Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?

«Пока канителим, спорим,

смысл сокровенный ища:

«Дайте нам новые формы!»

— несётся вопль по вещам»

Владимир Маяковский «Приказ по армии искусства».

В Новой Третьяковке (здание на Крымском валу) 25 сентября открылась пафосно-грандиозная выставка «Я, Энди Уорхол» и здесь хочется ввернуть строку из Маяковского: «Объясняться излишне». При чём тут Маяковский? Наверное, при всём. Уорхолловский поп-арт – это зеркало русского авангарда, только первый был знамением общества потребления, о чём витиевато молвил старик-Бодрийяр, тогда как The Russian avant-garde – явление сугубо антикоммерческое и служившее идее полного отказа от «старорежимного» вещизма. Тем не менее, эти две линии парадоксальным образом пересекаются, причём в самой яркой точке: и советские авангардисты, и мэтры поп-арта ставили на пьедестал госпожу-вещь, разглядывая её с разных позиций и даже – из параллельных миров.

Уорхол всех поражал своим праздничным и неприкрытым цинизмом, объявляя, что «…самое красивое в Токио — McDonald's. Самое красивое в Стокгольме — McDonald's. Самое красивое во Флоренции — McDonald's. В Пекине и Москве нет пока ничего красивого». Сейчас и в Москве, и в Пекине тоже есть «самое красивое», но все эти манифесты – вторичны, ибо ещё Алексей Толстой, живописуя нравы футуро-молодёжи 1910-х, вкладывал в их уста приблизительно такие же лозунги: «Мы ничего не хотим помнить. Мы говорим: довольно, повернитесь к прошлому задом! Кто там у меня за спиной? Венера Милосская? А что – её можно кушать? Или она способствует ращению волос? Я не понимаю, для чего мне нужна эта каменная туша? Глядите по сторонам, вперёд, под ноги».

Далее? «У вас на ногах американские башмаки! Да здравствуют американские башмаки! Вот искусство: красный автомобиль, гуттаперчевая шина, пуд бензину и сто верст в час. Это возбуждает меня пожирать пространство. Вот искусство: афиша в шестнадцать аршин, и на ней шикарный молодой человек в сияющем, как солнце, цилиндре. Это – портной, художник, гений сегодняшнего дня!»

Словари гласят, что Уорхол, будучи художником, дизайнером, кинодеятелем, писателем и философом, пропагандировал типаж под вывеской «homo universale». Впервые? Да неужто? Подобная концепция поддерживалась, начиная с античности, когда философ бывал одновременно математиком и достигла своего апогея в XVIII столетии – в эру энциклопедистов. Не говоря уже об идеале хомо-советикуса, которому всё тот же Маяковский подсказывал смысл бытия: «Землю попашет – попишет стихи». Сам он тоже - homo universale, то есть поэт, агитатор, дизайнер, художник и – киноактёр («Барышня и хулиган»).

Энди Уорхол по сути ничего не изобрёл – он подобрал то, что плохо лежало, точнее – завалялось и, отряхнув от пыли забытый слоган, провозгласил: «Я бы хотел быть машиной». Ему истово захлопали и объявили о начале начал. Как тут не вспомнить фразу Юрия Олеши из романа «Зависть» - этой декларации советских-1920-х: «Я хочу быть машиной. Зависть взяла к машине – вот оно что! Чем я хуже её? Мы же её выдумали, создали, а она оказалась куда свирепее нас».

Вторил и режиссёр Дзига Вертов, чьи документальные фильмы до сих пор входят в топы западных киноакадемий: «Стыдно перед машинами за неумение людей держать себя, но что же делать, когда безошибочные манеры электричества волнуют нас больше, чем беспорядочная спешка активных и разлагающая вялость пассивных людей».

Однако наблюдая экспонаты выставки – совершенно нереальной по масштабу и фантастической по воздействию - понимаешь, что Уорхол довёл идеи 1920-х до их логического финала и …краха. Бесконечно повторяющиеся банки с супом Campbell`s, конвейер Coca-Cola и раскрашенный лик Мэрилин Монро – череда буквиц, одинаковых глаз и приклеенных улыбок. Лик – тут неслучаен. Уорхол громоздил псевдо-религию для общества жратвы и пластмассовых кукол. Если основоположник журнала «Вещь» - Эль Лисицкий призывал: «Скорей бросьте декларировать и опровергать, делайте вещи!», то Энди Уорхол создавал фантомы вещей, возводя их в ранг идолов. Но идолов, лишённых уникальности, а потому – взаимозаменяемых.

В конце-то концов, Жан Бодрийяр объяснил все эти исторически-ценные телодвижения: «Поп-арт хочет быть искусством банального. Но что такое банальное, если не метафизическая категория, современная версия категории возвышенного?» Уорхол гениально выпотрошил идеи 1920-х с их конвейером нужных и полезных штучек, явив trade-mark и лейбл в качестве эпохальной категории. «Тут нет ни игры, ни «реализма», а есть признание того факта, что истиной предметов и продуктов является их марка», - пояснял Бодрийяр, вовсе не пытавшийся умалить значение Уорхоловской «фабрики грёз и смыслов».

C другой стороны, Уорхол поставил титанов - Ленина и Мао в тот же ряд, что крошка-Монро, Микки-Маус и …банки с томатным супом Campbell`s. И Дядя Сэм – общеамериканский плакатный воспитатель не избежал препарирования. Всё – бренды, поэтому наш Ильич – такая же узнаваемая и «трафаретная» личность, как открыточный Санта-Клаус. На экспозиции они где-то рядом. Важен лишь тот объект, что бросается в глаза. Кто? Что? Русский политик-революционер, мультипликационная мышь или название вкусной газировки. «Реальность не нуждается в посреднике, нужно просто изолировать её от окружения и перенести на холст», - изрекал Уорхол и тут он хитрил – поп-арт вообще не нуждается в реальности.

Итак, Андрий Вархола (sic!) – сын выходцев из Австро-Венгрии, был по национальности русин, представитель интереснейшей славянской общности, населяющей ряд европейских стран. Провёл детство-отрочество в скромности, хотя и не в бедности, рано потерял отца, но именно таких середнячков и любит фея по имени American Dream. Получив неплохое дизайнерское и художественное образование, Вархола решил посвятить себя иллюстративной деятельности. Благо, в конце 1940-х – 1950-х пышным цветом расцвела сочная реклама, повествующая о превеликих возможностях «обычного американца». Будучи Андрюхой Вархолой, стать winner-ом in USA довольно сложно – миру был дан Andy Warhal – в этой фамилии слышится war, война. Впрочем, Энди не собирался воевать – достаточно глянуть на его фантастический «Камуфляж». Псевдоним –вывеска с лукавой сутью.

Известность пришла к нему быстро – тогда всем уже хотелось пряной эксцентричности на фоне глянцево-щекастых pinup-girls, демонстрировавших ласку стирального порошка Tide. На экспозиции можно видеть работы молодого Уорхола в журналах Vogue, Glamour и Harper's Bazaar 1950-х. Карьера шла в гору – в 1962 году первая большая выставка. Уже потом были эскапады, девушки-музы – Эди Сэджвик, Нико, Ультрафиолет; странные, похожие на бред, кинокартины и, конечно, арт-студия с «нехудожественным» названием «Фабрика».

Опять изумляющая перекличка с машинной феерией 1920-х, когда самым прекрасным творением почитался даже не аэроплан, а станок, и всякий фотограф стремился зафиксировать работу механизма. Уорхол всё выворачивает наизнанку: его «Фабрика» - это богемная сказка, где в угарном калейдоскопе царили художники, манекенщицы, юные музыканты, режиссёры с «особым видением», богатые лодыри, искавшие остроту карнавальных ночей.

На выставочных витринах - фотографии, как самого маэстро, так и его подопечных; воссоздано пространство студии и явлена бутылка из-под Coca-Cola, выкрашенная в серебристый цвет – один из маячков Уорхоловской «Фабрики». Презанятная деталь – Уорхол пытался выстроить новый кинематографический язык, по многу часов снимая неподвижный небоскрёб или спящего человека и, если в 1920-х всё упиралось в динамику, то здесь – явное желание изобразить «анти-движение» и не-деяние.

Он причудливо совмещал артхаус «для своих» и – триумфальное (никак иначе!) зарабатывание денег на коммерческих проектах. Отдельный зал посвящён сотрудничеству Энди с производителями товаров и – ловцами душ, то есть рок-музыкантами. Самым крутым и потому – дорогостоящим оформлением диска арт-критики считают рисунки Уорхола для The Rolling Stones. Человек-оркестр Андрюша Вархола выпестовал и свою личную группу The Velvet Underground – буквально «Бархатное подполье». Как и в случае с кино, Уорхол шёл какими-то своими тропами – бурного успеха «бархат» не имел, зато непостижимо оказал влияние на дальнейшее развитие рока. В принципе, всё, что делал Уорхол, становилось либо денежно-выгодным, либо, как минимум, цепляющим. Как его «Цветы» - нелепо-детские, но такие обворожительные, что невозможно забыть.

Он умудрился шагнуть в вечность, запросто играя в какую-то персональную игру – и вовлекая в неё целый мир. Согласно одному из опросов, сделанных в Америке, уорхоловская Монро гораздо популярнее других изображений культовой актрисы. Принты с рисунками Энди чаще иных используются в модной индустрии и дизайне. Один из красноречивых примеров – коллекция Джанни Версаче, ставшая уже классикой фэшн-индустрии.

Безусловно, Уорхол эклектичен и, как уже подчёркивалось, не сильно оригинален. Все его полотна, выходки и мысли по отдельности и без привязки к личности – раскрашенная пустота. Одни любят искусство в себе, другие – себя в искусстве, а Энди Уорхол оказался неотделим от своих творений. Он сам по себе – произведение искусства, а его лицо – один из символов XX столетия. На выставочном стенде красуется фраза: «Если вы хотите узнать все об Энди Уорхоле, просто посмотрите на поверхность моих картин, на мои фильмы и на меня. Вот он я». При любом раскладе, он – это величина, быть может, измышленная толпой. Или им самим. Чего в нём никогда не было, так это скуки. Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?