На первом месте, разумеется, произведения Пушкина — Надя считала его своим любимым поэтом. Пир у Шемаханской царицы — старый царь и восточная дива: "И потом, неделю ровно, покорясь ей безусловно, околдован, восхищён, пировал у ней Дадон". От милых сказок — во взрослую жизнь, к любованию Татьяной Лариной. Профиль красавицы, изысканное платье, характерный головной убор: "Как изменилася Татьяна, как твёрдо в роль свою вошла, как утеснительного сана приёмы скоро приняла!". Лицо спокойное и без единой эмоции. Рабыня светских правил… Небольшой набросок: попытка воссоздать облик молодой графини — la Venus mоscovite — из "Пиковой дамы". Мы знаем её старухой, но Пушкин упоминал портреты, "писанные в Париже М-e Lebrun", и ту самую "молодую красавицу с орлиным носом, с зачёсанными висками и с розою в пудренных волосах". Какой она могла быть, когда смело играла и флиртовала в пышном Версале, о котором уже в пушкинские лета говорили с ностальгической иронией, как о чём-то невозвратном, чарующем и — суетном. Высокая причёска по моде 1770-х, полумаска, декольте, лукавый взгляд. Юность скоротечна и подобна розе: нынче цветёт, завтра — тлен, и былая Venus mоscovite предстанет сварливой и безобразной старухой… А пока — игра в Версале.
Лев Толстой — "Война и мир". Четырёхтомный кошмар старшеклассников. Эволюция образа Наташи Ростовой. "Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своём корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад чёрными кудрями, тоненькими оголёнными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребёнок ещё не девушка…". Здесь Наташа со своей куклой Мими, в детском платье — с видимыми всему миру панталончиками. Рушева рисует не только юную графиню, но свою же современницу, с привычной для 60-х годов чёлочкой. Нам кажется, что перед нами московская школьница, какая-нибудь "хорошая девочка Лида" из жизнерадостного и лиричного стихотворения. Тем не менее, это — Наташа Ростова, которую одухотворила Рушева, сделав нашей "подружкой". Или своим же вторым "я". Тоненькая Наташа и мешковатый Пьер. Наташа на охоте. Наташа возле умирающего князя Болконского. А вот совсем другая фабула — княжна Марья и Андрей: "Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая-то гордыня…". Два благородных лика — бесстрастное лицо Андрея и живая мимика "некрасивой княжны". Свет глаз, о которых постоянно твердил нам Лев Толстой. Рушева запечатлела миг передачи Андрею семейной реликвии: "Против твоей воли Он спасёт и помилует тебя, и обратит тебя к Себе, потому что в Нём одном и истина, и успокоение, — сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с чёрным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы". Советская девочка-шестидесятница, далёкая от религии и маломальского понимания христианства, создаёт маленький шедевр, не акцентируя внимание на образке, но обращая свой взгляд на самих героев. Образок выглядит обычным кулоном. Но это уже не столь важно.
Интерес к самой загадочной и самой мудрёной книге XX столетия — "Мастеру и Маргарите". Культовая книга советской интеллигенции. Вещь, которую все читали, но мало кто понял. Вернее, все что-то поняли и увидели нечто своё. Мистика и трамваи. Любовь и дьявольщина. Ад и Рай. Коммунальные, конторские, писательские перипетии. Мгновения и вечность. "Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга…". Рушевой удалось постичь все оттенки — она то поднимается к вершинам, рисуя мучения Иешуа и страдающее лицо Мастера, то — снижается, пикирует к карикатурным образам: Гелла напоминает девиц Бидструпа, а поющие совслужащие — готовая картинка для журнала "Крокодил". На перекошенных лицах — недоумение: "Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера…". Трактуя Мастера и Маргариту, юная художница не вспоминает, что её герои жили в 1930-х — они почему-то вне времени. Это облик молодых шестидесятников. Он — печален и бородат, она — с распущенными волосами.
Ещё одна популярная книга Оттепели — "Маленький принц" Антуана де Сент-Экзюпери. Её растащили на цитаты, которые впоследствии сделались тускловатыми штампами, но в этом нет вины автора — люди обожают создавать клише. Ими проще пользоваться. Общеизвестен портрет Маленького принца, нарисованный самим Экзюпери: "Вот самый лучший его портрет, какой мне после удалось нарисовать. Но на моём рисунке он, конечно, далеко не так хорош, как был на самом деле. Это не моя вина". Надя Рушева не побоялась спорить с мэтром и сотворила своего принца. Тема вселенского одиночества. Мальчик на ветру. Глаза-блюдца. Как водится — грустные. Так всегда у Рушевой. Радость вперемешку со слезами.
Детская история, выдуманная Марком Твеном, — про Тома Сойера и Гека Финна — одна из самых читаемых в Советском Союзе. Приключения американских шалопаев, так похожих своими вкусами на весёлых двоечников из параллельного класса — или из соседнего подъезда. Хулиганские выходки, страшные тайны, первая любовь к симпатичной Бэкки Тэтчер. А вот — европейская классика. Уильям Шекспир: "Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте". В 1960‑х — в эпоху культа юности — была невероятно популярна именно эта пьеса. Велись дискуссии — в каком возрасте можно (не стыдно!) влюбляться? Что есть любовь? И как на это реагируют родители влюблённых старшеклассников? На этом фоне тема средневековых подростков выглядела актуальной и свежей. Ромео и Джульетта сделались притчей во языцех — по экранам (не без скандала!) прокатился фильм "А если это любовь?" — о современных нравах. Шекспировские страсти в исполнении Нади Рушевой — это вовсе не страсти. Это скорбь невозможности.
Экспозиция содержит два коротких сюжета о Наде Рушевой — один из них предполагался как полноценная документальная лента, но рассказ обрывается титрами: фильм не закончен, потому что Рушева умерла от болезни. Беспристрастные энциклопедии выдают учёную фразу: "из-за разрыва врождённой аневризмы сосуда головного мозга и последующего кровоизлияния". Это произошло 6 марта 1969 года. Ей было 17 лет. За краткий миг своего бытия она сделала больше, чем иные люди за долгую и, возможно, даже насыщенную, интересную жизнь. Невольно задаёшься вопросом: а что, если бы?.. Если бы она пережила свою эпоху, влилась в минорно-гуманитарный мир 70-х, продолжила свою линию художницы… дожила бы до наших дней. Кем бы она стала? Превратилась бы в рядовую ремесленницу — как это часто бывает с "ранними" гениями? Страдала от невозможности повторить свои же высоты и — о, ужас — спилась бы? Или раскрылась ещё мощнее? Нам не дано узнать. Ей был дан миг — она его прожила, блеснув, как сказочная жар-птица.
Выставка проходит по адресу ул. Пречистенка, 12/2 (ст.м.«Кропоткинская») с 17 января по 21 мая 2017 года - см. полная информация о проведении выставки.
