1. Невидимый Колледж
Лондонское Королевское общество (англ. The Royal Society of London) – одно из ведущих системных центров просвещения, организация, под чутким руководством которой совершалась научная революция просвещения. Это первая (в точном смысле) Академия Наук, точнее сказать, центральная Академия наук всего Нового времени, значение которой в построении «нового порядка вещей» переоценить невозможно. Именно здесь ковалась наука Нового времени, утверждались ее фундаментальные основания. Кто-то скажет: но ведь науку двигают энтузиасты, самородки, учёные, наука расцветает в университетах – то есть, растет повсеместно, как сад, можно ли ее локализовать столь жесткими утверждениями? Да, в данном случае можно. Это было именно то время, когда старую, католическую, основанную на аристотелизме, науку, цветущую в старых университетах нужно было закрыть и начать новую – просвещенческую, основанную на совершенно новых принципах.
Какова главная функция Академии наук? Это функция комитета по цензуре. Академия наук создает единые правила, согласно которым отличает затем правильную науку от неправильной, настоящую от ненастоящей. Именно такую функцию и выполняло в эпоху становления просвещения Королевское общество. Таким оно остается и сегодня: частная организация, выполняющая роль «палаты мер и весов» настоящей науки, отличающей ее от «ненастоящей».
И да, конечно, с момента своего основания и по сей день Британская Академия наук остается чисто масонским образованием и органом (КО с гордостью сообщает, что масонами были более 2000 его членов).
Теперь обратимся к истории. Ядром Королевского общества, основанного 28 ноября 1660 года по разрешению Карла II Стюарта, стал небольшой элитарный клуб, уже полтора десятка лет собиравшийся в Грешем-колледже под Лондоном, и называющий себя в духе розенкрейцеров и Фрэнсиса Бэкона – невидимой коллегией или невидимым колледжем (Invisible College). Таким образом, члены невидимой коллегии были, прежде всего, друзьями науки и почитателями Фрэнсиса Бэкона и его «Нового Органона».
Фрэнсис Бэкон – важнейшая, можно сказать, центральная фигура науки всего Нового времени. Именно он своей яростной критикой логики Аристотеля, основанной на силлогизмах, и противопоставлении ей эмпирического опыта, заложил основы современной науки. И важнейшее значение Грешем-колледжа, прежде всего в том, что революционную идеологию Бэкона он претворил в жизнь.
То, что это был поистине революционный переворот – не вызывает сомнений. Но в чем был смысл этого переворота?
Логика Аристотеля (на которой строилось богословие Католической церкви) идёт от предположений к выводам, основываясь на непреложных истинах – предпосылках (предикатах). Бэкон отвергает всякие предпосылки и предикаты, едко обрушиваясь на Аристотеля, как пустопорожнего болтуна и замшелого ригориста. В фундамент новой науки («Новый Органон» - т.е. против «Органона» Аристотеля) Бэкон кладёт не истину, а эксперимент. То есть, отрицает всякого «бога в науке», Бога во всех смыслах, вплоть до основного и главного. Точнее – начиная с главного. Наука Бэкона может существовать только в мире, в котором Бога (Истины) не существует. Именно этим она и хороша, именно этим она и прельщает Просвещение. Точнее, - именно она и создает Просвещение. Ведь в мире, где Бога нет, где отвергается богословие, и, всякая вообще философия, претендующая на истину, богом становится сама наука. Наука (вечно изменчивая, оставляющая позади всякую новую истину, тут же становящуюся старой) становится основанием нового мира. А место самой истины занимает «Доктрина фундаментальной изменчивости», разработанная ещё кальвинистскими богословами.
На фронтисписе первого издания «Нового Органона» Фрэнсиса Бэкона изображен корабль, уплывающий за запретные Геркулесовы столбы – символ покидаемого новым учением старого мира. Символ более чем красноречивый: старый Католический мир отменяется, се – творим всё новое! Плывём – в неизведанное. Не случаен и девиз Королевского общества: «Не верить на слово» (лат. «Nullius in vеrba»). То есть – не верить никаким авторитетам (и, прежде всего, – авторитетам прошлого). Иначе говоря, заветом «Невидимой коллегии» становится, прежде всего, отвержение церковного писания и предания, и создания на его месте новой «научной картины мира».
Чему же тогда, или, вернее, кому же тогда верить? Эксперименту! Как единственной объективной реальности, независимой от авторитетов – такова позиция основателей общества.
На первый взгляд, звучит здраво. Но, чуть поразмыслив, мы убедимся, насколько шатки эти основания. Ведь и эксперимент предполагает некие предикаты. Учёный, который стал бы экспериментировать со всем подряд, выглядел бы полным идиотом (подобными чудаками Королевское общество действительно кишело). Наконец, слишком много зависит от самого экспериментатора. Да и сама объективность «объективной картины мира» вещь сомнительная. Что в ХХ веке и констатировала квантовая физика, доказав, что вне наблюдателя эксперимент ничтожен, и что эксперимент и экспериментатор составляют единое целое. Но если так, где же тогда объективность? И так, всё здание «современной науки» рушится в Преисподнюю. Таким образом, морочить голову себе и всему населению планеты «современной науке» удавалось лишь каких-то двести с небольшим лет. (После чего наука начала уходить в тень между мирами: неклассическая наука, постнекласическая наука, оперирующая «большими системами» – оказывается всё ближе и ближе к магии и старому доброму платонизму).
Ладно. Идём дальше.
В утопии «Новая Атлантида» (ок. 1624) Бэкон описывает некий идеальный строй острова Бенсалем (на иврите «сын целостности»), блаженную жизнь жителей которого обеспечивает особый научный Орден под названием «Дом Соломона».
Дом Соломона – это огромная организация, многоуровневый синклит учёных мужей, цель которой – строительство и обустройство жизни нового идеального мира (Новой Атлантиды).
«Новая Атлантида» - это своего рода модернистский извод «Государства» Платона, в котором учёные «Дома Соломона» выполняют роль платоновских Стражей, но, конечно, совершенно особого свойства. Отчасти они напоминают фокусников, отчасти – обманщиков, отчасти магов и волшебников, которые заняты преимущественно тем, что морочат головы жителям острова и всем миру. Среди них есть «торговцы светом», функция которых – привозить любые знания со всего света, «похитители», которые из потока информации выделяют ценные сведения, «охотники за секретами», «пионеры-изыскатели», «компиляторы», «дарители» (воплощающие идеи в жизнь), «светочи» (намечающие новые горизонты), «истолкователи» (возводящие эмпирические данные в принципы и законы) итд.
Как и во всех тайных обществах, адепты Дома Соломона владеют как открытыми, так и закрытыми знаниями. Открытые знания – это все их замечательные изобретения, помогающие людям существовать комфортно; закрытые – это тайные или опасные знания, которые можно передавать только крайне узкому кругу адептов.
Цель Дома Соломона, согласно Бэкону, есть «положение Основания», или «знание Причин и тайных движений вещей; расширение границ Человеческой Империи, чтобы осуществить все возможное». Звучит несколько туманно, но вполне в духе центральной масонской идеи: строим новый мир на новых основаниях, и – до самых границ вселенной. «Большая реставрация» - так это называется у Бэкона. «Большая реставрация» - это и есть, прежде всего, утверждение естественной истории (т.е. освобожденной от истории Священной) и экспериментальная наука (т.е. наука, лишенная понятия истины).
Одним словом, перед нами и правда некий идеальный масонский мир – Новая Атлантида. Но само слово фримасон еще не произнесено, вместо него Бэкон туманно намекает на розенкрейцерство.
Что же такое розенкрейцерство, и кто такие розенкрейцеры?
2. Розенкрейцерство
Розенкрейцерство – это мифическое (в полном смысле) тайное общество, слухи о котором взбудоражили умы аристократических салонов Европы в начале XVII века. Розенкрейцерство, это, можно сказать, идеальная мифология «тайного общества», легенда как она есть: из артефактов – несколько неясного происхождения трактатов, остальное – слухи, домыслы, туманные образы; своего рода «байки из склепа» позднего Возрождения. Но, при том, такие байки, которые оказались способны держать в тонусе тысячи умов в течении целых столетий. Одним словом, перед нами идеальный масонский миф.
Именно этим, прежде всего, и интересна история розенкрейцерства. История того, как один точечный исторический вброс (возможно, просто чья-то искрометная шутка) создала огромный миф, который будет разрастаться и крепнуть (неустанно питаемый тайной, чудом, авторитетом) до тех пор, пока не оформится в действительно существующую глобальную сеть тайных обществ, целью которых станет изменение всего мира.
Конечно, дело не только в мифе. Дело, прежде всего, в целях, и – огромных деньгах, которыми эти цели обеспечены. Но большинство историков (напр. Дэвид Стивенсон) так или иначе сходятся на том, что именно розенкрейцерский миф лёг в основу будущего масонства, которое в следующем веке начнет расцветать сначала в Шотландии, затем в Англии, где обретет политический и революционный характер, а в 1717 году оформится и утвердится в качестве первой официальной Лондонской ложи.
Итак, в начале XVII в. (между 1607 и 1616 г.) в Германии получают хождение два трактата, точнее, манифеста «Fama Fraternitatis RC» (Слава Братства RC) и «Confessio Fraternitatis» (Вероисповедание братства RC). Несколько лет спустя к ним добавляется аллегорическое сочинение под названием «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца». Эти сочинения поведают миру о существовании некоего тайного идеалистического общества, цель которого – создать новый лучший мир, новое, улучшенное христианство.
Происхождение трактатов до сих пор покрыто сплошным туманом. Возможно, это была чья-то мистификация, возможно – чей-то очень тонкий, глубоко продуманный план. Одним словом, высшее общество Европы было заинтриговано. Когда же, в 1622 г. на центральной площади Парижа, одна за другой появятся две афиши, в которых тайное братство открыто заявит о себе: «Мы, Представители Высшей коллегии розы-креста, действительно находимся, явно, и незримо, в этом городе…», и призовет в свои ряды всех этого достойных: «Мысли вместе с истинным желанием ищущего, приведут нас к нему, и его к нам» – миф о розенкрейцерах окончательно укоренится в головах, и без того уже изрядно сорванных с петель бурями эпохи…
Так, за каких-то 15 лет чья-то мистификация создаст миф, которому суждено будет прожить целые столетия (перед русской революцией в него еще с головой окунуться и наши мистически сдвинутые символисты).
Фабула мифа такова: некий немецкий философ-мистик, «отец наш» Христиан Розенкрейц (род., согласно мифу, в 1378 г.), воспитывавшийся в монастыре, решает отправится в паломничество в Иерусалим. Однако, на пути в Святую Землю он встречает мудрецов из Дамаска, Феса и мифического города Дамкара, которые полностью меняют его путь и мировоззрение. Он возвращается на родину и (в 1407 г., согласно мифу) создает тайное «братство розы и креста», целью которого становится «постижение божественной мудрости, раскрытие тайн природы и оказание помощи людям». При жизни Розенкрейца (а он прожил 106 лет, как утверждает миф) Орден состоял из восьми человек – философов и врачей-альтруистов, которые поклялись, что найдут себе преемников. Так Орден начал свое существование во времени.
Нехитрая легенда сразу же обросла вереницами таинственных теней и персонажей: от Парацельса и Джона Ди (которого упоминает «Химическая свадьба») до всевозможных алхимиков-современников, которыми был богат XVII в. А центральный посыл мифа: существование тайного братства, которое работает над тем, чтобы улучшить род человеческий и окружающий мир, был встречен веком, входящим в сплошную турбулентность революций и мировых войн с большим сочувствием.
Был в этой истории еще один, самый, быть может, важный момент. За много десятилетий до появления мифа о Розенкрейце эмблема креста и распускающейся на нем розы стала знаком португальской монастырской общины ордена Христа (Конвенту-де-Кришту). А Орден Христа (основанный в 1318-м году португальским королем Динишем I) был ничем иным, как официальным правопреемником легендарного ордена тамплиеров (разгромленного папой и королем Филиппом в 1307-1314 гг.). В Португалии же орден практически избежал преследований. Диниш I основал Орден Христа (под этим названием орден сохранился до XVI века) в благодарность тамплиерам за борьбу с сарацинами. Орден даже удержал свой центральный символ – красный восьмиконечный крест, под которым плавали корабли Ордена (и еще Васко да Гама ходил под теми же флагами в Индию).
Таким образом, в миф о розенкрейцерах изящно вплетался миф о тамплиерах со всем его дразнящим, чарующим, запретным ароматом. Орден «розы и креста» оказывался таинственным продолжением легенды о тамплиерах, невинно осужденных папой и королем. Да и сам сюжет мифа прозрачно отсылал к роману о Граале фон Эшенбаха «Парцифаль» (1195-1216), насквозь пронизанному тамплиерской (возможно, даже, альбигойской) символикой. О том же говорил центральный посыл розенкрейцерской идеи: создать обновленное эзотерическое христианство, основанное на последовательных (алхимических) инициациях тела, души и духа.
Этой краткой (но вполне исчерпывающей) информации нам хватит, чтобы довольно точно идентифицировать источники розенкрейцерского мифа. Это, прежде всего, гнозис первых веков христианства, причем гнозис в духе гуманистического герметизма (то есть, основанный на корпусе трактатов мифического Гермеса Трисмегиста, ставшего основным «священным текстом» первых платоновских академий гуманистов XV-XVI вв.). Это, далее, миф о Граале, причем, опять же, в проекции фон Эшенбаха (волшебный камень с неба, несущий счастье, равенство всех религий, таинственный Орден, хранящий истинное знание). Это, наконец, учение о «третьей эпохе духа» Иоахима Флорского (1135-1202) – в общем, весь джентльменский набор просвещенного позднесредневекового вольнодумца-гностика.
Таким образом, розенкрейцерский миф берет начало в иудейско-платоническом гнозисе первых веков христианской эры, вбирает в себя алхимическо-каббалистические миф «платоновских академий» возрождения, и, в общем синтезе, является миру эдаким зрелым цветком вечнозеленого гнозиса в разгар протестантских революций и религиозных войн нач. XVI в.
Ну и, конечно, – судьба рыцарей-тамплиеров, оставившая незаживающую рану в сердце Европы. Одним словом, трещина, проходящая сквозь полтора тысячелетия существования христианского мира – вот что такое розенкрейцерский миф. Ну и, конечно, самое главное: в своеобразной форме этого мифа заключен пленительно-терпкий эзотерический дух революции: невидимое братство идеалистов-волшебников, тайно работающих над улучшением мира. Кому же не захочется стать соучастником столь прекрасного дела?
Дальнейшие наши рассуждения будут лежать в русле логики этой безумной эпохи. Чем бы ни был розенкрейцерский миф: невинной мистификацией или коварным планом, к 30-40-м гг. XVII века (ещё идёт к концу Тридцатилетняя война, ещё бурлит Английская революция) он становится весьма востребован.
В 1624г. розенкрейцерский миф становится источником вдохновения «Новой Атлантиды» Фрэнсиса Бэкона и его «незримой коллегии» Дома Соломона. Сам Бэкон кажется склонен был считать розенкрейцерский миф мистификацией, но с удовольствием включился в игру (о чем многозначительно намекали роза и монограмма RS на гравюре первого издания «Новой Атлантиды», опубликованной посмертно в 1626).
А идеалы «Новой Атлантиды» и детально прописанная идеология «Дома Соломона» ложится становятся основаниями веры и основой деятельности трех друзей – Сэмюэля Хартлиба, Джона Дьюи и Яна Коменского, обильная переписка (в основном, Хартлиба и Дьюи) которых создает разветвленную сеть, охватывающую всех свободномыслящих интеллектуалов Европы – так называемый Круг Хартлиба (Hartlib Circle).
Позднее, круг ближайших соратников Хартлиба и Роберта Бойля оформляется в закрытый клуб, который в 1645г. начинает собираться в Грешем-колледже в Лондоне.
К этому же времени относится и одно из первых упоминаний о масонской ложе в Англии. Это дневниковая запись Элиаса Эшмола, известного мистика, астролога и мага в духе (а в гражданской жизни - королевского сборщика налогов и начальника службы артиллерийско-технического снабжения в Оксфорде) от 16 октября 1646 г. о том, что в этот день он был принят в масонскую ложу. (Таким образом, ко времени революции 1648 года, завершившаяся убийством короля Карла, масонство в Англии уже вполне развернуто и действенно).
Об Эшмоле также часто говорят, как о человеке, сыгравшем ключевую роль в формировании Королевского Общества. Правда, в документах и дневниках самого Эшмола историки не находят об этом сведений. Что, конечно, ни о чём ещё не говорит. Несомненен как целиком масонский характер самого Королевского Общества, так и то, что все люди известного образа мысли в это время прекрасно знали друг друга и имели теснейший контакт. Контакт, который и обеспечивала им разветвленную сеть Hartlib Circle, из которой и вырос сперва Грешем-колледж, а за ним и «Королевское общество» - фундаментальная основа современной науки. Кем же были Хартлиб и Дьюи?
3. Круг Хартлиба
Сэмюэля Хартлиба (Samuel Hartlib) (ок. 1600-10 марта 1662) можно по праву назвать первым профессиональным интеллигентом – самой святой иконой интеллигенции, с безупречно же интеллигентской биографией. Сын торговца-эмигранта из Польши, студент Кембриджа (в котором учился неофициально, но так и недоучился), вдохновленный адепт религии Просвещения с ее универсалистским символом веры, который он сам же и утвердил в качестве партийной программы: «зафиксировать все человеческие знания и сделать их общедоступными для образования всего человечества».
Да, перед нами сам м-р Гугл доинтернетной эры. Своим предтечей (и пророком Иоанном Крестителем) Хартлиб считал Фрэнсиса Бэкона. И в 1640-м году даже попытался реализовать программу построения «Новой Атлантиды» через английский Парламент, выбив для нее финансирование, но потерпел неудачу.
Святая вера Хартлиба в эксперимент была безупречна настолько, что, пытаясь вылечить камни в почках, он начал употреблять внутрь разбавленную серную кислоту, что видимо и стало причиной смерти.
Одним словом, перед нами истый энтузиаст-фанатик. Стать мессией современной науки (то есть, стать во главе Королевского Общества) этому святому человеку помешала по-видимому не столько подковерная борьба братьев за высший градус, сколько дружба с Кромвелем, который пожаловал его пенсией, и которая во времена Реставрации Карла II, стала почти что составом преступления.
Кажется, именно Хартлибу принадлежит разработка и первых протомасонских благотворительных схем: организация работного дома в рамках Лондонской корпорации бедных.
Но главным смыслом и вершиной деятельности Хартлиба стало создание обширного всеевропейского круга интеллектуалов (Hartlib Circle), который в свою очередь станет ядром формирования как самого классического масонства, так и современной науки под эгидой Королевского Общества.
По сути, это была ассоциация друзей, ключевыми фигурами которой были Хартлиб и Дьюи. Особо близок был им также Ян Коменский (который, однако, не был координатором, как эти двое). В ядро коллектива входил и Роберт Бойль – будущий президент Королевского Общества. От этого ядра, замечает исследователь Дж.Т.Янг, исходили бесчисленные нити и линии коммуникации, которые разветвляясь и пересекась, проникали во все интеллектуальное сообщество Европы и Америки: это был круг с определенным центром, но почти бесконечно расширяемой периферией (захватившей напр. таких неожиданных людей как Джон Уинтроп и Бальтазар Гербье). Более 25 000 страниц текстов Хартлиба, этого гения переписки, сегодня тщательно оцифрованы и доступны в Интернете.
Взглянем теперь на второго участника звёздного тандема. Странствующий кальвинистский проповедник из Шотландии Джон Дьюи был человеком несколько иного склада, нежели профессиональный интеллигент Хартлиб. Это был религиозный радикал (еще раз отметим этот центральный сюжет эпохи: перетекания радикального кальвинизма в просвещение и масонство), ключевой идеей которого было объединение всех протестантов Европы: лютеранского, кальвинистского и прочих толков (на которые уже бурно начинало распадаться радикальное крыло), их мессианское объединение с иудеями и создание дистиллированного иудео-христианства.
В религии сам Дьюи склонялся к унитаризму (т.е. антитринитаризму) в духе раби Маймонида, что также было знаком эпохи. Вообще, все члены Королевского общества, включая самого Ньютона, были антитринитариями, то есть крипто-иудеями.
4. Возвращение евреев в Англию
Одним из главных успешных проектов Дьюи было решение вопроса о возвращении евреев в Англию. Именно он оказал решающее влияние на Кромвеля в этом вопросе. Он же также создал необходимую общественную атмосферу в Лондоне, чтобы это возвращение состоялось.
Евреи были изгнаны из Англии, декретом короля Эдуарда I в 1290-м г. Впрочем, само это изгнание было весьма формальным. Множество евреев продолжало проживать в Лондоне, занимаясь своим обычным денежным и торговым промыслом. Дело, однако, было, во-первых, в легализации. Но, главное, в том определяющем влиянии, которое могли получить евреи на финансовую и политическую жизнь Англии, если им будет дано официальное разрешение на возвращение.
Дело было крайне важным и своевременным. С 10-х гг. XVII века неофициальной еврейской столицей в Европе был Амстердам. Амстердамские финансисты фактически управляли «потоками золота в Европе». В их руках была «торговля с Испанией, Португалией и Левантом». И, конечно, они готовы были предоставить Кромвелю свои капиталы в обмен на официальное утверждение в Лондоне, «и помощь в его финансовых затруднениях».
Дело возвращения евреев в Англию весьма тонко и умело было разыграно Дьюи и главным раввином Амстердама Манассии бен Израэля.
Некий Антонио де Монтесинос (Аарон Леви, сефард из Маррано и путешественник), исследуя джунгли Эквадора, будто бы обнаружил здесь одно из десяти потерянных колен Израиля. В 1638 г. Менассия отправляется из Амстердама в Бразилию. В 1644 г. он встречает там Монтесиноса, который убеждает его в своем открытии. После чего Менассия обращается к Дьюи, и, в свою очередь, убеждает его. Так во всяком случае, излагают эту чудесную историю современные биографы. Дьюи убеждает Менассию написать об этом открытии книгу. Что Менассия и делает как бы в ответ на письмо Дьюи, вопрошающего его о надеждах Израиля.
В книге «Надежда Израиля» Менассия красочно описывает коренных жителей Америки, которые как оказывается на самом деле, являются потомками потерянных колен Израиля. И делает вывод: возвращение евреев Англию будет предшествовать приходу мессии.
Книга «Надежда Израиля» в форме как бы ответа на письмо Дьюи, в 1650-м г. была опубликована сперва на латыни (Mikveh Israel, hoc est Spes Israelis) и испанском (Esperança de Israel) (на солидных, убедительности ради, языках), а в 1652-м, в переводе Дьюи, и на английском. И, как и ожидали Дьюи с Менассией, вызвала в пуританской Англии настоящий фурор и широкую полемику. Книга и полемика (щедро, разумеется, спонсируемая) произвели должный эффект и создали необходимую почву для возвращения евреев.
Воодушевление Дьюи и пуритан хорошо понятно. Ведь если Монтесинос и Манассия правы, то Америка оказывалась вовсе не дикой страной, как до сих пор считалось, а действительно Новым Израилем, Землей Обетованной! Мессианским «городом на холме», с гораздо большими основаниями, нежели предполагал Джон Уинтроп…
Хорошо. Но ведь евреи отвергли Христа, и для традиционного христианского сознания еврейский мессия – и есть Антихрист. Проблема эта в парадигме мысли Менассии и Дьюи оказывалась вполне разрешима. Решение это получило имя «Пятой Империи».
5. Пятая империя
Пророчество книги Даниила говорит о четырёх империях, которые сменяют друг друга во времени, пока, наконец, не приходит пятая, последняя. В сознании традиционных христиан, Пятая империя – это Христианский Рим. В сознании иудеев – это империя еврейского Мессии, который должен христианский Рим сокрушить.
Именно здесь Менассия и Дьюи нашли общий язык. Ведь именно это и совершала протестантская революция (главными врагами которой были Католическая церковь и Римская империя Габсбургов) – сокрушала «ветхий христианский Рим».
По мысли Дьюи, Пятая Империя – это последнее сверхчеловеческое эсхатологическое царство, сводимое с неба, приходящее на смену «плотскому человечеству» и управляемое самим мессией. Некая кульминационная точка истории, в которой происходит приход Мессии и обращение Израиля.
Протестанты, начиная с Лютера, вообще много носились с этим «обращением Израиля» (о котором действительно говорит апостол Павел). Лютер, впрочем, быстро понял свою ошибку, убедившись в жестковыйности евреев, упорно ждущих своего мессию, но отнюдь не собирающихся принимать Христа. И, действительно, как показала история, все последующие реформаторские движения шли в сторону все большей собственной иудаизации, нежели обращения евреев. Более того, с начала XVII века в Амстердаме, который к этому веку становится еврейской столицей Европы, евреи, принявшие ранее христианство, начинают возвращаться в иудаизм.
Итак, дело было сделано. Создав необходимую атмосферу, Менассия в 1655 г. прибывает в Лондон с миссией переговоров с Кромвелем о возвращении евреев.
В том же году, в Амстердаме, воспользовавшись отсутствием главного раввина, амстердамские раввины отлучат от церкви ученика Менассии Баруха Спинозу. Впрочем, учению последнего это никак не повредит. Оно ляжет в основу той самой современной науки, фундамент которой в это самое время закладывают в Лондоне Дьюи, Менассия и «первая всемирная сеть» Хартлиба.
6. Королевское Общество в действии. Исаак Нютон
Итак, 28 ноября 1660 года 12 лондонских джентльменов-натурофилософов во главе с Робертом Бойлем, до сего момента (с 1648 года) существовавшие в виде закрытого розенкрецерского клуба в Оксфорде, известного как Грэшем-колледж, заручившись поддержкой короля Карла II Стюарта, становятся колледжем видимым – центром «содействия физико-математическому экспериментальному обучению». На самом деле речь, конечно, идёт именно о создании новой «Академии» - нового центра мысли взамен старых католических центров, старых университетов.
Через 12 лет после окончания Тридцатилетней войны в Европе создание такого протестантского (точнее, уже – просветительского) центра оказалась крайне актуальным. Именно Тридцатилетняя война, обратившая континентальную Европу в руины, позволила подняться Англии. Она же способствовала бурному притоку умов и капиталов. Вестфальский мир сделал новую Европу национальных государств свершившимся фактом. Теперь Англия готова была заявить о себе как о великой державе. И «научная революция» (новая картина мира) должна была стать важнейшей частью ее притязаний.
Ведь что такое есть в точном смысле «Академия наук»? Ее функцией, прежде всего, является легитимация знания, то есть объявление одного знания истинным, а другого ложным. Что подразумевает так же контроль над университетами и выработка новой университетской учёности). При этом старая аристотелевская богословская школа, живущая в университетах, должна была подвергнуться беспощадному уничтожению. На ее месте должна была воцариться другая, чисто «экспериментальная».
Понятно, что эксперимент здесь выступал в роли жупела. Наука всегда движется по аристотелевскому пути – размышления, озарения, создания гипотез, и уж потом, где это возможно и необходимо, и эксперимента. Свести науку к эксперименту, значило свети ее к голому техницизму, упразднить ум, сознание, вдохновение, которое делало науку высоким искусством. Итак, наука ниспровергалась с неба на землю. И настоящая цель «новой науки» была в общем совершенно прозрачна: необходимо было упразднить традиционные представления о мире, обрушить традиционное мироздание, созданное христианским богословием. На их месте должны были возникнуть новые, уже нехристианские философия и наука. Причем, если прежние розенкрейцеры были метафизиками, то новые – сперва осторожно, а затем всё смелее стали метафизику отвергать. В этом и заключался путь просвещения. И на этом пути просвещению требовался свой гений, свой кумир и свой новый Моисей.
Если Бенджамин Франклин был человеком, который перевел американский народ от пуританизма к американизму, то в науке Нового времени роль такого «нового Моисея» досталась Ньютону. На нее мог бы претендовать и Галилей. Но обстоятельства оказались более благосклонны Ньютону.
С точки зрения старой, умозрительной, науки, Галилей был ренегатом. Учёные старой школы презирали Галилея также, как настоящий поэт презирал бы собрата, который стал бы пользоваться поэтическим языком для описания кулинарных рецептов. Но ведь именно этим и была новая наука, принявшаяся изгонять из природы метафизику и подменять высокий ум «точными измерениями» и «экспериментом».
В отличии от Галилея, Исаак Ньютон (1643-1727) изгоем не был, он был представителем еще старой, возрожденческой науки – уже далеко не ортодоксально-католической, густо пропитанной гнозисом, магией, каббалой и алхимией, однако же, далеко ещё не просвещенческой.
Сам себя Ньютон считал, скорее, алхимиком, нежели физиком или математиком (и, действительно, был одним из самых сведущих алхимиков Европы), в своих «силах, управляющих вселенной», видел оккультные духовные сущности, в своих «физических законах» - скорее симпатии и антипатии (в аристотелевском смысле), и никогда бы не принял вселенную, лишенную божественного света.
Став еще в юности (1672) членом Королевского Общества, отдав его деятельности немало сил, и избранный его президентом в 1703-м, Ньютон, этот «последний из магов», наверное, сильно бы удивился тому, что сделали из его учения последователи, слепив из него ключевую фигуру Просвещения.
Во время же самого Ньютона, Королевское Общество представляло собой скорее компанию увлеченных чем попало (главное – эксперимент!) психопатов.
Впрочем, сам генезис, жертвой которого пал Ньютон, был вполне закономерен. И Ньютон не был бы Ньютоном, если бы он не был в то же время типичным дитем своего времени: гностиком, увлеченно погружающимся в изучение каббалы и Маймонида, человеком отвергающим Троицу (в духе полуарианства), гениальным физиком, и, в тоже время предельно честолюбивым рабби своей «научной синагоги» (требующим благоговейного поклонения, не выносящим критики и безжалостно расправляющимся с врагами).
Просвещение, будучи движением крайне поверхностным и начисто лишенным свободного вдохновения, остро нуждалось в такой фигуре как Ньютон: то есть, человеке весьма одаренном и авторитетном, который бы закрывал прошлое и открывал будущее, полностью при том удовлетворяя имени гения. Иными словами, Просвещению нужен был Идол. Фигура, которую можно было бы раздуть до масштабов космических и которой можно было бы заслонить все прошлое.
Просвещению же как таковому гении были не нужны, ему нужны были люди с сознанием «школьной доски» (табула раса), на котором, как на глиняном лбу голема, можно было бы написать любую формулу. Для чего человека традиционной христианской культуры требовалось перевоспитать. Что означало, прежде всего, оторвать его от Бога, от всякой живой и питающей связи с Богом, дав ему взамен абстрактную математическую формулу.
Человека, воспитанного традиционным Богом любви, требовалось подчинить новой бездушной тоталитарной силе – новому авторитету Просвещения. Столь радикальное обрезание требовало конечно большого искусства. Что и было целью и заданием новых розенкрейцеров, объединившихся под эгидой Королевского Общества.
Итак, новой тоталитарной секте требовался свой гений. И Ньютон как нельзя лучше подходил на эту роль. Именно в силу своего безмерного честолюбия, Ньютон смог состояться в этой секте как «физик» и «просветитель», будучи на самом деле типичным гностиком-магом возрождения. Новый Моисей от науки, ведущий человечество к свету – Ньютону явно нравилось так о себе думать. И певцы нового гения не уставали его в этом убеждать.
Когда Ньютон стал президентом КО, он оказался единственным признанным ребе своей синагоги. Всех потенциальных оппортунистов, которых он мог заподозрить в нелояльности (как астроном Джон Флемстид, Лейбниц и Гук), он попросту уничтожил.
Именно при Ньютоне Королевское Общество стало тем, чем оно стало: диктатурой истины и ее законодателем. Основателем банка Англии, Чарльзом Монтегю, Ньютон был назначен Хранителем королевского монетного двора. Его деятельность на этом посту привела к отказу Англии от серебряного стандарта и установлению золотого стандарта в интересах частных банкиров. Культ личности Ньютона был создан сразу после его смерти.
Замечательно, что при всем обожествлении фигуры Ньютона, Просвещение зло посмеялось над ним. Настоящим смыслом алхимической вселенной Ньютона был божественный свет. Но именно свет был выброшен из «пространственно-временного континуума» просвещенческой науки, которую вычисления Ньютона и сделали возможной, и которая без них не смогла бы попросту состояться.
