Душа Добужинского

«Добужинский — человек с прекрасной светлой душой!»

Александр Бенуа

Галерея «Наши художники» отличается от большинства московских арт-площадок, в которых мало, собственно «арта», зато масса причуд и пафосной фанаберии. Экспозиции «Наших художников» лишены концептуального безумия, граничащего со скукой и вторичностью. Нынче можно удивить не эпатажем, а его отсутствием, поэтому выставка «Маэстро Добужинский», что открылась в галерее – одно из важнейших событий этого сезона.

Итак, четыре небольших зала с эскизами. Проект посвящён театральной деятельности с 1914 по 1951 год. Петроград, Вильнюс-Каунас, Париж, Монте-Карло, Нью-Йорк – география экспонатов обширна и - печальна, ибо утончённый стилист, волшебник сценических форм, Добужинский покинул родину, чтобы никогда не вернуться в обожаемый Питер. Художника не прессовали большевики – он был даже членом Комиссии по делам искусств при Совете рабочих и солдатских депутатов. Ему светила недурная карьера при всесильном боссе Луначарском, понимавшем в живописи, но мэтр предпочёл литовское гражданство. Правильно ли он поступил? Наверное, нет.

Вместе с тем, та волна эмиграции несла на Запад русскую культуру и – пропагандировала величие русского мира. (Кстати, у господ-либералов модно сравнивать «покорителей Верхнего Ларса» с теми беглецами и невозвращенцами, что не приняли Совдеп, но пусть отыщут средь себя хоть одного гения, а то ведь мелкота и бессмысленность). Но не будем о грустном и вернёмся в галерею «Наши художники».

Мстислав Добужинский изрядно знаменит, и его не надо заново «открывать» для публики. Все в курсе, что он - ключевая фигура русского и европейского Ар нуво, один из мощных «Мирискусников» (членов объединения «Мир искусства»), эстет, новатор и тут же - консерватор. Детали его биографии прелюбопытны, даже пикантны. Сын знатного шляхтича-генерала и актрисы, он унаследовал, как благородство отца, так и артистизм красавицы-матери. К слову, она ушла от мужа, что по тем временам было фраппирующим событием. Великодушный отец, человек широких взглядов, не запрещал своей бывшей супруге видеть ребёнка и оказывать на него гуманитарное влияние. Мальчик рос восприимчивым - он был с детства одержим творчеством. Благо, оба его родителя обладали дарами. В своих мемуарах Добужинский отмечал: «Моя охота и способности к рисованию стали проявляться тоже очень рано - с тех пор, как я научился держать в руке карандаш, и тоже это было до известной степени наследственным. Отец мой рисовал очень хорошо для любителя, и с натуры делал отличные и точные рисунки». Тем не менее, Мстислав получил фрагментарное образование - в Академию его так и не зачислили, пришлось учиться в Европе у Антона Ажбе, популярного на тот момент живописца.

Александр Бенуа высказался со свойственной ему резкостью: «Мне могут указать, что искусство Добужинского не столь значительно, чтоб по поводу него пускаться в подобные выспренние рассуждения. Однако это не так. Говорить нечего, искусство это действительно скромное, тихое искусство, однако в этом скромном и тихом искусстве заложена та крупица подлинности, которую следует особенно ценить и которой лишены многие другие и весьма гордые, знаменитые и блестящие произведения.

Это необычайно искреннее искусство вполне свидетельствует об искренности и душевной правдивости художника. Не все в Добужинском одинаково ценно; попадаются и в его творении, будь то иллюстрации или театральные постановки, вещи надуманные и потому менее ценные».

Одни считали Добужинского полубогом, вторые – неучем, третьи – имитатором, коему самое место в театре. Здесь он оказался и классиком, и новатором одновременно, сплетая разнообразные гармонии – от античности до рококо, но всегда прибавляя что-то от актуальных «-измов».

Добужинский любил театр, утверждая: «По тому огромному месту, которое занял театр в культурной жизни Европы сейчас, он - один из наиболее живых нервов современности». С середины 1900-х мастер сотрудничал со Станиславским, успел поработать у начинающего Мейерхольда и, конечно, привлекался Дягилевым для Saisons Russes.

Вот – изысканная декорация к дягилевскому балету «Бабочки» на музыку Роберта Шумана. Имена и названия – самые громкие. Хореография Михаила Фокина, костюмы Льва Бакста, премьера – в парижской Гранд-Опера в Париже. Шёл 1914 год. Вот-вот всё грянет, а пока – таинственная ночь, свет луны и ротонды, белеющие среди дерев. «Бабочки» не имели сверх-успеха, и пресса отозвалась о них довольно скупо. Критики сочли, что эта хорошенькая вещица – повторение фокинского «Карнавала», где звучал всё тот же Шуман.

На выставке много эскизов к забытым, «провалившимся» или неизвестным постановкам, требующим дополнительной информированности. Например, «Цветы маленькой Иды» по сказке Ганса Христиана Андерсена, явленные в Петрограде 1919 года. Спектакль был создан для «культового», как ныне говорят, арт-кабаре «Приют комедиантов». Это покажется странным, однако, именно в 1917-1922 годах случился какой-то небывалый всплеск творчества – как авангардного, так и «старорежимного», а часто одно переходило в другое. Впрочем, огневые, экспрессивные вехи рождают дух созидания, и уже не так важно, есть ли на столе кусок хлеба. Маленькая Ида и её цветы! Каждое из растений получило не только роскошный облик, но и напомнило зрителю портреты XVI-XVII столетий. Допустим, лилия амариллис была представлена в виде инфанты Марии-Терезии работы Веласкеса, а маргаритка вышла Маргаритой Валуа, королевой Марго с одного из рисунков Друэ.

Добужинскому нравилось погружаться в старину – этим «грешили» все господа из «Мира искусства». Отсюда – повышенный интерес к замыслам, где требовалась стилизация. Перед нами - эскиз комнаты Татьяны Лариной к опере «Евгений Онегин» для Дрезденской оперы. Это уже 1923 год – художник ещё не взял литовский паспорт и ездил по Европе, как «человек Луначарского». Метко увидена та грань времён, что отличала онегинскую эру – смесь ушедшего галантного столетия, где мать Лариных «корсет носила очень узкий» и нового, девятнадцатого, века. Татьяна сформировалась на стыке, найдя средь книг «и Ричардсона, и Руссо». Всё это считывается, глядя на обстановку.

Не гнушался мастер и такими легкомысленными проектами, как инсценировки песенок в небольших театриках и варьете. Вот – изящные костюмы к «Жене кондитера» Гюстава Надо, одного из родоначальников шансона. Типичная французская история-шансонетка с игривыми поворотами; франт в зелёном фраке да мадам в оборочках. Поставленная в Париже 1926 года, она получила хвалебные отзывы за счёт удачных нарядов, сделанных по рисункам Добужинского.

Не чурался он и остренькой современности. Подвизаясь в Амстердаме, в театре Хендрики (Рики) Хоппер, наш художник соорудил чарующий декор к спектаклю «У жизни в лапах» по Кнуту Гамсуну. Фантасмагория Ар деко, фальшь чрезмерно ярких огней, буржуазная пресыщенность. Безупречны женские наряды 1920-х с их полуголым шиком и, как сказали Ильф с Петровым по поводу Вандербильдихи: «Каскады драгоценностей и немножко шёлку»!

И всё же главной страстью Добужинского оставалось прошлое. Оформление моцартовского «Дон Жуана» в Каунасе начала 1930-х – это тяжеловесно-златое барокко в его испанском изводе - с добавлением чёрного цвета. «Спящая красавица» Чайковского в том же Каунасе – ажурная прелесть рококо, нежность и манерные завитки. «Коппелия» Делиба в Монте-Карло 1936 года – прянично-праздничный вихрь старой Галиции, где происходит фабула сказки; тут европейский лоск соседствует с полуязыческим мистицизмом.

Авторитет Добужинского так высок, что его приглашают в Америку, а там не было недостатка в сценографах. Богаты платья, камзолы и парики-аллонжи к спектаклю «Королева Анна Английская» по драме голливудско-бродвейских авторш Мэри Касс Кэнфилд и Этель Борден. Картины из эпохи Анны Стюарт и её статс-дамы герцогини Мальборо, вертевшей всем двором и – всей Британией. Есть ложное убеждение, что в Америке шла на ура лишь буффонада с танцами и ногастыми гёрлз с перьями на голове. Нью-Йорк выдавал всё – и глупенькое, и серьёзное. Театр Джильберта Миллера, пригласивший Добужинского, слыл респектабельным заведением, а сам Миллер получил образование в Европе.

В годы Второй Мировой войны Добужинский жил и трудился в США, о чём красочно повествуют его рисунки для спектаклей Михаила Чехова. С ним Добужинского связывала крепкая дружба, хотя, они горячо спорили. Вот – опера Мусоргского «Сорочинская ярмарка», ставшая событием 1942 года в Нью-Йорке. Малороссийские мотивы, блеск и нищета Украины-окраины, гоголевский юмор – это органически переплелось в тех рисунках. Опять же, мнится, что за океаном почти не знают русскую классику. Это не так. После войны с триумфом шла «Война и мир» Сергея Прокофьева, и не в забегаловке на сотню мест, но в Метрополитен-Опера. Грандиозное действо было отрисовано Мстиславом Добужинским.

Раздел экспозиции посвящён «Одержимым» по роману «Бесы» Фёдора Достоевского. Сценическое воплощение передал Михаил Чехов и - снова в Нью-Йорке. Как обычно, Добужинский уловил дух и смысл – на этот раз нашёл точку сборки всех произведений Фёдора Михайловича. Внешне респектабельный, холодноватый мир, где дамы носят платья на кринолинах, по факту оказывается адом, жестоким и таящим катастрофы.

Мстислав Добужинский прожил долгую жизнь и скончался в Нью-Йорке возрасте 82-х лет. Он успел повидать всё – и зарю Серебряного века, и его закат, и революции, и войны, и смены стилей. А ещё у него имелась такая способность, как умение общаться. Это качество не такое уж и распространённое среди творцов, иной раз болеющих манией величия, склочностью и злопамятством. Многие колоссы невыносимы в быту и в качестве соседей, а то и вовсе асоциальны. Это по счастью никак не сказывается на произведениях. Бенуа писал: «Что же касается не художника, а человека Добужинского, то он несомненно принадлежит к разряду наилучших и наипленительных. Беседа с ним создаёт всегда то редкое и чудесное ощущение уюта и какого-то лада, которое мне представляется особенно ценным и которое всегда свидетельствует о подлинном прекраснодушии». Это свидетельство дорогого стоит – сам-то Бенуа был самовлюблённый тип.